Николай постарался успокоить односельчанку:
– Погодь, теть Клав, сейчас все решим! Ты руками не маши, присядь к столу.
Но Стукачева еще больше распалилась:
– Успокойся? Присядь? А сын родной пусть в клетке гниет? Да я на тебя, аспида, такую бумагу накатаю, что никакая Звезда Героя не поможет!
Горшков помрачнел:
– Ты, тетка, Звезду мою не тронь! Не тобой дана! А будешь орать, так пойдет твой Митяй в зону как миленький! И никакой адвокат ему не поможет! Это я ему быстро организую. А то разоралась тут! Ну и поила бы своего телка самогоном вместе со снохой, чтобы он за ружье не хватался, не палил по деревне. Сами бы и разбирались в своем гадючнике. Но ты прибежала ко мне – помоги, Коля, Митяй вразнос пошел! Надо было не брать его, а пулей остановить. На что я имел полное право!
Клавдия всплеснула руками:
– Да что ты такое говоришь?
– А то! И ты должна не орать, а благодарить меня за то, что проявил снисходительность. Другой на моем месте подставляться под дробь не стал бы. Стрельнул пару раз, и отнесли бы твоего сынка на погост! Разоралась!
Николай повернулся к родителям:
– А вы чего ее привечаете? Подругу нашли? Она самогон детишкам своим великовозрастным тяпает, жрет вместе с ними, по тыкве получает и в милицию за помощью. А как хмель-то слетит, эту самую милицию и поносит!
Иван Степанович виновато кашлянул:
– Да вроде не по-людски домой соседей не пускать. Тем более с бедой.
– Это с какой такой бедой, отец? Митяй сутки в камере просидел – это беда? Беда случилась бы, если б я его туда не засунул вчера! Вот тогда была бы беда, пальни он в людей!
Стукачева поняла, что переборщила, и пошла на попятную, мгновенно сменив тон:
– Николай Иванович! Прости дуру старую. Говорила не думавши! Все Тонька, невестка, виновата. Это она меня сюда направила. Подзадоривает: сидишь, мол, клюшка старая, а сын в застенках мучается. Другая бы давно за дите стенкой встала, ты ж ни гугу! А Митяй голодный, кто ж его накормит, раз участок закрыт. И еще: мол, Колян-мент специально Митька закрыл, так как сам глаз на нее, Тоньку, положил. Я и взвилась!
Николай чуть не поперхнулся дымом только что прикуренной сигареты:
– Чего??? Я на Тоньку глаз положил? Совсем рехнулась? Да на нее, кроме Митяя, на деревне ни у кого из мужиков и не встанет! Красавица, твою мать! Ну, я с ней разберусь! И с тобой разберусь. Не дай бог по Семенихе слухи пойдут какие насчет меня и твоей спившейся снохи, отвечаю: всей вашей семейке мало не покажется! Идем!
Николай резко развернулся и вышел на улицу.
Следом показалась Стукачева:
– Коль! Ты че, и Тоньку решил арестовать?
– Всех арестую, к чертовой матери. И Тоньку, и тебя, и старого Спиридона, что снабжает вас самогоном.
– Да меня-то за что, Коль? Больная я. И с Тонькой в одной камере быть не смогу. Загубит она меня!
Горшков сплюнул на траву:
– Ну и идиотизм! Что ж ты такая дремучая, тетка Клава? Раньше не была такой!
– Так то раньше! Все Тонька виновата. Как Митяй притащил ее из района, так все в доме и пошло кувырком.
– Ладно! Разберемся с твоей снохой! Идем, чего встала?
– Так куда идем-то?
– Узнаешь!
Ситуация прояснилась, когда участковый со Стукачевой подошли к зданию местной администрации. Тут тетка Клава завопила:
– Никак и вправду арестовать хочешь? Колян, меня закроешь, Тонька все из дома подчистую вынесет! Ты уж коли решил всех нас в каталажку, так и ее сажай.
– Она ж тебя загубит?
– Авось сын не даст!
Николай только покачал головой:
– Стой здесь и жди.
– А чего ждать, Коль?
– Манны небесной! Сказал, жди, значит, жди!
Лейтенант прошел к кабинету. Достал из сейфа ключи от камеры, открыл железную дверь КПЗ. Митяй, лежавший на железной кровати, приподнялся.
