Клуб радости и удачи

радостным лаем помчались в ту сторону.

Мамино лицо приняло то же испуганное выражение, что и в порту. Она поспешно скрылась в доме. А я обошла угол дома и увидела, что к парадному входу прибыли две сияющие черные повозки рикш, а за ними — большой черный автомобиль. Из одной повозки слуга вытаскивал багаж, со второй соскочила молоденькая горничная.

Все слуги столпились вокруг автомобиля, восторженно рассматривая свое отражение в полированном металле, стекла с задернутыми шторками и бархатные сиденья. Потом водитель распахнул заднюю дверцу, и оттуда выбралась молоденькая девушка. У нее были короткие волосы с завивкой в несколько рядов. Она казалась всего на несколько лет старше меня, но была одета как женщина, носила чулки и высокие каблуки. Я бросила взгляд на свое перепачканное травой белое платье и устыдилась своего вида.

А потом я увидела, как слуги, по пояс скрывшись в недрах автомобиля, поднимают кого-то с заднего сиденья, бережно поддерживая под обе руки. Это был У Цинь, крупный мужчина, не высокий, но надутый как индюк, гораздо старше моей мамы, с высоким блестящим лбом и большой темной родинкой на одной ноздре. На нем был западного покроя пиджак, жилет, явно с трудом застегнутый на все пуговицы, и довольно просторные брюки. Охая и кряхтя, У Цинь выбрался из машины на всеобщее обозрение. Но едва лишь его ботинки коснулись земли, он сразу же направился к дому, при этом, несмотря на раздававшиеся со всех сторон приветствия, вел себя так, словно не слышал и не видел, как суетятся слуги, распахивая перед ним двери, перетаскивая в дом багаж, бережно принимая его длинное пальто. У Цинь прошествовал в дом, не удостоив никого взглядом, а приехавшая с ним девочка семенила следом, жеманно улыбаясь всем подряд, как будто люди собрались здесь только для того, чтобы поприветствовать ее. Она еще не успела переступить порог, как я услышала, что один слуга говорит другому:

— Пятая жена такая юная, что не привезла с собой никаких слуг, кроме кормилицы.

Я подняла глаза и увидела свою маму, наблюдавшую за всем происходящим из окна. Таким вот бестактным образом ей дали знать, что У Цинь взял еще одну жену, которая на самом деле была лишь причудой, аляповатым украшением его нового автомобиля.

Мама не испытывала никакой ревности по отношению к этой девочке, которую отныне станут величать пятой супругой. Из-за чего стала бы она ревновать? Мама не любила У Циня. Девушка в Китае выходила замуж не по любви, а чтобы получить некое положение. Положение моей матери, как я узнала позже, было самым худшим.

После прибытия У Циня и пятой жены мама часто оставалась в своей комнате, занимаясь вышиванием. Днем мы отправлялись в долгие молчаливые поездки по городу, разыскивая отрез шелка такого оттенка, который она, казалось, не могла назвать со всей определенностью. Точно таким было и ее несчастье. Его она тоже не могла назвать.

И поэтому, хотя все казалось весьма мирным, я знала, что это был обманчивый мир. Можно лишь удивляться тому, как маленький ребенок, всего-навсего девяти лет, мог знать это. Сейчас я и сама этому удивляюсь. Я припоминаю только, как неуютно я себя чувствовала, как где-то в животе возникало ощущение, что скоро произойдет что-то ужасное. Нечто подобное я испытала лет пятнадцать спустя, когда японцы начали сбрасывать на нас бомбы и я, услышав в отдалении приглушенное громыхание, поняла, что приближается что-то непоправимое.

Через несколько дней после прибытия У Циня домой я проснулась среди ночи. Мама мягко трясла меня за плечо.

— Аньмэй, будь хорошей девочкой, — произнесла она усталым голосом. — Ступай в комнату Ян Чань.

Я протерла глаза, увидела темную тень и начала плакать. Это был У Цинь.

— Не надо плакать. Ничего страшного не случилось. Ступай к Ян Чань, — прошептала мама.

И потом она тихонько перенесла меня из постели на холодный пол. Я услышала бой резных часов и возмущенный бас У Циня, жаловавшегося на то, что он уже продрог. А когда я пришла к Ян Чань, то поняла, что она, по-видимому, ожидала меня и знала, что я буду плакать.

На следующее утро я не могла поднять глаз на маму. Но я заметила, что у пятой жены было такое же заплаканное лицо, как у меня. И за завтраком в то утро ее злость прорвалась наружу: она при всех накричала на слугу, упрекая его в медлительности. Все, даже моя мама, повернули головы в ее сторону, удивляясь ее плохим манерам, тому, что она позволяет себе так грубо обращаться с прислугой. Я увидела, как У Цинь бросил на нее по-отцовски колючий взгляд, и она расплакалась. Но ближе к полудню пятая жена уже снова улыбалась, расхаживая по дому в новом платье и новых туфлях.

Днем мама впервые заговорила со мной о том, как она несчастна. Мы ехали на рикше в магазин за нитками для вышивания.

— Ты видишь, какая унизительная у меня жизнь? — заплакала она. — Ты видишь, что со мной здесь никто не считается? Он привез домой новую жену, девчонку-простолюдинку, со смуглой кожей и плохими манерами! Купил ее за несколько долларов в бедной деревенской семье, которая лепит кирпичи из грязной глины. А в те ночи, когда он не может пользоваться ею, он приходит ко мне, провоняв всей этой грязью.

Она уже плакала вовсю, перескакивая, как сумасшедшая, с одного на другое:

— Видишь теперь, что четвертая жена значит меньше, чем пятая? Аньмэй, ты не должна это забыть. Я была главной супругой, йи тай, была женой образованного человека! Твоя мать не всегда была четвертой женой, сц тай!

Она произнесла слово сц с такой ненавистью, что я вздрогнула. Оно прозвучало как сц, означающее «смерть». И я вспомнила, как Попо однажды сказала мне, что четыре — очень несчастливое число, потому что, если произнести его сердито, оно обязательно прозвучит неправильно.

Наступило время холодной росы. Похолодало. Вторая и третья супруги со своими детьми и слугами вернулись в Тяньцзинь. Их приезд вызвал в доме переполох. У Цинь приказал отправить за ними на вокзал новый автомобиль, но, конечно же, его было недостаточно, чтобы привезти их всех домой. Поэтому за машиной ехало около дюжины рикш, они колесили сзади, выбрасывая коленки вверх, словно кузнечики, составляющие свиту большого сияющего жука. Из машины начали выбираться женщины.

Мама стояла за моей спиной, готовая приветствовать всех приехавших. Первой в нашу сторону направилась женщина в однотонном иностранном платье, обутая в большие некрасивые туфли. За ней шли три девочки, одна из которых была примерно моего возраста.

— Это третья жена и три ее дочери, — сказала мама.

Эти девочки были еще более застенчивы, чем я. Опустив головы, они молча жались к своей матери. А я продолжала наблюдать за ними. Они были такие же невзрачные, как и их мать, с большими зубами, мясистыми губами и такими мохнатыми бровями, что их можно было принять за гусениц. Третья жена тепло поприветствовала меня и разрешила мне отнести наверх один из ее пакетов.

Я почувствовала, как мамина рука сжимает мое плечо.

— А это вторая жена. Она захочет, чтобы ты звала ее Большой Мамой, — прошептала она.

Я увидела женщину в черном меховом манто до пят и модной западной одежде, выдержанной в темных тонах. На руках у нее был маленький мальчик, упитанный и розовощекий, на вид около двух лет.

— Это Сюаюди, твой младший брат, — прошептала мама.

На мальчике была шапочка, сшитая из того же черного меха, и он водил своим маленьким пальчиком по длинному жемчужному ожерелью второй жены. Меня удивило, что у нее такой маленький ребенок. Вторая жена была даже красива и, по-видимому, здорова, но при этом совсем старая, наверное лет сорока пяти. Она передала ребенка слуге и начала давать указания толпившейся вокруг нее челяди.

Потом вторая жена с улыбкой приблизилась ко мне, от переливающегося меха ее манто, казалось, исходило сияние. Она смотрела на меня в упор, так пристально, как будто уже когда-то видела раньше, а потом улыбнулась, потрепала меня по голове и вдруг быстрым грациозным движением маленьких рук сняла с себя длинную жемчужную нить и повесила ее мне на шею.

Это было самое великолепное ювелирное изделие из всего, что я когда-либо видела. Оно было