— Что ж, к сожалению, многие нынешние молодые семьи не столь прочны, чтобы выдержать испытание разлукой.
— И не только молодые!
От берега закричал Сережа:
— Бабушка, у меня крючок в осоке зацепился!
Лидия Тимофеевна вздохнула:
— Вот еще незадача!
Она крикнула мальчику:
— Так оборви леску, Сережа, у тебя же запасные снасти!
Но вступил Александр:
— Ничего не делай, рыбак! Сейчас мы решим твою проблему.
Он поднялся, сбросил спортивные брюки, спустился к воде, забрел в осоку, нашел по леске крючок, на которой сидел приличный карась, он-то и увел снасть в траву. Сказал из воды:
— Ты не просто зацепился, Сережа, ты карася подловил. Для этих мест крупного.
— Да? А вы вытащите его?
— Конечно! Куда ж он от нас денется?
Когда Александр вышел на берег, Сережа испуганно закричал:
— Ой, дядя Саша, у вас пиявки на ногах!
Старший лейтенант опустил голову. Действительно, к его икрам прилипли пять черных жирных пиявок. Видно, мальчик очень боялся их.
Александр успокоил рыбака:
— Ничего страшного. Сейчас мы уберем их. Будь добр, принеси мне спортивные брюки.
Мальчишка быстро сбегал за одеждой.
Калинин вытащил из кармана зажигалку, по очереди прижег черные змейки. Они тут же упали на траву.
— Вот и все!
Сережа взглянул на Александра:
— Вам не больно?
И его взгляд словно обжег старшего лейтенанта. На него смотрели глаза Сони, его Сони из далекого уграмского госпиталя. Взгляд мальчика заставил боевого офицера вздрогнуть. Он мотнул головой:
— Нет, Сережа, не больно.
И присел. Черт возьми, этого не может быть! Ведь только что разобрались во всем. Но этот взгляд, эти глаза, этот овал лица, длинные ресницы… Все это Сонино. Или у Калинина начались галлюцинации?
К нему наклонилась Лидия Тимофеевна:
— Вам плохо, Саша?
Калинин вздохнул:
— Нет, мне не плохо! Просто, наверное, солнце! Здесь, в средней полосе, оно, кажется, более жаркое, чем в Азии. Там жару переносишь легче как-то.
— Но сейчас совсем не жарко.
— Значит, акклиматизация. Вы извините, я покину вас.
— Конечно, конечно!
Александр встал, взял удочку и пошел к деревне. Сердце его учащенно билось. Перед глазами стояла Соня, им же растерзанная, оскорбленная, униженная и… печальная. Ненавидящая и печальная. Он вновь тряхнул головой. Видение исчезло, сердце успокоилось, но начало тоскливо ныть. Что же с ним происходит? Он, старший лейтенант Калинин, похоже, влюбился. Вот только своим идиотским поведением загубил эту любовь!
Его состояние сразу же заметила мать:
— Ты что-то бледен, Саш, уж не захворал ли?
— Не знаю, мама, но лучше прилягу.
Лег в сенях, где и днем было темно, как ночью.
Господи, что же делать? Он не хотел больше оставаться дома, в деревне, в Союзе. Ему надо в Афган, в госпиталь. Но и уехать он не мог. Необходимо провести бракоразводный процесс, да и отцу помочь сена накосить.
Промаявшись до вечера, он отказался и от обеда, и от ужина. Мать встревожилась не на шутку, но Александр успокоил ее, объяснив свое состояние переменой климата. Такое бывает.
А как только сумерки легли на округу, пошел к дому Клавы Бородиной, молодой еще вдовы. Петр, супруг ее, утонул по пьянке в позапрошлом году, вот Клава и жила без мужа, с двумя детьми. Александр знал, что с ней сожительствует пастух из соседней деревни, но сейчас ему это было без разницы. Он хотел до конца, если, конечно, получится, убедиться, что дочь Лидии Тимофеевны не его Соня.
По дороге встретился Федор.
— Саня? И куда мы это на ночь глядя из родного дома?
— По делам, Федь!
Молот многозначительно улыбнулся:
— Ну как же иначе? Конечно, по делам! У нас в деревне все дела ночью делаются.
— О чем это ты?
— Да брось, разведчик, колись лучше, на кого глаз положил?
Калинин ответил:
— У тебя, Федя, одно на уме!
— Уж мне-то мог бы сказать, к кому намылился. Я ж понимаю, мужику без бабы нельзя, особенно тебе. И в Афгане с этим проблемы наверняка были, и жена уже не в счет. Так что колись, к кому лыжи навострил?
Александр прикурил сигарету. Улыбнувшись, ответил:
— Ну, хорошо, скажу как на духу. Иду к Клаве Бородиной.
Физиономия Федора выразила крайнее изумление:
— К кому?!! К Клаве?!! Да ты спятил? Или перегрелся, а может, перепил, а? Хотя вроде перегаром не тянет. Нашел к кому нырнуть! Да на нее один пастух соседский и позарился, местные даже по пьянке в расчет не берут. Ты чего, Сань?
— Ничего. Ты спросил, я ответил.
— Так, значит, к Клавке?
— Точно так!
— Совсем мужик свихнулся! Короче, давай разворот на сто восемьдесят градусов — и ко мне. Потом на Горбачевку, я тебя там с такой доярочкой сведу, пальчики оближешь! И бабенка, главное, без претензий и предрассудков.
Александр поинтересовался:
— Кто ж такая? Я на деревне вроде всех знаю!
Федор заверил:
— Эту не знаешь! Она не местная. Детдомовская. Как отучилась где-то в ПТУ, к нам и прислали. Колхоз хату выделил на самом отшибе, вот и живет Люсенька, горя не знает. Давно бы замуж вышла, если б хотела. Но не хочет. Свободная, независимая и разборчивая. Не подумай, что весь мужицкий шалман обслуживает, нет! Только тех, кто нравится. И, кстати, что особливо бесит наших старух, совершенно не скрывает этого. Одно у нее правило — семей чужих не разбивать. С женатыми ни-ни. А ты для нее самое то. Орел! Офицер! Так что кончай мудрить, шлепаем ко мне, переоденусь, по стопарю влепим и в гости к ней. А я потом уйду по-тихому.
— Сам, наверное, попробовал уже эту Люсю?
— Честно? Не без этого! Но только раз. Не девка — огонь!
— А чего ж дальше не стал… продолжать знакомство?
— Да так, запил как-то, уж и не помню с чего, да и забросил гулянки, сам понимаешь, когда бухаешь, до баб ли? А потом сунулся, а она с фельдшером. Мужичок — тьфу, но… раз занято, так занято.
Александр растоптал окурок.
