что тебе говорит стоящая рядом с тобой мама. Это единственный способ вырасти прямой и сильной. Но если ты отворачиваешься, чтобы слушать других людей, ты вырастешь кривой и слабой. Первый же сильный ветер повалит тебя, и ты станешь как ползущий по земле сорняк, который цепляется за всё и мотается в разные стороны, пока кто-нибудь не вырвет его с корнем и не выбросит прочь.
Но к тому времени, когда она сказала мне это, было слишком поздно. Я уже начала клониться в сторону. Я пошла в школу, где учительница, миссис Берри, заставляла нас строиться в шеренги и маршировать из кабинета в кабинет, вверх и вниз по лестнице, повинуясь ее выкрикам: «Мальчики и девочки, за мной!» А тех, кто не слушался, она заставляла наклониться и отсчитывать десять ударов линейкой по одному месту.
Я все еще слушалась маму, но уже научилась пропускать ее слова мимо ушей. Иногда я заполняла свое сознание мыслями других людей — всё на английском, — чтобы, взглянув сквозь меня, она пришла в замешательство.
В течение нескольких лет я училась выбирать лучшие мнения из лучших. У китайцев были китайские взгляды. У американцев — американские. И почти в каждом случае американский вариант оказывался гораздо лучше.
Только позже я поняла, что в американской версии была серьезная брешь: выбор был настолько велик, что можно было легко запутаться и выбрать что-то не то. Именно так я чувствовала себя в ситуации с Тедом. Столько всего нужно было обдумать и столько решений принять! И каждое решение означало поворот в другую сторону.
Например, чек. Мне было интересно, пытается ли Тед перехитрить меня, подвести к тому, чтобы я согласилась уступить и не противилась разводу. И если я обналичу чек, не решит ли он, что сумма была вполне достаточной. Потом я расчувствовалась и вообразила — правда, всего лишь на мгновение, — что он послал мне десять тысяч долларов, потому что на самом деле любит меня и показывает мне таким образом, как много я для него значу. Но тут же осознала, что я для него такая же мелочь, как и эти десять тысяч.
Мне подумалось, что надо положить конец этой пытке и подписать документы о разводе, и я была уже совсем готова вытащить эти бумаги из ящика с купонами, как вдруг вспомнила о доме.
Я люблю этот дом, сказала я себе. Большую дубовую дверь, ведущую в холл с витражными окнами. Солнечный свет в комнате, где мы обычно завтракали. Вид на город из окон гостиной. Цветник, разбитый Тедом. По выходным он обычно работал в саду. Становился коленями на зеленую резиновую подушечку и внимательнейшим образом, словно делая маникюр, обследовал листик за листиком. Каждому растению было отведено определенное место. Тюльпаны нельзя было сажать с многолетними растениями. Отростку алоэ, который мне дала Лена, места вообще не нашлось, потому что у нас не было других суккулентов.
Я посмотрела в окно и увидела, что каллы в саду завяли и почернели, ромашки склонились под собственной тяжестью, салат-латук отцвел и дал семена. На вымощенных плитами дорожках, проложенных среди клумб, в щелях разрослись сорняки. Весь цветник заметно одичал за месяцы небрежения.
Глядя на заброшенный сад, я вспомнила одно из изречений на записках с предсказанием судьбы из китайского печенья: «Если муж перестает ухаживать за садом, значит, он думает о том, чтобы выдернуть корни». Когда в последний раз Тед подрезал розмарин? А когда в последний раз опрыскивал клумбы средством от улиток?
Я заспешила к садовому сараю с намерением отыскать средства от насекомых и сорняков, как будто количество жидкости в бутылке, срок годности или что-нибудь в этом роде могло помочь мне понять, что происходит в моей жизни. Осознав это, я поставила бутылку на место: у меня возникло чувство, будто кто-то наблюдает за мной и смеется.
Я вернулась в дом, на этот раз для того, чтобы позвонить адвокату. Но едва начав набирать номер, растерялась окончательно и положила трубку. Что я могла сказать? Чего я могла хотеть от развода, если никогда не знала, чего хочу от брака?
На следующее утро я все еще продолжала размышлять о своем замужестве: пятнадцать лет жизни в тени Теда. Крепко зажмурившись, я лежала в постели, будучи не в состоянии принять простейшего решения.
Я пролежала трое суток, вставая лишь для того, чтобы сходить в туалет или подогреть очередную банку куриного бульона с лапшой. Почти все время я спала. Я принимала снотворное, которое Тед забыл в своем кабинете. И впервые, насколько помню, не видела снов. Все, что осталось в моей памяти, — это мягкое падение в темноту, вне времени и пространства. Я была единственным существом в этой черной дыре, и каждый раз, проснувшись, принимала следующую таблетку и опять возвращалась в это место.
Но на четвертый день мне приснился кошмар. В темноте мне было не видно Старого Мистера Чоу, но я услышала, как он пригрозил разыскать меня и превратить в лепешку. Его голос гремел как колокол, и чем громче становился этот звук, тем меньше шансов на спасение у меня оставалось. Я задержала дыхание, чтобы не завизжать, но колокол звучал все громче и громче до тех пор, пока не прервал мой сон.
Это был телефон. Должно быть, он звонил уже целый час не переставая. Я сняла трубку.
— Ну вот, теперь, раз ты уже встала, я привезу тебе остатки того, что наготовила, — сказала мама. По ее тону можно было подумать, что она видит меня в этот момент. Но в комнате было темно: сквозь плотно задернутые шторы свет не пробивался.
— Мам, я не могу… — сказала я. — Я не могу с тобой увидеться. Я занята.
— Слишком занята для собственной матери?
— У меня назначена встреча… прием у психиатра.
Какое-то время она молчала.
— Почему бы тебе не высказаться? — произнесла она наконец своим страдальческим голосом. — Почему ты не поговоришь со своим мужем?
— Мам, — произнесла я, чувствуя себя совершенно опустошенной. — Пожалуйста, не говори мне больше, что я должна спасти свой брак. Мне и без того плохо.
— Я не советую тебе спасать брак, — возразила она. — Я только говорю, что тебе следует высказаться.
Едва я повесила трубку, телефон зазвонил опять. Это была секретарша моего психотерапевта. Я пропустила прием в это утро, а также два дня назад. Не хотела бы я составить новое расписание? Я сказала, что посмотрю на свое расписание и перезвоню.
Через пять минут раздался еще один телефонный звонок.
— Где ты была? — услышала я голос Теда.
Меня начало трясти.
— В отъезде, — сказала я.
— Я пытаюсь дозвониться тебе уже три дня. Я даже звонил в телефонную компанию, чтобы проверить исправность линии.
И я знала, что он это делал, но не из-за меня, а потому что, когда ему что-то нужно, он становится нетерпелив и злится на всех, кто заставляет его ждать.
— Ты знаешь, прошло уже две недели, — сказал он с нескрываемым раздражением.
— Две недели?
— Ты могла бы обналичить чек или вернуть бумаги, например. Мне хотелось вести себя прилично, Роуз. Я ведь могу пригласить кого-нибудь для официального ведения дела, ты знаешь.
— Можешь?
И тут, без всякой передышки, он продолжил разговор и перечислил все, чего на самом деле хочет, и это было еще хуже, чем те кошмары, которые я себе представляла.
Он хотел, чтобы я вернула бракоразводные документы — подписанными. Он хотел дом. Он хотел, чтобы все закончилось, и как можно скорее. Потому что он собирается еще раз жениться.
Не сдержавшись, я ахнула:
— Ты хочешь сказать, что занимался обезьяньим делом с кем-то еще? — Я почувствовала себя такой униженной, что чуть не расплакалась.
И тут впервые за несколько месяцев, проведенных мною в заточении, все вдруг встало на свои места. Вопросов больше не было. Выбора — тоже. Возникло ощущение пустоты. Я почувствовала себя свободной и дикой. Откуда-то сверху раздался чей-то смех.
