Саидом вновь были скинуты в ямы и поскуливали оттуда. Шамиль отвечал на вопросы капитана Кузина, он рассказал, как таджик по имени Рахманкул держит с ним связь и передает приказы Бараева. Рассказал о закладке злополучного фугаса. Иногда для прояснения некоторых вопросов вновь крутилась ручка телефона. По ехидному замечанию Козулькина это называлось 'скинуть на пейджер землякам'. Вобщем Шамиль дал более менее связную картину. Однако когда Кузин глянул на карту, что держал в руках, то разразился матюгами в адрес Шамиля и так закрутил тапик, что из того полился жидкий кал.
— Чё ты мне брешешь, как вы шли — глядя в карту негодовал Кузин. — Еще палку побольше в жопу захотел, сейчас тебе целый снаряд от «Града» туда засунем.
— Матэрью клянусь нэ вру — в ужасе закричал Шамиль, будучи уверенным, что угроза Кузина будет исполнена. Тем более все знали о наличии «Градов» в полку.
— А чё ты мне п…шь, что шел с севера на юг, — вновь сверившись с картой возмутился Кузин. — Тут сел таких нет на этом маршруте. Я тебя суку на тапике закручу до смерти, если ты мне п…ть так дальше будешь.
Неожиданно, приготовившегося к самому худшему Шамиля спас Козулькин. Он на ухо прошептал находившемуся в изрядном подпитии Кузину:
— Товарищ капитан, а может чех и не брешет, вы карту переверните.
Кузин перевернул карту и кажется картина для него прояснилась. Оставшись доволен Кузин задал Шамилю еще несколько вопросов относительно банды, куда тот входил и роли его братьев. Подавленный и низведенный до животного состояния Шамиль уже не находил сил что-либо скрывать. Он механически отвечал на вопросы и мечтал только об одном: когда же его снимут с цепи и бросят обратно в ставшую такой желанной яму. Ему было уже наплевать на позор, на судьбу братьев и вообще на всю борьбу за независимость Ичкерии, делу которого он посвятил последние пять лет жизни. Не найдя ничего более интересного, что можно было бы выведать у Шамиля Кузин напоследок крутанул тапик, так что Шамиль чуть не сделал сальто и пригрозил напоследок:
— Смотри, если п…шь, то яйца выдеру.
После этого Шамиля наконец-то сняли с «дыбы» и подгоняя пинками загнали в яму. Там он впал забытье свернувшись калачиком на рыхлой глине. Он не замечал, что ночная прохлада опустилась на землю, свыкся с наготой. Было одно и самое радостное чувство: его не бьют и не пытают. По лицу Шамиля текли слезы, он не замечал их.
Вновь вытащили из ямы Саида и он снова болтался скованным на цепи. На этот раз провода ему привязали к большим пальцам ног, а пол полили водой. Возле тапика стоял один солдат в маске. Едва закончив приготовления солдат тут же завертел ручку телефона:
— Давай чех, позвони своему командиру.
В который уже раз через тело Саида прошли волны боли. Начались судороги и казалось мышцы разрывают друг друга. Пытаясь уйти от боли Саид инстинктивно поджал ноги и тут же новая боль — вывернулись суставы в скованных за спиной руках.
— О, Алла!!! — прокричал Саид.
Саида уже никто ни о чем не спрашивал, солдат в маске правда задавал какие-то вопросы и что-то говорили другие входившие в баню. Но никто не ждал ответов Саида и не слушал их, когда он пытался что- то ответить. Саид понял, что это не допрос, просто это какое-то бесчеловечное развлечение солдатни, какая-то дьявольская игра в кошки-мышки в которой роль мышки уготована ему. 'О, Алла!!! За что?! За что!?' В памяти Саида всплыли воспоминания о весенних днях 1995 года, когда он в составе отряда боевиков держал от русских оборону на Шалинском цементном заводе. Тогда тоже парни из Департамента государственной безопасности Ичкерии так же вот пытали русского десантника. Действо происходило в бывшем кабинете зубного врача. Молодой парень визжал и извивался в стоматологическом кресле когда ДГБешники также работали «тапиком». Когда на завод стали падать бомбы, то десантника и еще семерых солдат, содержавшихся в подвалах завода изнасиловали, а после кастрировали. Русские обливаясь кровью ползали по грязному полу между своими же половыми органами, брошенными там. Саид не участвовал в этом, но наблюдая со стороны не осуждал ДГБешников. Он кричал: 'Зачэм вы прышлы к нам? Убивать наших дэтей!' А молодой срочник беспомощно раскрывал рот, не в силах ничего произнести от боли. Тогда все было вполне справедливо, ведь не мы же напали на русских, а они на нас, а с врагом все средства хороши. Теперь замученный срочник казался Саиду его собственным зеркальным отражением.
— Эй, хорош мужики, ротный сказал чехов до утра не трогать — произнес заглянувший в баню пожилой солдат с автоматом на плече.
Саида сняли и снова бросили в спасительную и такую комфортную яму. 'Только бы остаться здесь' — с этими мыслями Саид впал в полусон в полузабытье.
Слышавший крики своих братьев Ваха дрожал от холода и обиды в глиняной норе, ставшей за этот день его домом. Он с ужасом думал о своей судьбе и судьбе своих родственников. Он уже не думал о хорошем окончании всей этой истории. Варвары к которым он попал не внимали никаким доводам разумам. С чего они решили что он ваххабит? О ваххабизме Ваха имел очень смутное представление, как и вообще о тонкостях исламской религии. Вся принадлежность его к исламу определялась лишь обрезанием, да редким выполнением намаза в гостях у патриархальных родственников или земляков. А теперь это нелепое обвинение в ваххабизме. Из телевизионных передач Ваха знал, что русские теперь во всех бедах обвиняют ваххабитов. Но он то к ним какое отношение имеет? Как понял из разговоров русских его заподозрили в принадлежности к радикальному исламскому течению из-за бритого анального отверстия. Какой бред. Но ведь русские на полном серьёзе уверены в этом, у них нет сомнений, что Ваха — ваххабит. 'О, Алла! Зачем я послушал эту шалаву Верку и её муженька — педрилу Лешу — клял себя на чем свет стоит новоиспеченный «ваххабит» — Как доказать проклятым русским, что он сделал это по сексуальным мотивам, а не из-за приверженности к треклятому ваххабизму?' В таких печальных рассуждениях встретил Алиев-младший рассвет. Наступил день второй его злоключений.
11
Этой ночь кроме чехов не спал а мучился в раздумьях капитан Левенко. Крики пленных стояли у него в ушах. Он переживал, что косвенно был причастен к их страданиям, ведь именно благодаря его саперам удалось обнаружить мину и именно он высказал предположение, что диверсанты могут быть рядом. Как результат — поимка этих трех несчастных пастухов, которых, как он понял из криков и разговоров солдат кажется, изнасиловали в бане. Утром он поделился своими мыслями с капитаном Кузиным, который клевал головой над столом с картой в штабной палатке.
— Слава, я не понимаю, как можно так вот ловить людей и мучить их. Это же психически больные люди. Как может нормальный человек крутить другого на «тапике» и получать от этого удовольствие? — взволновано спрашивал Левенко Кузина.
— Ну Валер, смотри на вещи проще — отвечал Кузин — наше дело небольшое, мы же пехотные офицеры. Тем более это же боевики. Нечего себе голову забивать.
— Нет Слава, мы не должны мерить всех чехов под одну гребенку. Ничем ведь не доказано, что эти пастухи ставили мину.
— Ну как это не доказано — возмутился Кузин — они же сами сознались.
— Слава, давайте не будем, мы же взрослые люди. На «тапике» любой из нас расскажет, что он в Куликовской битве на стороне Мамая воевал и справку предъявит. — Не унимался Левенко. — Вот я понимаю, взяли например, не дай Бог конечно, меня в плен. На мне форма, у меня оружие. Ясно что я враг. Но ведь у этих людей ничего этого нет. Ведь разведчики хватают всех встречных поперечных и волокут на «тапик». Недавно, знаете Слава, поймали душевнобольного чеченца и тоже 'крутили на тапике' я уж представляю, что он им наговорил. Потом же каждый день они кого-нибудь на «тапик» тащили, целую неделю в бане крики были. И это нормально?
— Ну, с дураком палку допустим перегнули — ответил Кузин. — Но в конце-то концов его же отпустили.
— Его-то отпустили, а тех кого по его наводке выцепили? Где они? Так и исчезли.
