что насторожило меня, потому что только в тот момент я осознала, что девочка эта была призраком. Я принялась искать боа — под простынями, между кроватями, заглянула в зазор между матрасом и стеной. Мне не верилось, что призрак может взять что-то из реального мира, заставить эту вещь исчезнуть. Всю неделю я рыскала в поисках боа, осматривая каждый шкаф, каждый карман, каждый угол, но так и не нашла его. Я решила, что девочка-призрак и вправду стащила мое боа.
Конечно, теперь я могу привести более разумные доводы. Скорее всего, Капитан стащил боа и закопал на заднем дворе. Или мама засосала его пылесосом. Или что-нибудь в этом роде. Но будучи ребенком, я была не в силах отделить реальность от игры воображения. Кван видела то, во что она верила. Я видела то, во что не хотела верить.
Когда я повзрослела, призраки Кван разделили участь других детских поверий — Санта-Клауса, Пасхального Кролика, Феи Молочных Зубов.[9] Кван об этом не знала. Что, если бы она снова сорвалась? Я тихонько заменила ее понятия о призраках и Мире Йинь благочинными, одобренными Ватиканом святыми и впоследствии применяла их в коллекции собственных заслуг. Я с радостью начала коллекционировать эти благочестивые, ханжеские штучки, как, например, зеленые марки S&H, которые наклеивались на буклеты и затем возмещались тостерами и весами. А коллекция собственных заслуг позволяла приобрести билет в рай, ад или чистилище, в зависимости от того, сколько добра и зла ты совершил и что говорили о тебе люди. Если ты все-таки попал в рай, то уж больше не возвращался на землю в образе призрака, если ты не святой, конечно. Вряд ли я буду удостоена такой чести…
Как-то я спросила у мамы, что такое рай. Она ответила, что это место вечных каникул, где все люди равны — и короли, и королевы, и учителя, и бродяги, и дети. «А кинозвезды?» — спросила я. Мама сказала, что там можно повстречать самых разных людей, но только тех, что при жизни не грешили. (Иначе не оказались бы в раю.) Ночью, когда Кван принялась трещать о своих китайских призраках, я составляла список всех, кого хотела бы встретить, пытаясь упорядочить этот список, выстроив его по принципу предпочтения. Что, если бы меня ограничили, скажем, пятью знаменитостями в неделю? В моем списке значились Всевышний, Богоматерь, Иисус — я знала, что они должны всегда быть первыми. Потом отец и кое-кто из ближайших родственников, которых на тот момент уже не будет. Кроме папочки Боба, разумеется. Ему придется ждать лет сто, прежде чем я соглашусь потанцевать с ним… Так выглядел план на первую неделю — немного скучный, но необходимый. На следующую неделю были намечены по-настоящему классные встречи — со знаменитостями, теми, кто, как я надеялась, к тому времени уже скончаются. «Битлз», Хейли Милз, Ширли Темпл, Дуэйн Хикмэн и, может быть, Арт Линклеттер (если этот придурок осознает, что должен был пригласить меня на свое дурацкое шоу).
К концу младших классов мое видение загробного мира стало более серьезным — я видела его как место бесконечного знания, место, где все тайны будут раскрыты; нечто вроде городской библиотеки, только побольше, где набожные голоса провозглашают через громкоговорители, что ты должен и что не должен делать. И если ты не был безнадежно грешен, тебе не нужно было отправляться в ад, искупив свои грехи громадным штрафом. За более тяжкие грехи ты попадал в заведение наподобие дополнительной школы, место, где кончают все дурные дети — те, которые курят, воруют, убегают из дома, имеют внебрачных детей. Но если ты следовал правилам и не становился бременем общества, можно было смело надеяться попасть прямо в рай. А там-то уж наверняка найдешь ответы на все вопросы, которые тебе без конца задают учителя по катехизису, типа: Почему все люди должны учиться? Почему мы должны помогать тем, кто нуждается? Как мы можем предотвратить войны?
Я также надеялась узнать, куда делись некоторые потерянные вещи, как, например, перьевое боа Барби и, чуть пораньше — ожерелье из фальшивых бриллиантов, которое, как я подозревала, спер мой брат Томми, хотя и уверял: «Это не я, Богом клянусь». Что еще? Раскрыть некоторые тайны: убила ли Лиззи Борден[10] своих родителей? Кто был Человек в Железной Маске? Что на самом деле случилось с Амелией Ирхарт?[11] Кто из тех, кого приговорили к смертной казни, был действительно виновен? И кого из них в связи с этим повесили, отправили в газовую камеру, на электрический стул? И непременно найти доказательства того, что именно отец, а не Кван рассказал мне правду о том, как умерла ее мать.
Ко времени моего поступления в колледж я уже не верила ни в рай, ни в ад, ни в одну из метафор, определяющих возмездие и кару и основанных на абсолютном добре и зле. Я уже была знакома с Саймоном. Мы, бывало, покуривали травку с друзьями и болтали о загробной жизни: «В этом нет никакого смысла, старик, ты живешь на свете меньше сотни лет, потом все подытоживается, и — раз! Ты же миллиарды лет спустя, или на пресловутом пляже, или на жаровне, словно хот-дог». Мы не покупались на идею, что спасение — только в христианстве. Это значило, что буддисты, индуисты, иудеи и африканцы, слыхом не слыхавшие про Христа Всемогущего, обречены гореть в аду, в то время как члены ку-клукс-клана — нет. В перерывах между косяками мы говорили, стараясь не выдыхать: «Ну, и какой смысл в такой справедливости? Чему тут можно научить человечество?» Большинство наших друзей не верили в жизнь после смерти — окончен бал, погасли свечи, ни боли, ни возмездия, ни кары. Один парень, Дэйв, говорил, что бессмертие длится до тех пор, пока о тебе помнят. Платон, Конфуций, Будда, Иисус — бессмертны. Он сказал это после панихиды, по нашему другу, Эрику убитому во Вьетнаме. «Даже если бы о них и не вспомнили сейчас?» — спросил Саймон. Дэйв помолчал, потом ответил: «Да». «Как насчет Эрика? — спросила я. — Если люди будут дольше помнить Гитлера, значит, Гитлер — бессмертен, а Эрик — нет?» Дэйв снова помолчал. Но едва он успел ответить, Саймон твердо сказал: «Эрик был классный парень. Мы его никогда не забудем. И если рай существует, он сейчас там». Я влюбилась в него после этих слов, потому что чувствовала то же самое.
Куда исчезли эти чувства? Неужели пропали, подобно перьевому боа, стоило лишь на секунду отвернуться? Нужно ли мне, в свою очередь, усерднее искать?
Я помню отнюдь не только старые обиды. Я помню девочку на моей постели, я помню Эрика. Я помню силу нерушимой любви. В моей памяти всегда найдется место этим призракам.
4. Дом Призрака Купца
У мамы — новый приятель, Хайме Хофре. Мне не нужно встречаться с ним, чтобы догадаться, что у него шарм, темные волосы и вид на жительство. Он будет говорить с акцентом, и позже мама спросит меня: «Правда ведь, он страстный?» Ей кажется, что слова звучат более пламенно, если подобраны с трудом, и если он, вибрируя голосом, выводит «амор» вместо «любовь». И несмотря на всю свою романтичность, моя мама — очень практичная женщина. Ей нужны доказательства любви: давай и получай взамен. Цветы, уроки танцев, заверения в верности до гробовой доски — инициатива мужчины. И вот результаты маминой самозабвенной любви — очередная попытка бросить курить ради него и неделя на курорте взамен. Она предпочитает грязевые ванны Калистоги и отель «Сонома Мишн». Она уверена в том, что мужчины, понимающие подобного рода обмен, выходцы из развивающихся стран; мама никогда не скажет «из стран третьего мира». «Колония под иностранной диктатурой» звучит куда более удачно! Когда развивающаяся страна недоступна, она переключается на Ирландию, Индию, Иран. Она убеждена в том, что мужчины, пострадавшие от гонений и экономики «черного рынка», знают, что поставлено на карту, и будут с большей энергией стараться завоевать тебя. Они открыты для общения. С такими мыслями мама обретала настоящую любовь всякий раз, когда бросала курить ради здоровья.
Ну да, черт возьми, меня бесит моя мать. Сегодня утром она сказала, что может подъехать и развеселить меня. А потом в течение двух часов сравнивала мой развалившийся брак с ее браком с Бобом. Пренебрежение обязанностями, нежелание идти на компромиссы, ничего не давать, только брать — вот общие черты, которые она подметила у Саймона и Боба. А мы с ней только «давали, давали, давали из глубины наших сердец». Она стрельнула у меня сигарету, потом взяла спичку.
— Я знала, что это произойдет, — сказала она с придыханием, — еще десять лет назад. Помнишь, когда Саймон отправился на Гавайи, а у тебя был грипп?
— Я сама велела ему поехать. У нас были билеты с установленной датой вылета, и ему удалось продать только один… — Почему я его защищаю?
