второе.
Но уже то, что с ним обошлись по-человечески, оказали первую медицинскую помощь, настраивало на оптимистический лад. Хотя еще черт его знает, ради чего оказали ему помощь? Может, для того, чтобы, приведя в относительный порядок, публично казнить? Гадать смысла не было. Ответ мог дать только хозяин этого дома, и ждать его долго не пришлось.
В замке заскрежетал ключ, дверь отворилась, и, держа над головой керосиновую лампу, в подвал вошел старик чеченец. Увидев, что раненый пришел в себя, он повесил на стену «летучую мышь». Отодвинул стул, сняв с него кувшин, присел. Молча закурил, посмотрел на Сергея, спросил с характерным акцентом горца:
– Пришел в себя?
– Где я?
– Не видишь? В подвале.
В логике старику отказать было трудно.
– Это понятно. Я имею в виду, в каком ауле?
– Какой тебе разница?
– Интересно.
– Не надо тебе знать. И спрашивать не надо. Ты не куришь?
– Курю.
– Кури.
– Не могу, голова болит.
Старик понимающе кивнул головой:
– Плохой ты был, совсем без сознания.
– Извините, но как мне обращаться к вам?
– Кирханом меня зовут. Так и называй.
– Неудобно по имени-то. Вы же старше.
– Какой разница? Как сказал, так и зови.
– Хорошо, Кирхан, скажите, кроме меня, после боя уцелел кто-нибудь?
– Не знаю. Я там не был.
– Как же я попал сюда?
– Привезли. Отдали. Все. Не спрашивай кто. Не надо.
– Ладно, не буду. Но ответьте, что со мной будет дальше?
Старик вздохнул, глубоко затянулся сигаретой.
– Пока не знаю. Ты лежи. Потом приду скажу.
Сергей хотел продолжить разговор, но чеченец прервал его:
– Принесут кушать, кушай. Отвар принесут, пей. Боль не будет.
Сказав это, он поднялся, забрал лампу и вышел, закрыв за собой дверь.
Антон задумался. Значит, плен. Это очень плохо. Но старик вроде ничего. Похоже, он сам не знает, что делать с русским.
Может, отпустит? А может, у него родственник у наших? Попытается обменять? Или продаст кому-нибудь из своих? Все покажет время.
Только сколько отведено ему, капитану Антонову, времени? Вот в чем вопрос.
Почти как у Шекспира.
Примерно через час пришла женщина. Вся в черном. Она принесла лепешки, кувшин молока и отвар. Поставила все на стул, бросила на пленника быстрый взгляд. И словно обожгла им. Столько презрения и ненависти сконцентрировалось в ее мгновенном взгляде.
– Спасибо, – попытался поблагодарить женщину капитан.
В ответ еще один, как выстрел, взгляд. Такой же испепеляющий. И какое-то злостное, угрожающее шептание. Как шипение смертельно опасной песчаной эфы.
Женщина ушла, но взгляд остался, заставляя чувствовать необъяснимую вину и даже немного страха.
Почему такое к нему отношение этой сравнительно молодой женщины? Видимо, немало горя принесла ей война. И он в ее глазах был олицетворением этой войны.
Заставив себя преодолеть боль, Сергей приподнялся, отхлебнул дрожащим от напряжения ртом отвара. Откинулся, обессилев, на постель. Приступ тошноты вызвал сильные рвотные позывы, а вместе с ним и боль.
Умирать так умирать...
Вошел старик.
