Саймон уставился в потолок. Он коротко вздохнул — знак того, что он сдается.
— Ладно, что происходит?
— Я просто хочу, чтобы мы… Чтобы мы жили лучше… — промямлила я, уставившись в сторону. — Вместе… Я хочу быть нужной тебе… Я хочу, чтобы ты был нужен мне… Я хочу, чтобы мы мечтали вместе…
— Мечтали о чем? — спросил он, удивившись.
— Все дело в том, что я не знаю! Я об этом хотела поговорить! Мы так давно не мечтали вместе, что уже забыли, как это бывает.
Мы зашли в тупик. Я притворилась, что читаю журнал. Саймон отправился в туалет. Вернувшись, он сел рядом на постель и обнял меня за плечи. Я зарыдала. Я ненавидела себя за это, но не могла остановиться. «Я не знаю, не знаю», — всхлипывала я. Он промокнул мои слезы салфеткой, вытер мне нос и повалил меня на постель.
— Все хорошо, — утешал он меня, — увидишь, завтра все образуется.
Но его нежность только усугубила мое отчаяние. Он сжал меня в своих объятиях, я подавила рыдания, сделав вид, что успокоилась, потому что у меня не было другого выбора. А он поступил так, как обычно поступал, чтобы прекратить спор, — начал заниматься со мной любовью. Я гладила его волосы. Пусть он думает, что я тоже этого хочу. Но в то же время я думала: неужели его не волнует то, что происходит между нами? Почему его это не волнует? Наш брак обречен. Это вопрос времени.
На следующее утро Саймон удивил меня. Он принес мне кофе в постель и весело объявил:
— Я тут думал над тем, что ты сказала прошлой ночью — насчет общей мечты. Так вот, у меня есть идея.
Его идея заключалась в том, чтобы составить список пожеланий: какое-то общее дело, которое поможет нам определить наши «творческие параметры». Мы говорили откровенно, взволнованно. Мы сошлись на том, что в мечте должны быть и риск, и веселье, и непременно какое-нибудь экзотическое путешествие, классная еда и, самое главное, возможность создать что-нибудь прекрасное. Мы не говорили о возобновлении романа. «Это будет частью нашей мечты, — сказал Саймон, — нам надо понять, как все это осуществить».
По истечении трехчасовой дискуссии мы составили предложение, которое намеревались разослать в туристические агентства и журналы по кулинарии. Мы предлагали написать и проиллюстрировать статью о кухне китайской деревни. Мы могли бы даже устроить пикник, который послужил бы своего рода примером для будущих статей на тему кулинарии и фольклора, написать книгу, провести курс лекций, может, даже телепередач.
Такого прекрасного разговора у нас не было долгие годы. Я до сих пор не уверена, что он увидел мое отчаяние, мои страхи. Но он сделал все, что мог. Я хотела мечту. У него возникла идея. Разве этого не было достаточно, чтобы возродить надежду?
Я прекрасно понимала, что у нас нет практически никаких шансов получить ответ. И тем не менее, когда мы разослали письма, я почувствовала себя гораздо лучше, будто доверила свою прошлую жизнь воле Провидения. Я верила в то, что завтра будет лучше, чем вчера.
Спустя несколько дней позвонила мама. Она хотела напомнить мне насчет камеры — чтобы я захватила ее с собой к Кван. Я глянула на календарь. Черт, у меня вылетело из головы, что мы приглашены к Кван на день рождения. Я бросилась наверх, в спальню. Саймон смотрел фрагменты Большого Кубка, развалившись на ковре перед телевизором. Бубба лежал рядом с ним и грыз свою игрушку.
— Через час мы должны быть у Кван. Сегодня у нее день рождения.
Саймон застонал. Бубба вскочил на задние лапы, передними замахал в воздухе и тихонько заскулил.
— Нет, Бубба, ты остаешься. — Пес плюхнулся на пол, положил голову на лапы и скорбно уставился на меня.
— Мы недолго посидим там, а потом смотаемся, — предложила я.
— Ну конечно, — хмыкнул Саймон, по-прежнему глядя в экран, — ты ведь знаешь Кван, она не позволит нам смотаться пораньше.
— Мы не можем не пойти. Ей пятьдесят.
Я внимательно осмотрела книжные полки в поисках того, что могло бы сойти за подарок. Книга по искусству? Нет, Кван этого не оценит, она не воспринимает искусство. Я заглянула в свою шкатулку с украшениями. Как насчет серебряного ожерелья с бирюзой, которое я практически не ношу? Нет, его подарила моя невестка, а она будет на празднике. Я спустилась в свой кабинет и там обнаружила шкатулку из искусственной черепахи, размером с карточную колоду. Эта шкатулка идеально подходила для безделушек Кван. Я купила ее два месяца назад, на Рождество. Тогда мне показалось, что эта вещь — на все случаи жизни, к тому же легко умещается в моей сумочке, на случай, если кто-нибудь, клиент, например, удивит меня рождественским подарком. Но в этот раз никто меня не удивил.
Я отправилась в кабинет Саймона и обшарила его стол в поисках ленточки и оберточной бумаги. На дне нижнего левого ящика я обнаружила дискету. Я хотела было сунуть ее в ящик для дискет, как вдруг заметила надпись, нацарапанную его рукой: «Повесть. Открыто: 2.2.90». Выходит, он пробовал писать что- то важное для себя? Он уже долго работал над этим. Мне стало обидно, что он не поделился со мной.
Тогда мне следовало проявить такт и положить дискету на место. Но как я могла удержаться? Там было его сердце, его душа, все, что казалось ему важным. Я включила компьютер трясущимися руками и вставила дискету. Открыла файл «Глава 1». Передо мной замигал синий экран с убористым текстом, а потом я увидела первое предложение: «…С тех пор, как ей исполнилось шесть, Эльза могла, один раз прослушав песню, воспроизвести ее потом по памяти, унаследованной ею от предков».
Я просмотрела первую страницу, затем вторую. Это чушь, бред, говорила я себе, пролистывая страницу за страницей. Я пила яд большими глотками. Я представляла себе Эльзу, глядящую на него с экрана. Его пальцы ласкали ее. Я видела ее самодовольную усмешку: «Эй ты, я вернулась. Ты никогда не будешь счастлива. Я была здесь все это время».
Календари больше ничего не значат. Прошло полгода со дня рождения Кван, целая вечность. После того, как мы вернулись домой, Саймон и я яростно ругались в течение месяца. Казалось, что боль никогда не утихнет, в то время как любовь испарилась в мгновение ока. Он не выходил из своей комнаты, а в конце февраля ушел. Мне кажется, что это было так давно. Не помню, что я делала в первые недели своего одиночества.
Но я привыкаю. Никаких обязанностей, никаких примеров для подражания, никаких старых привычек. Теперь это стало нормой моей жизни. Это мне подходит. И Кевин, у которого я была на прошлой неделе на дне рождения, сказал мне:
— Хорошо выглядишь, Оливия, честное слово.
— Это новая Оливия, — отчеканила я. — Новый крем для лица, фруктовые кислоты.
Все были поражены тем, как хорошо я справляюсь — не просто справляюсь, а пытаюсь начать новую жизнь. Только Кван так не считает.
Накануне вечером она позвонила мне и сказала:
— Твой голос такой усталый! Устала жить одна, я думаю. Саймон — тоже. Сегодня вечером вы двое прийти ко мне на ужин. Как раньше, просто друзья…
— Кван, у меня нет на это времени.
— А! Так занята! Ладно, не сегодня. Завтра? Тоже занята? Приходи завтра, да?
— Не приду, если будет Саймон.
— Ладно-ладно, приходи одна сегодня. Я приготовить тебе рагу, твое любимое. Дать тебе блинчики, ты взять с собой, положить в холодильник.
— И ни слова о Саймоне, ладно?
— Ладно, ни слова, только кушать.
Я жду, когда Кван заговорит о моем браке. Они с Джорджем оживленно беседуют о Вирджинии, кузине первой жены Джорджа, проживающей в Ванкувере, о ее племяннике в Китае, который хочет иммигрировать
