Дверь из ванной открылась, и я увидел фигуру профессора. Его безукоризненный белый костюм, который Ясса вытащил, должно быть, из запасов И., сиял, лицо было свежевыбрито и выражало полное удовольствие, и… вдруг совершилось мгновенное превращение в. недовольную, кислую гримасу, как только ученый увидел меня.
– Ах, это Вы, юноша. Я ночью плохо Вас разглядел. Теперь я вижу, что Вы сущий Геркулес, только у того кудри были не черные. – Профессор говорил ворчливо, критически рассматривая мое индусское платье. – Вот как! Вы опростились, даже до сандалий на босу ногу, – прибавил он, дойдя в своем обзоре до моих ног. – Ведь Вы не монах, как брат Франциск, и обетов, очевидно, еще не успели дать никаких. Для чего же эти босые ноги?
– Мне очень трудно объяснить Вам логически, для чего-то или иное во мне или на мне существует, профессор. Но я еще не привык к здешнему климату, и жара действует на меня так, что мне хочется поменьше носить на себе всякой одежды. Кроме того, все живущие здесь одеты так. И я не составляю исключения в этом отношении. Доктор И. носит точно такую же одежду. Кстати, простите меня, что до сих пор я не спросил Вас о Вашем имени и не знаю, как мне представить Вас доктору И., – ответил я профессору, преспокойно стоявшему посреди коридора и рассматривавшему меня, как обезьяну в клетке.
– Мое имя, юноша, Ганс Зальцман. Для Вас оно ничто, но если Ваш доктор И. человек образованный, ему оно кое-что скажет. Вы меня ведете прямо к нему? – Да, доктор И. ждет Вас. Мы пересекли коридор, перешли в другую половину дома, и я ввел профессора Зальцмана к И. Мысли мои были крепко сосредоточены на том, чтобы всей силой своего доброжелательства помочь ученому воспринять И. не так, как он воспринял Франциска. Но с первого же движения И. навстречу входившему профессору, с его улыбки, с протянутой необычайно приветливо руки, с тона голоса, полных светскости, обаяния, любезности, я понял, что мои усилия были детски беспомощны и не нужны, что И. был действительно титаном, и ученый почувствовал это мгновенно. Весь его облик, повадки – все изменилось. Он весь собрался в комок, точно тигр, готовившийся к прыжку, и я вспомнил его разговор с Франциском, как он обещал защищаться, как лев.
– Я очень рад, профессор, приветствовать в Вашем лице всю науку Запада. Примите мой глубокий поклон Вашему труду и Вашим знаниям, – сказал И., протягивая ученому обе руки и усаживая его в кресло. По всей вероятности, Ваше путешествие на Восток и все пребывание у нас Вас очень утомило. Но я надеюсь, что Ваша преданность науке будет вознаграждена. Книги, не только те, о которых Вы мечтали, но и такие, о которых Вы ничего не знали, ждут Вас в нашей библиотеке. Я позаботился, чтобы Вам была предоставлена при одном из самых обширных филиалов библиотеки отдельная небольшая квартира. Полная тишина в той части парка, где расположен отдел библиотеки, который я Вам предлагаю, даст Вам гарантию, что ничто и никто извне не сможет нарушить Ваших занятий.
И. усадил профессора в удобное кресло. Незаметное ударение, сделанное И. на слове «извне», заставило профессора Зальцмана насторожиться.
– Если извне не будут мне мешать, то уж изнутри, наверное, ничто не нарушит моей устойчивости и трудоспособности в науке, – произнес он неожиданно для меня быстро, точно торопясь и волнуясь.
– Как знать, – улыбаясь сказал И., пристально глядя в лицо ученому.
– Я надеюсь, – снова торопясь сказал тот, – что Вы не замерены показывать мне феноменов гипнотизма, как это сделал по дороге ночью брат Франциск? Что мог себе позволить невежественный монах, обладающий магнетической силой, до того не может дойти ученый. Я хотел бы сразу же начать наше научное собеседование.
– Сейчас Вам, прежде всего, необходимо позавтракать и подкрепить свои силы. Если после завтрака Вы пожелаете немедленно отправиться в библиотеку, мы пойдем с Вами туда сейчас же. Но я советовал бы Вам подождать до вечера. Наше солнце существенного вреда Вам не причинит, но может утомить Вас так, что желанная беседа со мной отодвинется на несколько дней, – ласково говорил И., приглашая ученого в столовую.
– О, нет, я гораздо крепче, чем Вы предполагаете, доктор И, – перебил его Зальцман, следуя за нами в столовую. – Но вот разрешите мою загадку: когда Вы успели получить докторскую степень и где? Вы так юны, что можете позировать для статуи греческого бога, и у нас на Западе Вы, конечно, ее получить не могли. У нас детям ученых степеней не дают, а скинуть с Вас лет шесть-семь, и Вы будете ровесником сему полуребенку, хотя он сложением и Геркулес, – прибавил он, смеясь и указывая на меня.
– Тем не менее степень я получил именно у вас в Германии одну, в Риме – вторую и в Лондоне – третью, – улыбаясь, ответил И.
– Поразительно, – скорее фыркнул, чем сказал профессор.
– Я хотя и не так прекрасно читаю мысли людей, как мой брат Франциск, тем не менее вижу ясно, как в Вашем мозгу мелькает слово «шарлатанство». Потерпите немного, вскоре Вам предстанут факты моей неоспоримой учености, – весело смеялся И.
Зальцман остановился, пресмешно уставившись глазами на И. и даже раскрыв от удивления рот. Но И. не дал ему времени оставаться в столбняке, взял его под руку и, представляя подошедшему к нам Кастанде, сказал:
– Вот, позвольте Вас представить. Это наместник нашего хозяина в Общине, брат Кастанда. Все, что Вам будет нужно, чем Вы будете недовольны, со всем обращайтесь к нему, все в руках всемогущего Кастанды. Он только по виду суров, на деле же это любезнейший и самый обворожительный хозяин.
– Я буду счастлив служить Вам, как и каждый из нас, дорогой профессор, ответил Кастанда, пожимая руку гостя. – Садитесь, пожалуйста, сюда. Если наша еда будет Вам не по вкусу, заказывайте себе все, что Вам захочется. Мы постараемся достать Вам все то, к чему Вы привыкли.
– Вы чрезвычайно любезны. Но я всю жизнь не замечал, что ел, и почти всегда был голоден. Думаю, что не доставлю Вам хлопот в этом смысле. Голод мне так же привычен, как сухой хлеб и вода, составлявшие почти всегда мое регулярное питание.
Профессор опустился в креслице между И. и мною и с удивлением рассматривал окружавшие нас фигуры и лица. Довольно долго он жевал то, что И. положил ему на тарелку. Я видел, что все его внимание поглощено людьми, а ел он, действительно, не понимая, что ест.
– Скажите, доктор И., откуда Вы здесь собрали такую уйму людей? С тех пор как я окончил университет, я ни разу не бывал в этаком скопище, в этакой культурной толпе. Здесь нет ни одного вульгарного лица. Что это? Это все ученые?
– Нет, профессор, здесь собрались люди не по признаку учености или талантов, хотя талантов здесь немало. Это те люди, сознание которых раскрыто не только как ум, но и как гармоничное целое, как творческое сочетание ума, сердца и духа. Свет духовной жизни – вот отличительный признак объединенных здесь людей. Силы их духа сияют Вам, а Вы, следуя Вашей западной привычке, хотите их осязать и расставить по графикам логических посылок и предпосылок. В Вашей жизни здесь Вы будете постоянно натыкаться на затруднения, если духовная сила сознания не будет вами учитываться как первая сила человека.
Сидевшая на своем обычном месте Андреева внезапно пронзила Зальцмана своими электрическими колесами. Я внутренне съежился, так как ждал от не сейчас же какой-нибудь «штучки» бедному профессору. Но она перевела свои глазищи на меня, и вся штучка досталась мне. Я был рад, что бедный ученый, и без того испытавший немало «феноменов» за одни сутки, избежал еще одного удара по нервам.
– Да, Левушка, защитником и милостивцем быть, конечно, очень приятно. Но, это вовсе не Ваша роль. Вы помешали не только моему остроумию, но и скорейшему прозрению этого старца. И чего это Вам вздумалось играть роль милосердного самаритянина? – пронзая меня огнем своих глазищ, сказала Андреева.
– Или я не совсем понял Вас, или Вы не совсем поняли мою мысль, Наталья Владимировна. Должно быть, я уже научился немного защищаться от Вас. Но я убежден, что Вы не высказали того, что хотели, не только потому, что я Вам помешал, а больше всего потому, что И. Вам запретил, – ответил я смеясь.
– Извольте радоваться, во что превращаются невинные птенчики через несколько месяцев в обществе И:, – и Андреева тоже смеялась самым добродушным образом.
Ученый, не понимавший языка, на котором обратилась ко мне Андреева, смотрел пристально в ее глаза, потом перевел взгляд на меня и, повернувшись наконец к И., сказал:
– Если бы я встретился с этой дамой один на один, я бы, по всей вероятности, испугался. В Вашем обществе я чувствую себя точно в защитной сети, но все же думаю, что эта дама обладает не совсем нормальной психикой.
– Эта дама знает прекрасно все те языки, на которых говорите Вы, профессор. И, кроме того, обладает столь не нравящимся Вам свойством: угадывать мысли другого. Я готов утверждать, что она отчетливо знает, о чем Вы сейчас думаете, – усмехаясь, ответил И.
– О, это было бы ей весьма малоприятно, – беспечно улыбнулся ученый. – Но, слава Богу, она не угадает того, о чем я думал.
– Вы думали, что в моих глазах пляшут те огни, за которые инквизиторы Испании приговаривали грешников к костру, – раздался добродушный голос Натальи Владимировны. Вокруг многие рассмеялись, профессор смутился и растерянно смотрел на Андрееву.
– Пейте Ваше какао, друг, и, если Вы настаиваете, вопреки моему совету, пойдемте в библиотеку. Оставим эту саркастическую даму без удовольствия пиявить Вас дальше, – ласково сказал И.
Очень мало евший, профессор от какао отказался, попросил разрешения взять в карман фруктов, и мы отправились в путь. И. приказал мне надеть шляпу с вуалью и принести такую же профессору. Протестовавший и возмущавшийся вначале ученый с восторгом напялил ее на голову, как только мы вышли из тени в палящий жар.
И. повел нас новой для меня дорогой. Мы не спускались по скатам в долину и не поднимались снова в горы. Каким-то неожиданным образом, перейдя по двум узеньким и дрожащим мостикам над глубокими пропастями, пройдя три туннеля, мы очутились в большом парке минут через сорок ходьбы.
Для меня это было большим сюрпризом, потому что мы вышли сразу на широкую кедровую аллею, очень близко от оранжевого домика И. Никак не обращая внимания профессора на чудесный домик, И. перевел нас через жаркую аллею в другую, тенистую часть парка, сделал несколько поворотов по дорожкам, и… мы оказались у входа в библиотеку, но совсем с другой стороны. Мы вошли непосредственно в круглый зал, за столами которого сидели, углубись в работу, люди, не обратившие на нас никакого внимания.
Профессор был так поражен видом зала, многих людей в нем и гор книг, что остановился, и И. пришлось взять его за руку, шепнув:
– Здесь можно только заниматься, но ни останавливаться, ни разговаривать нельзя.
Мы прошли еще одну комнату, где тоже было занято много столов, но где были и свободные столы и где также никто не оторвался от своей работы, чтобы посмотреть на нас.
Несмотря на то что И. вел профессора за руку, тот шел медленно, лицо его было умиленно и даже расстроенно, и он шептал:
– Счастливцы, счастливцы! Избранники науки! Море света и книг. А я-то, я-то! За каждую книжонку должен был платить часами труда, отрывая время у науки!
Мы вошли в тот зал, где Лалия и Нина выдавали книги. Теперь вместе с ними трудились еще три девушки, и мне показалось, что сейчас все делали именно они, а Лалия и Нина только руководили ими и проверяли их труд.
K моей огромной радости, за одним из столов я увидел Никито за грудами книг и, забыв все на свете, помчался к нему, к милому другу, которого я так давно не видел.
Не успел я подойти к столу и протянуть руку Никито, как услышал за собой сдавленный крик и шум сразу отодвинувшихся нескольких стульев. Повернувшись на шум, я увидел несколько фигур, быстро шедших на помощь И., державшему на руках бесчувственного профессора.
– Это ничего, друзья, – говорил И. трем братьям, бросившимся ему на помощь и выносившим тело ученого в прохладный холл. – Положите его сюда, на диван. Наше солнце несколько повредило северянину, но это не солнечный удар. Он вскоре очнется. Не беспокойтесь, идите к вашим занятиям. Со мной останутся Левушка и Никито. Если что-либо понадобится, я к вам обращусь.
Занимавшиеся в читальне братья, бросившиеся на помощь И., вышли с глубоким поклоном, и мы остались одни у тела бесчувственного профессора. Лицо его было совершенно зелено-бледным, нос заострился, у меня даже мелькнула мысль, что он, пожалуй, умер.
Лицо И. было сосредоточенно и серьезно. Он повернулся ко мне и сказал:
– Левушка, пройди наверх, в мою комнату, которую ты знаешь. С левой стороны от двери, на пятом шаге, ты найдешь стенной шкаф. Вот тебе от него ключ. Открой, подними вверх дверцу пятой снизу полочки, возьми там две аптечки и пузырек, что стоит между ними, и принеси все сюда. С величайшим вниманием и осторожностью открывай и закрывай шкаф. Помни все время, в каком месте ты находишься и что твое промедление или неаккуратность могут стоить человеку жизни.
Я поклонился, взял ключ и, побеждая свое волнение, собрав все внимание, пошел выполнять приказание моего Учителя. Теперь я не думал ни о красоте лестницы, ни об аромате цветов, ни о сходстве этой лестницы с лестницей в Б. в доме сэра Уоми – я шел, как идут, вероятно, воины в битве выполнять приказ своего главнокомандующего. Я знал одно: И. спасет профессора, если я немедленно подам ему нужные лекарства.
