Канун научной революции в области историографии

Так ли трудна дешифровка?

Когда Жан Франсуа Шампольон в первой половине XIX века дешифровал египетские иероглифы, его научный подвиг казался чудом. В наши дни существует специальная наука о шифровании и дешифровке – криптография. Имеются и десятки военных НИИ во всем мире, занимающиеся проблемами шифрования и дешифровки. Казалось бы, если их подключить к проблемам нечитаемости или недешифруемости некоторых текстов, то проблемы будут решены за пару десятков лет. Этого, однако, не произошло, хотя я подозреваю, что такого рода работа в ряде стран была проделана. Более того, за XIX век, когда никаких НИИ криптографии еще не существовало, было дешифровано гораздо больше письменностей, чем в ХХ веке.

Очень трудно отделаться от мысли, что существование весьма малого коллектива профессиональных эпиграфистов в мире, отсутствие кафедр по их подготовке, публикация результатов их деятельности во второстепенных научных работах, а также отсутствие у них интереса к сотрудничеству с военными дешифровщиками, – все это звенья одной цепи: боязни найти единую письменность и единый язык Европы. Иными словами, эпиграфисты – это не столько аналитики, сколько часовые, не допускающие энтузиастов к кладовым мировой истории.

Но чем страшит подобное открытие? – Да только одним: оно тут же разрушит всю историографию Европы (а, следовательно, и всего мира), столь упорно и медленно сложенную на основе специально подобранных и отредактированных нарративных источников. Это будет смерч, сметающий на своем пути все воздвигнутые препоны.

Как наказывают ослушников.

Итак, по Томасу Куну, если член научного сообщества выходит за господствующую парадигму, его изгоняют из научного сообщества. Было ли такое в истории поисков новой письменности Европы? – Было.

Поскольку с точки зрения ряда наук, в том числе топонимики и историографии, в ряде мест Германии до немцев существовали славянские поселения, совершенно естественно было бы предположить, что и наиболее древняя письменность Европы пошла из России. Так предполагали некоторые исследователи, однако германские ученые были против. Задачей немецких ученых было показать, что как русские, так и славяне никогда не имели ничего самобытного. Поэтому находки фигурок славянских богов в Прильвице, где славяне пользовались германскими рунами, была удачей именно для германской, а не славянской точки зрения. Иными словами, раннее славянское письмо было германским.

Лишь один Якоб Гримм нашел, что в этом германском письме имеются некоторые малозаметные отличия, так что данную разновидность его можно назвать «славянскими рунами». Однако хорват Ватрослав Ягич всю жизнь посвятил доказательству того, что никаких особых отличий у этого германского письма на службе славян не было. Но Х. Френ обнаружил русскую надпись в арабской рукописи эль Недима; тотчас датский исследователь Финн Магнусен постарался показать, что она начертана немецкими рунами. Правда, его чтение было довольно корявым, и А. Шегрен постарался это чтение улучшить. Так что ни о какой самобытности русского письма речь не шла.

Русский археолог Городцов, раскапывая село Алеканово Рязанской губернии, нашел надпись на горшке, и после годовых колебаний признал в ней «литеры древнего славянского письма». Но Городцов не был эпиграфистом; на его единичное сообщение больше не ссылался ни один исследователь. А украинский археолог Викентий Хвойка, обнаруживший не только Трипольскую археологическую культуру, но и надписи на сосуде, которые он аттестовал как славянские, позже был назван коллегами из Москвы «дилетантом». Дилетантом современные археологи считают и дореволюционного археолога из Киева Карла Болсуновского, который пытался разложить монограммы русских князей на отдельные буквы. Правда, эти исследователи принадлежали к ушедшему поколению, так что наказать их более серьезно было физически невозможно. Как видим, если в конце XIX века наказание выглядело как замалчивание, то в первой половине ХХ – уже как публичное осуждение.

Но с середины ХХ века наказание усилилось. Так, ленинградец Николай Андреевич Константинов, попытавшийся дешифровать «приднепровские знаки», под нажимом «совести нации» академика Дмитрия Сергеевича Лихачева вынужден был закончить свою профессиональную деятельность в этом направлении в результате продуманной и организованной критики, в том числе и от иностранных ученых. В Казахстане выискался свой исследователь древней письменности, на этот раз пратюркской – Олжас Сулейменов, казахский писатель. В книге «АЗ и Я» он попытался показать, что тюркское письмо является одним из древнейших. За это ему грозило исключение из КПСС (а это – «волчий билет», не позволяющий в дальнейшем заниматься никаким видом творческой деятельности). От столь сурового наказания его спасло только вмешательство первого секретаря Казахстана того времени, Кунаева. Как видим, теперь речь уже шла не о нелестной оценке, а о невозможности оставаться в своей профессии.

За рубежом преследования были не легче. В Югославии при Иосифе Броз Тито вынужден был эмигрировать в Италию сербский исследователь Радивое Пешич. Он был профессиональным эпиграфистом, этрускологом, однако нашел новый тип письменности в славянской культуре Винча, относящейся к неолиту. Именно за находку нового вида славянского письма (хотя им и не дешифрованного) он вынужден был проститься с родиной. Да и в нынешней Сербии после его смерти отношение к его памяти далеко не лучшее.

Но самым вопиющим фактом этого рода можно считать самоубийство молодого эпиграфиста из Москвы Н.В. Энговатова. В разгар хрущевской оттепели он позволил себе не только поиски древней славянской письменности, но и сообщение о своих результатах в общественно-политической печати, журнале «Огонек», ряде газет и еженедельников. И хотя он находился еще на дальних подступах к решению поставленной задачи, в него выстрелили из научного орудия главного калибра: в журнале «Советская археология» № 4 за 1960 год была опубликована статья двух академиков АН СССР: Б.А. Рыбакова и В.Л. Янина «О так называемых «открытиях» Н.В. Энговатова». Специалистов более высокого ранга в СССР тогда не было. Статья была для самого Энговатова излишней, ибо его до нее уже «прорабатывали» не только в родном ему Институте археологии, но и в Институте русского языка. Так что эта публикация была нужна не столько для него (с ним все было ясно: через некоторое время он будет отчислен из НИИ и больше как ученый нигде не сможет трудоустроиться), сколько в назидание другим «ищущим». И молодой ученый не выдержал. Осознав, что для него теперь закрыты все пути в науку, он застрелился из охотничьего ружья.

Та же мысль о недопустимости поисков древнего славянского письма, например, «прапольской азбуки», была повторена Б.А. Рыбаковым и с трибун 5-го Международного конгресса славистов. Так что искать древнюю славянскую письменность было на законных основаниях просто невозможно.

Замечу, что контроль за учеными академического НИИ был несложен, ибо лиц, желающих из праздной любви к древней славянской письменности сломать свою научную карьеру, находилось совершенно ничтожное число, какие-то единицы не только в СССР, но и во всем лагере социализма. Что же касалось других энтузиастов, то они, в силу незнания многих тонкостей эпиграфики, совершали свои первые ошибки и, после публикации своих несовершенных результатов, были вполне открыты для любой научной критики. Впрочем, эти результаты (например, И.А. Фигуровского) были столь плачевны (чего стоит, например, прочтение им на пряслице слова СВЧЖЕНЬ вместо КНЯЖЕНЬ), что понимались как неудачные уже на уровне здравого смысла, так что вмешательства научной критики тут и не требовалось.

Противоречие со здравым смыслом.

Если изучать наказания эпиграфистов в СССР и странах социализма отдельно от общемировой истории дешифровки, то можно вроде бы найти извиняющие мотивы. Ну, например: борьба научных школ. Скажем, академическая наука считала, что никакой древней славянской письменности нет и быть не может, тогда как энтузиасты ей нарочно противоречили. И поплатились за свою строптивость.

На это можно возразить, что борьба научных школ никогда не доходила до объявления противника дилетантом или до его лишения права заниматься научной деятельностью. Так, например, когда узнали, что физик, профессор Больцман преподает студентам «крамольные» уравнения Максвелла, его могли уволить с должности профессора. Правда, увидев на своей лекции комиссию и догадавшись о реальной цели ее присутствия, Больцман всю свою лекцию посвятил выяснению физического смысла некой постоянной величины, названной его именем. Тем самым, оснований для увольнения ученого не нашлось. Но даже если бы его и уволили, десятки университетов сочли бы за честь принять его в свои ряды. Так что максимальное наказание – просто перемена места работы (возможно, даже с повышением).

Другой возможный мотив: поиски пратюркского или праславянского письма льют воду на мельницу пантюркизма или панславизма. Так что это ведет к национализму.

На это можно возразить, что дешифровка Майклом Вентрисом линейного письма Б привела к чтению примерно на 500 лет более древних греческих текстов, но это никак не повлекло за собой никакого «панэллинизма». Точно так же изучение древнееврейского письма на иврите вовсе не приравнивается к сионизму. Было бы странно, если бы кого-то лишили права преподавания или права заниматься исследованием истории на том основании, что он овладел чтением линейного письма Б. Напротив, поощрили бы.

Вообще, когда мы знакомимся с историей дешифровок древних письмен других народов, мы видим, что все дешифровщики окружены аурой того, что они занимаются общественно важным делом, а их достижения – шаги в культурном развитии человечества. Любые писатели, исследующие их творчество, предлагают почтить их деятельность, проникнуться трудностями процесса дешифровки, насладиться полученным результатом, и понять, как далеко шагнула наука после того, как стала читать древние тексты. Ими восхищаются, их ставят в пример, им посвящают статьи, книги и конференции.

У нас же, как мы видели, им создают невыносимые условия существования еще на дальних подступах к дешифровке. Трудно себе представить, как бы их наказали, если бы они успели завершить свои исследования до публичного осуждения. Их что – сослали бы на каторгу, посадили бы в тюрьму, или, не долго размышляя, просто бы расстреляли?

Почему же в одном случае – слава и почет, а в другом – исключение из партии, высылка в другую страну или доведение до суицида?

Ответ прост: потому что все другие эпиграфисты дешифровывали второстепенные системы письма. Следовательно, славянское, русское древнее письмо и есть то самое главное, самое важное для историографии Европы и всего мира, до чего никому из эпиграфистов под страхом смерти нельзя дотрагиваться.

Изменения в материально-технической базе в конце ХХ века.

В принципе, чтение незнакомой письменности вполне родственно чтению чертежей, анатомических атласов, иностранных тексов, математических формул. Любой человек,