— Так что, мне возле камеры всю ночь сидеть?
— А вот это уже, прапорщик, твои проблемы, у меня своих хватает!
Дежурный врач положил трубку.
Прапорщик вызвал помощника:
— Вот что, сержант, как будешь караульного на «собачку» выводить (на пост перед караульным помещением), инструктируй, чтобы нет-нет да заглядывал в офицерский отсек гауптвахты.
— Для чего?
— Там, во второй камере — она одна обитаема и закрыта, — офицер находится. Надо смотреть за ним!
— Зачем?
— Ты что, плохо понимаешь? Смотреть за тем, как он чувствует себя. Начнет блевать, сразу доклад мне! Понял?
— Так точно!
— Иди!
Сержант, повернувшись, вышел из дежурки, совершенно не поняв смысла приказания начальника.
Утро для Калинина выдалось ужасным.
Проснулся он, как обычно, в 6.00 и увидел тесную камеру, полную мух, зарешеченное окошко, через которое и кот-то, наверное, выберется с большим трудом, да кованную железом дверь с совсем маленьким окошечком. Ясно, он на гауптвахте. Александр сразу вспомнил все! И вечер в женском общежитии, и Соню, и скандал сначала в самой общаге, а потом и в скверике у лавки. О последнем ему красноречиво напомнили заплывший, но видящий глаз и тупая боль в затылке. Калинин поднялся, посмотрел на себя в небольшое разбитое зеркало, которое, вопреки правилам, все же имелось в камере. Посмотрел и ужаснулся. Таким он себя еще никогда не видел. Левая часть лица, майка и правая штанина джинсов в крови, над правой бровью открытая широкая рана, глаз — фиолетово-красный комок. Волосы взъерошены.
Александр проговорил:
— Ну и видок! Нормально, ничего не скажешь. Надо хоть засохшую кровь смыть.
Он подошел к двери, постучал:
— Эй, есть кто живой?
Спустя минуту дверь открылась, и на пороге появился прапорщик:
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. Как самочувствие?
— Нормально! Мне умыться и привести себя в порядок надо.
— Не беспокойтесь. Сейчас из госпиталя медработник подойдет, он вас осмотрит, помощь необходимую окажет, потом и одеждой займемся.
— Но умыться-то хоть можно?
— К сожалению, пока нет. Вода привозная, резервуары пусты. Но я послал караульных в казарму. Скоро вернутся с водой. Тогда и умоетесь.
Александр ощупал карманы. Они были пусты. Посмотрел на прапорщика:
— Документы у тебя?
— Так точно! Начальник патруля, что вас задержал, передал.
— А сигареты?
— Тоже на месте! Дорогие, «Мальборо». Вы уж извините, я одну у вас позаимствовал.
— Ничего! Пошли кого-нибудь за ними. Курить хочется.
— Без вопросов. Вот только в камере нельзя. Придется пройти в курилку.
— В таком виде?
— А она сбоку и виноградником прикрыта. Да и смотреть на вас здесь пока некому!
— Лады! Веди в курилку.
Выкурив сразу две сигареты, Александр почувствовал тошноту. Видимо, ему хорошо приложили по затылку, не иначе прикладом автомата. Суки штабные!
Вновь появился прапорщик:
— Прошу в камеру, товарищ старший лейтенант, прибыла медсестра, и воду доставили. Сейчас вас в порядок и приведут.
— А ты чего суетишься?
Прапорщик ответил:
— Несправедливо с вами обошлись. Вы вон десантников из пекла вытащили, бой такой выдержали, духов положили с батальон, а вас какой-то сопляк лейтенант на гауптвахту. Несправедливо.
Калинин похлопал прапорщика по плечу:
— Ничего, бывает хуже! А «губа» — это ерунда… как, впрочем, и все здесь!
Александр прошел в камеру, лег на арестантскую жесткую, узкую и чрезвычайно скрипучую койку.
Через несколько минут в камеру вошла женщина в белом халате, с небольшим чемоданчиком в руке. И в этой женщине, в медработнике, явившейся оказать ему помощь, Калинин узнал Соню.
Глава 5
Вот уж кого не ожидал и не хотел увидеть в своем неприглядном положении старший лейтенант, так это женщину, с которой так «весело» провел вечер. Ее внезапное появление сильно смутило бравого офицера. Но медсестра как ни в чем не бывало подошла к его кровати, пододвинула два табурета, на один присела, на другом разложила свой санитарный чемодан.
Калинин тихо проговорил:
— Здравствуй, Соня!
Женщина ничего не ответила, доставая медицинские принадлежности.
Ее холод вновь взбесил офицера.
Калинин сел:
— Вот что, девонька, мне не нужна твоя помощь, оставь вату, спирт, бинт и уходи! Я позабочусь о себе сам.
И вновь Соня промолчала. Выложила то, что запросил пациент, закрыла чемодан и поднялась. Пошла на выход. Александр хотел остановить ее, но она сама обернулась на пороге, бросила чеки, что он оставил вчера в ее комнате, проговорив:
— Ваши деньги, «герой»! Прощайте! И знайте, что я ненавижу вас!
С этим и вышла.
Калинин откинулся на подушку. Он не ожидал встречи с Соней, но, увидев ее, и подумать не мог, что она вот так уйдет, бросив ему полные презрения слова. Не хотел он таким образом расстаться с этой женщиной. И тут же в голове возник вопрос: а что он хотел? Чтобы она вела себя с ним приветливо? Так, словно он не обидел и не унизил ее? Но и она нанесла удар по его мужскому самолюбию! Хотя какому, к черту, самолюбию? Ей был просто противен пьяный похотливый самец! Но прощай — значит, прощай. Больше сюда Калинин ни за какие блага не явится, если только на носилках, простреленный духами. Но это уже от него зависеть не будет, а сам никогда. И все же жаль, что кому-то эта Соня подарит свои ласки. Не ему, старшему лейтенанту Калинину. А с другой стороны, все к лучшему. В конце концов, у него в Союзе жена! И он не должен был изменять ей! Не должен, а изменил. За что в полной мере и поплатился. Ну и черт с ним со всем. Жизнь продолжается.
Сняв с себя майку и взяв медицинские принадлежности, Калинин подошел к зеркалу, возле которого стояло ведро воды и таз. Начал смывать с себя кровь. Затем обработал спиртом рваную рану над бровью, помянув парой ласковых слов начальника патруля, перебинтовал голову. За этим занятием его застал начальник караула.
Прапорщик спросил:
— А чего это вы сами? Медсестра не стала ничего делать?
