Как будто она уже стояла возле гроба объекта. Но гадать действительно было не о чем. Шансов Каток и его наниматели-спонсоры Шеварднадзе не оставили. При такой ораве, которую они собрали, им лишь бы до огневого рубежа добраться. Я видел, как они оружие пристреливали. Не новички. И повадки такие...
Пожалуй, мне не то что в нынешнем состоянии, но и в лучшие свои дни больше, чем с двумя, наверно, и не справиться...
Если и в первой группе такие же — быть сваре за грузинский престол...
Врать не буду: созрел у меня один планчик... Правда, профессионал меня поймет: жалко было задумку Катка портить. Страсть хотелось посмотреть, как дело пойдет и чем кончится. Кто знает, месяца три назад, может, и я бы на такое дело да за такие бабки тоже с удовольствием бы подписался.
Но сейчас не судьба. Все за меня, окончательно и бесповоротно, решил Он. Руками заговорщиков.
Каток ведь сам, своей попыткой использовать меня втемную в деле купли-продажи оружия, лишил меня всякого выбора. Снаряды-то эти, два оставшихся, я нейтрализовал еще в гараже продавца. Навестись-то они еще, может, и наведутся, только вот взлететь — ну никак. Вот этому — саботажу с ракетными запалами — меня действительно учили. А вот восстановлению их после собственных шкодливых ручонок — нет. Признаться в порче ценного оборудования я не мог: в этом случае я сразу, мгновенно, становился Каткову совершенно не нужен.
Короче, у Него осечек не бывает. Если уж Он решил, что кому-то невпротык, то рыпаться — пустые хлопоты. Кому пришел срок — тот и на арбузной корке шею сломает. А кому еще жить, того и ПТУРСом не возьмешь.
Я ума не мог приложить, как бывший политбюрошник выпутается на этот раз, но, похоже, Он пока на его стороне. Да и мне ведь тоже, спасаясь самому, придется волей-неволей спасать и его. Потому что идти в тот лесок с неисправными снарядами — для меня однозначное самоубийство. Даже если бы они и отказались от идеи с поросенком, тут же бы опять о ней вспомнили. Но непонятно: на кой Катку и его нанимателям через мой труп след на Россию выводить? Доказать, что я в подготовке покушения участвовал, — нечего делать. Сам купил, сам привез, сам продемонстрировал. Не удивлюсь, если, когда я с установкой возился возле Абрамцева, меня тайком фотографировали или даже на видео снимали. Но что это Катку дает? Политика. Хрен поймешь.
Обедали мы врозь: рядовой состав, то есть подчиненные вроде меня, — в большой комнате бункера, за тем столом, где карту города рассматривали, а начальство — Чапай с Катком и еще один подполковник- летчик — в маленькой комнате. Рядом с той, где я очнулся. Там же и все оружие хранилось до поры.
Внешне я продолжал выглядеть не очень. Поэтому, похлебав борщеца, решил, что самый момент попробовать внести здоровую ревность в сплоченный совместными трудами коллектив.
— Слышь, Чубчик, — позвал я тихонько. — А у тебя ее фотка есть?
— Ну! — ответил он, дожевывая.
— Покажи, а?
— Зачем?
— У меня-то нет, — пожаловался я. И это его растопило. Уж так ему стало жалко меня, обделенного, что он достал и показал мне снимок Девки, не выпуская, впрочем, из рук.
Я, естественно, понадеялся, что остальные отреагируют. Но такой реакции я не ожидал. Каждый достал свой снимок и, молитвенно жуя, уставился в него чуть ли не со слезами.
Никакой ревности, никакой драки.
— Лар, — позвал я сидевшую справа от меня Курбанову. — А тебе ничего, что у них тоже ее снимки?
— Кура, — дисциплинированно поправила она меня. — Называй по позывному. Марина сказала, чтобы мы их слушались, как ее.
— Понял, виноват. Кура, — поправился я. — Но разве не обидно, что она и с мужиками ну... Это?
— Это ее дело, — вздохнула Лариса. — Лишь бы она была счастлива.
— Ты ее любишь? — вырвалось у меня. Лариса мечтательно улыбнулась:
— Больше жизни.
И остальные тут же присоединились, вознося восторженную «молитву» за здравие и счастье своей коллективной ненаглядной.
Более жуткого и омерзительного зрелища мне видеть не доводилось. Они не были зомби. Ни капли. Я же видел, как азартно они стреляли, как разминались в спарринге, как сейчас, блестя от счастья глазами, каждый старался придумать самые-самые, свои собственные ласковые слова для описания и восхваления любимой.
Да и Девка, если разобраться, была еще вполне ничего себе. Не При, разумеется, но я вполне понимал, что ее запросто можно полюбить. Я встречал мужиков, сохнувших по таким чувырлам, в сравнении с которыми и Девка — богиня.
И все-таки, все-таки в этой инспирированной химией любви была корежившая меня омерзительность. Наверное, просто дело в том, что я махровый индивидуалист. Если уж я кого люблю, то остальные, пожалуйста, идите на фиг. Вот и все. Не сотвори себе кумира, как говорится.
Или — нет, не все. Есть нечто потрясающе омерзительное в облике счастливого раба. Даже самый забитый, измочаленный непосильным трудом, перепуганный или бунтующий подневольный человек может вызвать сочувствие и желание защитить. Счастливый раб, до слез влюбленный в своего владельца, омерзителен. И неважно кто он, этот владелец, — Сталин, Водка, Шприц, МММ, Государство, Родина, Макашов, Зюганов, Девка... Счастливый раб омерзительнее даже, чем рабовладелец.
Впрочем, все это словеса. Мне они нужны, чтобы легче было потом убивать этих людей, которые вообще-то мне пока не сделали ничего плохого.
Кроме того, что всецело подчинялись тем, кто намерен меня поиметь, а затем ликвидировать. Ни первого, ни второго я им просто так позволять был не намерен. Со всеми, разумеется, справиться будет очень проблематично. Но попытаться я обязан.
Мне нужно еще с При разобраться.
Я прислушался к себе: а сам-то я как? Не свихнулся ли на ней?
Да нет. Мне нравятся ее грудь, задница, глаза. Голосок тоже ничего.
Ревнует она забавно. Приятно, что в постели, как пионер, всегда готова. И если она, допустим, попросит меня кого-то пришить ради нее, то я...
Возможно, послушаюсь. Почему не сделать приятное хорошему человеку? Но только — если этот «кто- то» и мне самому активно не понравится. Как Каток или Лапиков, например.
Нет, в себе я был уверен.
Потому что искренне жалел сейчас, что не трахнул, когда была такая возможность, Ларису. Сейчас, в мечтательном состоянии, она была чудо как соблазнительна. А если тебя тянет налево — это верная примета, что ты сам себе хозяин.
И я в расстроенных чувствах — а как бы славно все почитатели Девки могли передраться, если бы организаторы этой акции не оказались так предусмотрительны! — отправился к начальству. Дверь у них была плотно прикрыта, голоса слышно, но слов не разобрать. Вежливо постучав, я вошел после разрешения. Доложил, что чувствую себя еще неважно и хотел бы взять тонизирующие таблетки. Мне разрешили. Катков сам, не доверяя мне связки ключей, отпер шкаф, в котором среди оружия лежали и шмотки, бывшие на мне, когда меня схватили в Абрамцеве. Там же и рюкзачок. Я, честь по чести повернувшись к свету и к почтенной публике, достал аптечку, а из нее таблетки. Все на виду, мне скрывать нечего. Я, может, полгода на этот фокус убил.
Футлярчики со стеклянными ампулами газовых гранат мягко скользнули в руку, но тут Каток, точно у него были глаза на затылке, засмеялся:
— Зря ты это, Муха. Пусты твои закрома. Неужели ты понадеялся, что я после твоих выкрутасов у Девки хоть один шанс тебе оставлю?
Это и называется: полный облом.
Глава двадцать четвертая. «Гвозди бы делать из этих людей»
Генерал-лейтенант Ноплейко Иван Васильевич, начальник САИП ФСО РФ, пил утром 9 февраля крепчайший кофе, чтобы и после бессонной ночи сохранять полную работоспособность. Слишком ответственный настал момент. Апогей, фигурально выражаясь, всей операции. Он пил крепчайший кофе,
