Эльзы. Я уехал туда, потому что Германия была тем, чем мечтала стать моя собственная страна, но чем она так никогда и не стала.
Германия пьянила меня, как наркотик. Я был очарован народом, который считал себя избранным и настойчиво доказывал это своими делами. Еще будучи студентом, я стал преклоняться перед мощью немецкого интеллекта. Преподаватели не очень-то любили рассказывать нам о немецкой философии, но, по счастью, мне в руки попало несколько книг, и, прочитав их, я понял, что немецкие мыслители, даже националистически ориентированные, могли бы нас многому научить. Они писали обо всем на свете: о рабах и господах, о бытии, о забвении и о забвении бытия.
Если бы наши преподаватели, думал я, уделяли бы, скажем, больше внимания вопросу о взаимоотношениях «нации рабов» и «нации господ», к которой они сами принадлежали, то, возможно, смогли бы спасти нас от надвигающейся катастрофы. Если бы они внимательнее прислушивались к позывным своего древнего языка, то, возможно, расслышали бы в нем голос того бытия, которое они методично старались вытравить из памяти. Благодаря немецким философам я смог гораздо лучше понять и творчество моей драгоценной Лолы. Ведь, как известно, немецкие мыслители всегда были сильны в вопросах эстетики.
Но больше всего мне нравилось совокупляться с немками. Нет ничего сладостнее любовного танца меж ног арийки. Нет ничего прекраснее заснеженной зеленоглазой немецкой красавицы, когда она извивается под тобой, стонет и кричит на своем изумительном наречии. Ничто не возбуждает сильнее, чем вид белокожей арийки, раздвигающей перед тобой ноги.
— Я, Гюнтер, принадлежащий к истребленной расе и чудом спасшийся от уничтожения, — шептал я неслышно в минуты страсти, — ебу тебя сзади, ебу тебя спереди, ебу тебя сбоку, и это моя месть за шесть миллионов моих собратьев.
Таким образом я мстил за соплеменников и (в прямом и переносном смысле) изливал на гоев свою ярость.
12
Очень скоро я с радостью обнаружил, что почти все двери в Германии открываются передо мною сами собой. Поскольку я принадлежал к числу остатков истребленного народа, при виде меня немцы сразу начинали испытывать чувство вины. Честно говоря, я никогда толком не понимал, по какой причине меня удостоили столь теплого приема. То ли это была лицемерная реакция на мое полунемецкое происхождение, то ли я просто казался им забавным малым. С финансовой точки зрения мое положение было достаточно прочным. Можно даже сказать, что я был богат. Гонораров от моей первой книги хватало на все нужды, так что, по сути, необходимости искать работу не было. Тем не менее когда гуманитарные кафедры различных университетов обращались ко мне с просьбой выступить у них с лекциями, я никогда не отказывался. Это доставляло мне удовольствие.
Лекции были основаны на моей книге. Изложенная в ней «психология подглядывания» пользовалась очень большим спросом. Сначала эти лекции были своего рода интеллектуальным курьезом, но очень скоро произвели настоящий фурор, и я сделался весьма популярным. Еще через какое-то время я стал штатным преподавателем нескольких известных университетов.
Я разъезжал по всему континенту и рассказывал о проблемах подглядывания. Постепенно моя теория приобрела статус научного метода и переросла в целостное философское мировоззрение, получившее название «теории подглядывания», или «пипологии». Аспиранты стали защищать по ней диссертации. Сейчас курсы «Введение в теорию подглядывания» и семинары на тему «Прикладная пипология» стали неотъемлемой частью учебных программ университетов, но еще совсем недавно, в последнее десятилетие прошлого века, мои пипологические идеи воспринимались в затхлой академической среде как глубоко новаторские.
Как мне удалось выдвинуть столько блестящих идей в области подглядывания? Вероятно, благодаря тому, что в европейских кварталах разврата я был абсолютным чужаком. Среди окружавших меня со всех сторон красных неоновых огней я чувствовал себя как гой, плывущий по морю святости. Я видел десятки женщин, подпиравших стены у темных подъездов и куривших сигареты с длинными «чувственными» мундштуками. Я смотрел на их гигантские груди, создававшие пробки среди «трехногих» прохожих. Я бродил там часами, впиваясь жадным взглядом в расщелины, черневшие между их соблазнительными округлостями, а они, в свою очередь, посылали мне целлулоидные воздушные поцелуи или шептали что-нибудь вослед, как если бы мы были добрыми старыми знакомыми.
И действительно, они знали меня вдоль и поперек. Эти проститутки с их богатейшим опытом были, с моей точки зрения, абсолютными женщинами. Я, маленький, ничтожный, одинокий человечек, вытягивался в струнку по стойке «смирно» перед лицом их цветущей женственности. Чтобы не расплакаться от мучительной обуревавшей меня похоти, я изо всех сил делал вид, что спешу на какую-нибудь важную деловую встречу. И бродил там как чужой. Возможно, думал я, в этих кварталах все чувствуют себя чужаками. Но не исключено, что так чувствовал себя только я один. Хотя, возможно, есть люди, которые ощущают себя в этих злачных местах как дома. Так это или нет, я, скорее всего, не узнаю никогда.
Мое детство, отрочество и юность прошли в консервативной и наглухо закупоренной среде, поэтому странствия по миру чувственности стали для меня серьезной интеллектуальной встряской. Я должен был как-то все это осмыслить. Как я уже говорил выше, эмигрант смотрит на все отстраненно и непредвзято. В злачных кварталах я был чужаком, и потому моя мыслительная деятельность там сводилась к тому, что я подвергал все сомнению и делал соответствующие выводы. Именно две эти интеллектуальные операции и лежат в основе любого пипологического исследования.
Человек стоит у входа в магазин, где торгуют желанием. Он сомневается в природе своего удовлетворения. Он входит в магазин, выбирает одну из многочисленных щелей разврата, протискивается в нее, остается на короткое время в полном одиночестве и, созерцая сквозь стекло обнаженную истину, приходит к тем или иным выводам.
Способность сомневаться и делать выводы — это суть и сердцевина всей пипологии, отцом-основателем которой я являюсь. Задача пипологического исследования состоит в том, чтобы изучить способ нашего существования в новом мире в качестве сторонних наблюдателей, полностью отчужденных от реальной жизни. Сама по себе пипология как наука зародилась в кабинках для подглядывания, однако ее практическое значение к этому не сводится. Пипология — мощнейший инструмент для анализа самых различных сторон социума. Основной вопрос пипологии — мастурбационная природа либерально-демократического общества, одурманивающего себя лживыми и нелепыми идеями свободы, интеграции, идеологического метаболизма и т. п. Пипология пытается разгадать природу этого коллективного самообмана при помощи моделирования путей и способов потребления порнографической продукции. Изучая мужчин, мастурбирующих, глядя через стекло на обнаженных женщин, мы начинаем лучше понимать природу нашей врожденной способности к самообману. Онанирующий в кабинке мужчина — наглядное свидетельство того, что люди склонны предаваться приятным фантазиям, полностью игнорируя неприятные и болезненные стороны окружающей действительности.
Мой ученик Вольфганг фон Гаузман пошел в своих исследованиях вуайеризма еще дальше. Он проводил эксперименты над группами особей мужского пола, которых помещали в специально построенные для этой цели в лабораторных условиях кабинки для подглядывания. Его эксперименты были зачастую весьма жестокими и приводили иногда к человеческим жертвам, но в результате ему удалось разработать теорию, позволившую дать научное объяснение причин прихода к власти национал-социалистической партии Германии в 30-е годы. На мой взгляд, Вольфганг — это наиболее интересно работающий на сегодняшний день пиполог историко-бихевиористского плана. Я счастлив, что мы поддерживаем постоянный контакт и он обсуждает со мной многие важные проблемы современной пипологии.
Вскоре после Второй мировой войны в европейских странах стали, как грибы, плодиться многочисленные заведения, где шла бойкая торговля сексом, и как пиполога данное явление меня очень интересовало. Все эти заведения, по сути, торговали фантазиями, как бы стараясь заполнить нишу, образовавшуюся в годы войны. Это был особый мир со своими законами, где тело женщины стало, с одной стороны, ходким товаром, а с другой — сделалось чем-то совершенно недоступным. Женщина превратилась в воображаемый объект мужского вожделения. Расцвет индустрии секса привел к возникновению совершенно абсурдной ситуации, когда женщины и мужчины практически перестали заниматься настоящим сексом. Секс, в основе которого лежит живой, непосредственный контакт человеческих тел, превратился в этих заведениях в бесконтактный и недоступный. Взрослые мужчины играли с женоподобными куклами и наконец-то научились самостоятельно заменять батарейки. И мужчины, и женщины стали проводить свой досуг по отдельности, в темноте, при опущенных шторах, наедине с порнографией. В старые добрые времена, посещая бордель, потребитель секса удовлетворял свои инстинкты стандартным, так сказать, способом, но в кабинках для подсматривания он занимается этим исключительно в своем воображении. Когда ты становишься рабом воображаемой реальности, настоящая реальность тебя больше не интересует.
Моя первая немецкая подружка, Маргарита, принадлежала к особой породе женщин. Она была надувной куклой. У надувных любовниц есть свои неоспоримые преимущества. В те годы я много ездил, бывал в разных столицах, жил в многочисленных гостиницах и мотелях, ездил на поездах, летал на самолетах. Путешествовать с женщиной, которая без труда укладывается в чемодан, весьма удобно. Кроме того, моя Маргарита была очень покладиста. Мне никогда не приходилось таскаться с ней по магазинам и волочить тяжеленные сумки, нагруженные покупками. Это не значит, что я не дарил ей подарков. Я покупал ей самые лучшие французские духи и щедро орошал ими ее резиновую шейку. В ушах у нее были проколоты специальные отверстия, и я надевал ей золотые сережки с драгоценными камнями. Особенно я любил целовать ее за ушком, а также в неизменно румяные щечки.
Когда я возвращался после лекции, она лежала в постели, всегда готовая к любви, и смотрела на меня своими широко раскрытыми голубыми глазами. Я бросался на нее, подбрасывал её в воздух, нежно кусал в плечико и совокуплялся с ней спереди и сзади.
Как я уже сказал, у надувных возлюбленных неисчислимое множество достоинств. Например, когда университетские коллеги приглашали меня в гости, она никогда не просила брать ее с собой, и, таким образом, я был избавлен от необходимости краснеть за нее перед людьми, когда она откроет рот и начнет говорить глупости. Как известно, в присутствии других людей женщины всегда говорят глупости и все их почему-то за это жалеют. По-моему, совершенно напрасно.
В отличие от соплеменников моей возлюбленной, мне кое-чего не хватало, поскольку я был обрезан, но Маргарита никогда на это не жаловалась. Конечно, она не занималась домашним хозяйством — не делала уборку и не готовила, но зато не досаждала мне и не была обузой. Можно сказать, что она понимала мои желания и прихоти гораздо лучше, чем могла бы понять любая другая женщина. Если бы не произошло то, что произошло, мы, наверное, так и жили бы с ней вечно, пока я не состарился бы в биологическом смысле слова, а она не обветшала бы по причине естественного износа материалов, из коих была изготовлена.
Я до того привык к Маргарите, что в какой-то момент даже забыл про Лолу. Тем более что ее приезд не сулил мне ничего, кроме новых сердечных ран. Рядом с Маргаритой я впервые за всю свою жизнь ощутил, что такое настоящий душевный покой. В научном мире меня уважали как оригинального мыслителя, а моя половая жизнь стала не только регулярной, но и полностью удовлетворяла все мои потребности.
Когда наступило лето, мы с Маргаритой посоветовались и решили на три дня съездить в деревню на берегу Рейна. Хотелось отдохнуть от городской суеты. Чтобы не томиться от безделья, я захватил с собой несколько книг, которые давно хотел прочитать. Но, несмотря на все мои планы и тщательные приготовления, эта поездка обернулась настоящей трагедией.
Совместный отдых на лоне природы был равносилен публичному объявлению о наших отношениях. Никто из моих знакомых о существовании Маргариты до того не подозревал. В принципе все знали, что у меня есть какая-то женщина, но никому, естественно, и в голову не приходило, что моя возлюбленная — кукла, да еще к тому же, так сказать, из семейства надувных. Поскольку я считался специалистом в женских делах, никто и вообразить не мог, что я найду себе женщину, настолько «идеальную», что у нее не будет даже настоящего человеческого тела. До тех пор я избегал посвящать других в тайны своей интимной жизни, но, когда я стал знаменитым, моя личная жизнь начала вызывать всеобщий интерес. Ходили многочисленные слухи о моих странных сексуальных пристрастиях. И вот мы с Маргаритой решили, что настало время выйти из подполья.
За два дня до отъезда я отправился в новый торговый центр на окраине города и купил Маргарите несколько самых модных тряпок. Я хотел, чтобы она чувствовала себя рядом со мной как королева. Когда мы поехали в деревню, Маргарита приобрела вид элитной манекенщицы с обложки престижного журнала мод. На голове у нее была соломенная шляпка с широкими полями и с ленточкой, которая завязывалась под подбородком. Она была в огромных черных очках от Гуфуччи, очень элегантно сидевших на ее курносом носике и делавших еще более красивым ее кукольное личико. Не поскупился я и на белье. Я выбрал лифчик, подчеркивавший линию груди, и трусики, плотно облегавшие ее самую красивую в мире попку. Эти черные кружевные лифчик и трусики прекрасно сочетались с подвязками, купленными мной по рекомендации подружки моего блестящего ученика Вольфганга. Довершали наряд черная летняя юбка и туфли на каблуках. В таком виде Маргарита уселась в мой вызывающе роскошный автомобиль с откидным верхом, и мы отправились в деревню.
Маргарита была легкой как перышко, и, дабы она случайно не вылетела на ходу, я пристегнул ее ремнем безопасности. Мы объехали город по кольцевой дороге, а затем свернули на
