и склон был слишком крут.
Первая молния ударила в сосну, росшую выше, расколола ее, но не подожгла, тряханула землю, прошла громовой волной по склону и умерла. Со второй молнией рухнул ливень. Артист выбрал место, куда потоки воды с Маковки не должны были достигать, впитываемые грунтом. Он разложил палатку на пружинящей хвойной подстилке, но натягивать ее не стал, чтобы ветер, свободно гулявший в сосновой чаще, не сорвал ее, как не убранный вовремя парус.
— Похоже, рандеву откладывается, — сказал Артист. — Форс-мажор.
Они влезли в мешок, образованный свободно лежащей палаткой, и, заливаемые дождем, получили друг от друга все, чего хотели, казалось, целую вечность.
Док пересидел в горах вечер и ночь. И только после этого решил, что самое время устроить небольшое шоу с применением холодного, а возможно, и огнестрельного оружия. Он переночевал почти на вершине горы, приютившей базу «Полонина». Поисковые отряды то уходили с базы, то возвращались на нее, но все они шли в обход горы, предоставляя Доку безнаказанно следить за их перемещениями.
Док прекрасно изучил и базу, и ее окрестности. Ночью он мог без труда и риска снять всю четверку часовых, несших службу на территории. Но ночное снятие часовых — дело обыкновенное, привычное. Это не вызовет должной паники, достичь которой намеревался Док. Часовой, убитый днем, — это наглость, дерзость, это демонстрация силы, в конце концов. Это серьезная заявка серьезного противника, а возможно, и повод для небольшой паники. Именно к такой операции и готовился Док.
База «Полонина» была ограждена от внешнего мира только с трех сторон. Четвертой стороной ей служил лесистый склон. На этом склоне, далеко от капитальных построек и от палаток, разбитых боевиками, стоял интересный объект. Это был заброшенный сортир. Когда-то выгребная яма наполнилась, и владельцы базы выстроили новый туалет, а этим долгие годы никто больше не пользовался. Лесная флора и фауна уничтожили то, до чего в свое время не добрались ассенизаторы, и шестиместный сортир (три дамских «очка», три джентльменских) стоял чистенький, вот только слегка покосился. Естественно, часовой, занятый лишенной забора стороной, повторяя маршрут, каждый раз подходил к древней постройке и проверял чистоту ямы от вражеского элемента.
Док был не только хирург, он был и неплохой психолог. Он знал, что человек, занятый исследованием одного объекта, скажем, заброшенной выгребной ямы, не может одновременно в достаточной степени контролировать другие объекты, скажем, близрастущие сосны. Он неспешно вышел из-за дерева и дошел до сортира как раз за то время, которое бородатый часовой потратил на осмотр ямы. Часовой подсел на нож, когда вынимал голову из очка, сквозь которое проводил свои исследования.
Но этого было мало. Один труп паники еще не наделает. Док проследил, что часовые, доходя до угла базы, ожидали своего товарища, курсирующего вдоль смежной стороны. Увидев друг друга и убедившись, что в Багдаде все спокойно, они расходились, чтобы, пройдя охраняемую грань, встретиться с коллегой на другом углу. Наступали сумерки, и Док решил, что, если повести себя правильно, можно подойти ко второму часовому почти вплотную. Он был одет едва ли не так же, как и убитый караульный, оставалось только забросить на плечо автомат и прикрыть бритый подбородок.
Док дошел до угла, на котором должна была произойти встреча, несколько раньше, чем другой часовой. Он стал спиной к приближавшемуся автоматчику и сделал вид, что пристально разглядывает что-то между деревьев. Часовой шел тихо, подкрадывался, рассчитывая подшутить над товарищем. Но когда он, подойдя действительно совершенно бесшумно, похлопал Дока по плечу, ответом ему было не нервное вздрагивание застигнугого врасплох соратника, а злой нож в умелой руке.
Двумя снятыми бородачами можно было и ограничиться, но Доку нужен был эффект по максимуму. Он побежал к другому углу, где первый убитый им часовой должен был встречаться с товарищем, курсирующим вдоль третьей стороны. Он, конечно, опоздал, часовой уже ждал, прислонясь к дереву и даже сняв автомат с плеча. Он увидел бегущего к нему Дока, но принял его за другого часового, тело которого покоилось в кабинке заброшенного нужника. Когда он распознал подмену, было уже поздно. Док вытряхнул нож из рукава и метнул.
Трех часовых было более чем достаточно для достижения намеченного эффекта, но Доку нужно было время, чтобы уйти. Еще две минуты, и часовой, караулящий ворота, поймет, что посты не охраняются. Тревогу следовало отложить, и потому Док бросился вниз, к воротам. База имела форму трапеции, меньшее основание которой находилось внизу, у ворот. Бородач, охранявший ворота, никуда не ходил, ему и от ворот прекрасно была видна вся нижняя, узкая часть базы. Он прекрасно видел, что к нему бежит часовой поста номер три, но не решился бить тревогу, не дождавшись его доклада. Док налетел на бегу и, естественно, без всякого доклада. Он знал, что до смены часовые должны были стоять еще больше часа. Время у него было.
Гроза ударила, когда он отошел от базы на добрый десяток километров. Док заранее предвидел ее приближение и принял меры. Он залег в густом ельнике с пористой, впитывающей дождь почвой, накрылся спальником и решил поспать несколько часов, невзирая на воду, стекающую с лапника. Гроза пройдет, за ней последует беспокойная ночь.
Труднее всего Мухе пришлось под вечер. Было душно, и солнце висело прямо перед носом, жгло, давило на глаза. Муха шел по хребту, это всегда легче: перепады высот небольшие, да и петлять не приходится. Одно плохо — нет воды. Вода выходит на поверхность ниже и, если хочется пить, нужно спускаться. Но это все было бы полбеды.
Камни. Маленькие, с кулак, небольшие, с голову, побольше, с тумбочку и крупные, с гиппопотама. И все они лежат, как гравий, высыпанный из колоссального самосвала, ничем не сцепленные между собой. Видно, хотели заасфальтировать площадку для диплодоков, но средств не хватило. И остались только горы диплодочьего гравия. Камешки под ногой любят поехать, качнуться, в конце концов, перевернуться, как плохо прикрытый канализационный люк. И ни деревьев, ни кустов, чтобы хоть за ветку уцепиться. Только зеленые пятна лишайников. И сколько хватает глаз — россыпи. Каменные россыпи.
Муха шел четвертый день, если его способ передвижения можно было назвать ходьбой. От проклятых камней рана на ступне открылась и загноилась. Костыль то и дело скользил по камню, застревал в щелях. Мазь, которую дал старик, помогала, но она была на исходе. О чистых, не то что стерильных перевязочных материалах приходилось только мечтать. И очень хотелось пить. По вечерам Муха спускался к воде, пил, как верблюд, поутру пил еще, наполнял бурдюк, но через несколько часов вода кончалась и наступала жажда. Муха знал, что постоянная жажда — признак плохой. Это значило, что в организме идет тяжелая борьба, процесс. Очевидно, рана была сильно инфицирована. Уж не начался ли сепсис, думал Муха и шел дальше. Ему не хотелось спускаться с хребта до захода солнца. А потому нужно было идти, нужно было выйти из этого проклятого места, пока светло. С жаждой он поступал просто — терпел.
Холодный фронт застал Муху за восхождением на гору Круглый Явирнык, впрочем, названия этой горы Муха не знал. Явирнык несколько возвышался над хребтом, и, если бы не раны, Муха и не заметил бы, что невзначай покорил вершину, у которой даже есть имя. А если бы Муха успел добраться до вершины, он увидел бы долину Прута, что, несомненно, ободрило бы его. Но он не успел.
Стало быстро темнеть. Солнце не было закрыто тучами, но казалось, что-то случилось на галактической подстанции — напряжение упало, и светило работало в четверть накала. Муха понял, что на сегодня поход окончен. Надо спускаться. Склон, который был по левую руку от него, для спуска не годился. Он был почти вертикален. Один неверный шаг привел бы к обвалу больших каменных масс. Муха пополз вправо. Этот каменистый склон простирался довольно далеко вниз, полого спускаясь к такому же каменистому ущелью. Но там обязательно должен был протекать поток и там были деревья, под которыми можно было найти убежище от наступающего дождя.
Дождь наконец хлынул, и камни в секунду приобрели дополнительное вредное свойство: они сделались скользкими. Костыль стал бесполезен, да и здоровая нога не находила опоры. Муха сползал на боку, цепляясь костылем за камни, которые, по его мнению, лежали более-менее прочно. Часто это мнение оказывалось ошибочным, камни выворачивались из своих гнезд и катились вниз, Муха с трудом от них уворачивался. Молнии били в гребень хребта, камни, попавшие под разряд, разлетались на части, издавая оглушительные хлопки. Муха их почти не слышал — с первым же ударом грома у него напрочь заложило уши.
Несколько раз он срывался и скользил вниз, ударяясь всеми частями тела и, как назло, больной ногой. В
