Оттолкнув идущего навстречу Марининого отца, а потом и Стаса, проорав им какое-то невразумительное извинение, мчусь наверх.
Вовчик – недалекий спортсмен – и тот догадался!
Ажурные металлические перила лестницы мне почти до груди, а я ведь очень высокая. Здешний архитектор не перила устроил – настоящую ограду Летнего сада. Смотрится, разумеется, эффектно. Только вот не для того, кто толкнул девушку вниз, – вероятность несчастного случая крайне низка.
Да нет, не низка.
Исключена.
Конечно, все произошедшее – не случайно.
Разумеется, ну как бы девушка сама через такой заборище перевалилась! Нечаянно оступаться возле такой сплошной высокой решетки можно сколько угодно – не опасно!
Ей помогли, помогли упасть, убили!
А я потеряла столько времени! И даже мои просьбы милицию вызвать – не потому, что догадалась, просто порядок такой: при несчастном случае, который вот-вот приведет к летальному исходу, ставить в известность правоохранительные органы.
Наконец-то! Наверху!
– Наталия Александровна, смотрите...
Андрей Соколов (хоть кто-то из нас соображает и не теряет времени даром!) растерянно указал на небольшое открытое окошко.
– Там пожарная лестница до самой земли. Получается, преступник мог совершенно спокойно убежать. Или...
Андрюша закусывает губу, ему не хочется озвучивать свои предположения.
Только я ведь все равно знаю, о чем он подумал, так как в ту же секунду мне в голову пришла аналогичная мысль.
У преступника была возможность скрыться. Но потом, воспользовавшись входом в углу коридора первого этажа, он мог подойти к месту происшествия.
Если это кто-то из своих.
Если у него стальные нервы.
Если он уверен, что Танечка мертва.
Если он считает, что горничная не успела его разглядеть.
Он? Почему я все время говорю – он?..
Для того чтобы неожиданно сбросить вниз худенькую девушку, не надо быть Гераклом...
Сбросить? Почему я думаю «Сбросить?». Это первое, что приходит на ум, конечно. Но... Айо с кроваво-огненными обрядами... Я их не знаю, но жутко боюсь. И мне даже кажется, что нигерийка со своей обидчицей может расправиться исключительно силой разрушительной мысли...
Блин, блин, блин!
Что же произошло на этой дурацкой площадке у самой крыши? Как вообще Танюшу сюда занесло? Мой номер – на втором этаже башенки, а ведь горничные, если руководствоваться современными принципами, должны обслуживать только один этаж!
– Врачи едут, – прокомментировал Соколов приближающийся гул сирены. – Как там она?
– Плохо...
– Мы словно притащили с собой все эти криминальные проблемы.
– Глупостей не говори. Или – не обобщай. Говори: я притащил. У меня лично до недавних пор прекрасно получалось не смешивать службу и дружеское общение. Вся кровища – в морге, друзьям – тьфу-тьфу-тьфу – мои профессиональные навыки без надобности. Слушай, а здесь есть видеокамеры? В наше время везде должны быть камеры, это же вопрос безопасности! Неужели твой брат-лапотник об этом не позаботился?!
Соколов вздохнул:
– Позаботился. Камеры, совершенно незаметные, установлены и по периметру всего здания, и в коридорах. Только они пока не подключены. Здесь же вроде еще не гости собрались, а друзья...
Друзья.
Хороший персонал.
Прекрасный бизнес-проект.
Только вот объяснил бы кто-нибудь все это лежащей внизу, истекающей кровью девчонке.
– Андрей, а кто этот крупный мужчина, похожий на Вовчика, но с зеленым лицом?
Ответить Соколов не успел. В коридоре внизу раздался топот ног, отчаянные вопли Марины:
– Помогите, она вырвалась! Остановите же ее кто-нибудь!
– Проклятая тетка! Сестра Марининой матери. Мать умерла, вот Маринка с тетей и возится с повышенным усердием. Как с дитем малым! Надо бежать!
Когда Андрюша умчался, я подошла к окошку, выглянула наружу.
Только в плохих детективах преступники оставляют улики на месте происшествия.
И все-таки я с надеждой осмотрела ковровое покрытие под окном, саму раму, поручни пожарной лестницы. Последние, кстати, внушали осторожный оптимизм – новенькие, сверкающие, они должны были сохранить отпечатки пальцев убийцы. Если, конечно, он не позаботился о перчатках...
– Рассказывайте обо всем по порядку. И в темпе, в темпе! Пока некоторые тут отдыхают, я напряженно работаю.
Напряженно этот щенок делает одно – исступленно мастурбирует (пардоне-муа мой французский, но из песни слов не выкинешь) в ванной. Ну, может, еще акне усмиряет. Всю вытянутую физиономию – щеки, лоб, подбородок и даже нос – покрывают розовые, красные и фиолетовые пятна тщательно выдавленных прыщей. По-своему мальчишка-следователь педант – ни одного зреющего угря на лице не осталось.
– Представьтесь, уважаемый, как вам и предписано. Или Уголовно-Процессуальный кодекс уже отменен?
– Ой, ну давайте еще на всю эту официальщину время терять! Следователь следственного отдела следственного управления по Озерскому округу при Следственном комитете...
Похоже, накануне у мальчишки случилось невмеруприятие – «выхлоп» от него идет одуряющий.
Кстати, а вот при вскрытии алкоголем от трупа не пахнет. Даже если анализы показывают совершенно астрономическое количество промилле. Не знаю, почему так...
Еще я невольно успеваю подумать, что у реформаторов прокуратуры по русскому языку была какая-то уж очень неприличная оценка. Наверное, после определенной тренировки можно выговорить правильные названия нынешних должностей и учреждений. Но вот не посочувствовать при этом богатейшему в плане синонимии «великому и могучему», тупо облепленному унылыми мухами повторений – вряд ли.
– ...Косяков-Перекосин Олег Витальевич.
Приплыли.
Косяков-Перекосин, Финита-ля-Комедин.
Офигеть! С ума сойти можно!
Я понимаю: Римский-Корсаков, Петров-Водкин. На худой конец – Бендер-Задунайский.
Но Косяков-Перекосин?! Зачем?!
Такая фамилия все меняет.
Я хотела честно рассказать о своем хилом информационном улове. Даже когда увидела сонные глаза следователя, дурацкие прыщи, хлопья перхоти на кургузом сереньком пиджачке с засаленными локтями. Но с двойной порцией «косяков» любые откровения бесполезны. Про этого парня изначально все понятно: полная профнепригодность, да и вообще, вся жизнь – под откос.
Вначале было слово.
Оно определяет все.
Важно любое имя, и каждая мысль, и проявляющиеся в словах эмоции.
Только об этом мало кто задумывается.
Меня беспокоит Юля Семенова...
Как только приехали врачи, она быстро, с видимым облегчением покинула свой пост и отошла в сторону. Я собиралась у нее спросить, может, Таня еще что-нибудь говорила? Однако задержалась рядом с молоденьким врачом. Он все никак не мог четко объяснить санитарам порядок размещения пока еще, как ни странно, живой девушки на носилках. Когда я высказала свое мнение на этот счет, а также быстро перечислила возможно имеющиеся травмы, журналистка как испарилась.
Я пробежала глазами по встревоженным лицам знакомых и незнакомых людей и, не обнаружив миловидной мордашки с блондинистыми кудрями, посмотрела вперед, поверх толпы. Узкая Юлина спинка, обтянутая легкой блузкой, виднелась уже на лестнице. Причем журналистка явно пыталась не шуметь, передвигалась на цыпочках, стараясь, чтобы высокие каблучки не цокали по алому ковровому покрытию.
Я не могу объяснить, почему совершаю некоторые действия.
Понятия не имею, зачем припустила следом за девушкой, почему старательно пряталась от ее контрольных выстрелов-взглядов за выступами коридорных стен.
Впрочем, результат игры в мисс Марпл на выданье того стоил.
Вначале Юля, постучав, вошла... в мой номер!
Правда, уже через секунду она выбежала, стукнула костяшками пальцев в следующую дверь. В том номере она тоже пробыла буквально секунду. Возле третьей двери вначале все было так же: вежливый, но настойчивый стук, аккуратное нажатие ручки. Только вот из той комнаты девушка все не выходила и не выходила.
Когда я внезапно нарисовалась на пороге, Семенова стояла на коленях перед комодом и яростно ощупывала стопки мужского белья!
– Так, детка, смотри на меня, отвечай быстро! Что ты забыла в этом исподнем?!
Сначала она побледнела, потом покраснела, а затем на ее белой коже появились алые пятна.
– Что ж, хозяин-барин. Там, наверное, уже приехали менты. Пойду с ними общаться. Счастливо оставаться!
Она застонала:
– Подождите! Я все объясню. Это же номер Гарика Левицкого, понимаете?
– Ничего не понимаю!
– Тот са-а-амый Левицкий! – от возмущения Юля даже по-московски «заакала». – Вы, наверное, чита-а-али его книги? Их все запоем глота-а-ают! Они такие умные, такие интересные, самые-самые лучшие! Левицкий пишет мало – может издать одну книгу в три года. И он ненавидит прессу, он никогда не дает интервью, вообще никогда! Если бы я знала раньше, что Левицкий – лучший друг Марининого папы! Давно можно было бы придумать, как подходы найти! Но все выяснилось только здесь. Поторопившись, я попросила Кирилла Алексеевича, чтобы он с Гариком поговорил. Напрасно! От ворот поворот. Я пыталась понравиться Левицкому... в общем, как женщина – полный игнор. Хотя, вроде, в газетах пишут, что он не гомосексуалист.
