просто взглянув Корнелию в глаза.
Задыхающийся в тесной церквушке одного из безымянных городов Урша, Блайк постепенно убедил самого себя в том, что человечество должно извлечь важные уроки из его «научных» трудов и его тяжелой судьбы. Приняв такое решение, Корнелий обратил пока ещё не растраченные силы на создание творений, с помощью которых собирался доносить свои идеи до будущих последователей.
Юлий уже прочел немало стихов Блайка, и, даже не будучи критиком, без труда понял, что большинство из них Корнелий писал, не утруждая себя заботами о рифмах, размерах и ритме. Однако же, в них сквозила стержневая идея всего творчества опального жреца. Каэсорона она довольно сильно заинтриговала: Блайк утверждал, что бороться со своими желаниями — бесполезно и опасно, какими бы безумными они не казались со стороны. Ещё одна мысль, так или иначе встречавшаяся во всех работах Корнелия — уверенность в необходимости постоянных чувственных переживаний. Без этого якобы невозможно ни духовное развитие, ни истинное творчество.
Никакое наслаждение не будет отвергнуто, ни одна страсть не будет закована в цепи, ни один ужас, щекочущий нервы, не останется неиспытанным и ни одна мелочь не избегнет внимания. Отступив от этих правил хоть на шаг, мы никогда не достигнем совершенства. Взирать на красоту и уродство, испытывать любовь и ненависть равно необходимо человеку для полноценного наслаждения жизнью.
Жрецы ордена, к которому принадлежал Блайк, говорили в своих проповедях о Двух Силах, двух конфликтующих началах — Добре и Зле. Корнелий же с легкостью смел границы меж ними, назвав «бессмысленными словами», неспособными отразить единство мира, должного приносить наслаждение человечеству. Во Вселенной нет ничего изначально «хорошего» или «плохого», это выдумки косных людей с зашоренными глазами.
Юлий усмехнулся, читая эти громкие слова Блайка. Из биографии жреца Десантник уже знал, что Корнелия впоследствии вышвырнули из его религиозного ордена за то, что он чересчур рьяно претворял в жизнь свои теории — прежде всего, на укромных улочках и в дешевых борделях родного города. Вот уж действительно, «никакое наслаждение не будет отвергнуто и ни одна мелочь не избегнет внимания».
Кроме того, Блайк утверждал, что мир, скрытый в его видениях, куда более важен и прекрасен, нежели физическая реальность, и что человечество должно искать свои идеалы именно внутри себя, а не в грубой и бесчувственной материальной Вселенной. В его работах раз за разом повторялись выпады против ограничений и условностей, накладываемых на человечество рамками окружающего мира и замедляющих его духовный рост. Впрочем, Юлий подозревал, что на самом деле это были хорошо замаскированные нападки на тогдашнего правителя государства Урш, короля-воина Шан-Халя, который стремился достичь господства над Землей, в открытую применяя силу и жестоко угнетая порабощенные народы.
«Чтобы в открытую проповедовать подобную философию в такое страшное время, нужно быть безумцем» — так говорили многие. Однако же, Каэсорон вовсе не считал Блайка сумасшедшим, ведь его слова привлекли множество последователей, приветствовавших его как великого пророка, ведущего человечество в новую Эру, Эпоху Свободы Чувств.
Юлию вспомнился прочтенный когда-то сборник афоризмов Пандораса Женга, философа, подвизавшегося судьей при дворе одного из автархов Девятого Индонезийского Блока. Тот в свое время высказывался в поддержку мистиков и спиритов, говоря о том, что недооценка таких людей может привести к большим бедам. По мнению Женга, события действительно важные, имеющие влияние на судьбы всего человечества, просто не могут не иметь отголосков как в будущем, так и в прошлом.
Больше того, защищая в суде кого-то из современных ему «пророков», Пандорас изрек следующее:
— Именовать человека безумцем лишь потому, что он разговаривает с духами и способен к ясновидению, слишком опрометчиво. Если нечто не вписывается в известную нам научную теорию Вселенной, то это ещё не означает, что оно не существует.
Юлию всегда нравились работы Женга, особенно те из них, в которых философ призывал не относиться ко всем пророкам и мистикам как к мошенникам, пытающимся дурачить простых людей, одурманивая их красивыми загадками и принося сомнения в их жизни. Пандорас писал, что настоящие мистики, напротив, пытаются своими методами понять те загадки и разрешить те сомнения, от которых прочие стараются поскорее отмахнуться.
Что до Блайка, то он в своих тайных работах изливал потоки ненависти на головы тех, кто насильно удерживает людей от продвижения к высшему совершенству, к освобождению скрытых до поры возможностей духа. Яростнее всего Корнелий выступал против правителей, чья жестокая власть лишает народ надежды на лучшее будущее, что, без сомнений, делало его антагонистом таких людей, как тот же Шан-Халь или деспот Калаганн, тиранов, ведущих человечество к падению в пасть «Хаоса», царства ужаса, которое в неимоверно далеком прошлом стало колыбелью реального мира, а в будущем, несомненно, окажется его могилой.
Блайк использовал понятие красоты как некого окна в воображаемый им дивный мир будущего, и в этом он сходился с древними мыслителями, вслед за ними обращаясь к идеям алхимического символизма. Как и герметики, он верил, что человечество суть микрокосм Божественного. Несомненно, проникшись их теориями, Корнелий набросился на древние философские труды. Он превосходно изучил орфическую и пифагорейскую школы, неоплатонизм, ту же герметику, каббалистику, произведения Иоганна Эригены, Парацельса, Грегуса, Якоба Бёма. Юлию, впрочем, ни одно из этих имен ровным счетом ничего не говорило, но он решил как-нибудь попросить Эвандера Тобиаса отыскать ему что-нибудь из их книг.
Накопив огромный багаж знаний и развив собственную мифологию, Блайк объединил и подытожил всё ранее высказанные идеи в своей величайшей поэме, «Книге Уризена».
Великое творение еретика начиналось с аллегорического описания падения «Человека Небесного» в водоворот приземленных чувств, названных Корнелием «темными аллеями души». На протяжении всей книги люди — потомки «Человека Небесного» — пытались превзойти свои мирские страсти и воплотить их в некое чистейшее чувство, которое Блайк именовал «Божественным». С тем, чтобы лучше описать этот вселенских масштабов процесс, Корнелий ввел существо, которому суждено впервые совершить революцию чувств и страстей. Имя этого «Пробуждающей Сущности» звучало на языке Блайка как «Орк», и Юлий рассмеялся, удивившись забавному совпадению. Не мог же, в самом деле, Корнелий предвидеть, как широко эта зеленокожая зараза расползется по Галактике?
Далее в поэме говорилось о том, что падение человечества с высот благодати привело к потере важной части его сути — того самого «Божественного», и поэтому на протяжении эпох люди были обречены на бесплодные попытки отыскать утраченное и воссоединиться с ним. Строки из поэмы, в которых описывались метания человеческой души, раздробленной на мелкие осколки, и неустанно пытающейся собрать воедино потерянные частички, явно перекликались с мифами Древнего Гипта так в тексте, высеченными на гробницах его царей. В одной из таких легенд рассказывалось о древнем боге Осирисе, преступно рассеченного в начале времен на множество кусков, и об обязанности, возложенной на человечество — отыскать все части тела Осириса и в награду обрести духовную цельность.
Вообще-то, несмотря на все недостатки самого Блайка и его работ, Юлий Каэсорон признавал за жрецом оригинальность мыслей и храбрость, необходимую для того, чтобы в открытую высказывать их в столь опасную и неприспособленную для свободного философствования эпоху. Не имея возможности силой оружия свергнуть ненавистных угнетателей, Корнелий использовал против них свой пророческий дар, свои необычные способности и умение увлекать за собой людей.
Блайк отвергал порядок и закон в любых формах, приветствуя беспокойные мистические силы, зовущие человечество к пробуждению, к страстной и чувственной жизни, к духовному росту и развитию.
— Мы обретаем Знание только через Ощущение, — с улыбкой читал самому себе вслух Юлий. — Полная свобода — вот то, чем должен быть наделен каждый человек, ибо любые рамки и границы оскорбительны. Страдать от наслаждения и наслаждаться страданием — главная цель нашей жизни.
Глава Двенадцатая
В гордыни нет чистоты/Рай/То, чему не суждено завершиться
ВНОВЬ, КАК И ПРЕЖДЕ, ВОИНЫ ЗАНИМАЛИ МЕСТА у круглого стола Гелиополиса, освещенного лишь огнем, пылающим в жаровне посреди столешницы, да факелами, укрепленными на золотых постаментах статуй.
Саул Тарвиц всего лишь второй раз в своей жизни преступал порог великолепной залы, но за те месяцы, что прошли со дня его принятия в ряды Братства, многое изменилось. Он и не подозревал, сколь многое.
Могучая фигура Лорда Фулгрима возникла в ярком проеме Врат Феникса. Перед встречей со своими лучшими воинами Примарх облачился в пурпурную тогу, украшенную золотым шитьем, складывающимся в пылающие очертания птицы-феникса. На длинных волосах Фулгрима возлежал венок из золотых лавровых листьев, а препоясался Финикиец полюбившимся ему серебряным мечом. Обходя воинов, Примарх каждого называл по имени и находил для всех добрые слова. То, какое впечатление на гордых и суровых Капитанов Детей Императора производило подобное обращение, сложно передать словами. Когда Фулгрим похлопал Саула по плечу и сказал что-то ободряющее, Тарвиц испытал почти физическое наслаждение и восхищение при одной лишь мысли о том, что столь прекрасный, идеальный воин помнит его имя…
Соломон Деметер, сидевший напротив Саула, поприветствовал его легким кивком. Тарвиц вспомнил, что, когда они с Люцием и Эйдолоном вошли в Гелиополис, Второй Капитан внимательно взглянул именно на него. Мрачный Марий Вайросеан занимал кресло рядом с Деметером, а с другой стороны беспокойно вертелся Юлий Каэсорон, хохотавший в голос над своими же кровожадными историями о резне, которую его Рота учинила на борту флагмана Диаспорекса. Издавая различные звуки и широко размахивая руками, Первый Капитан изображал наиболее удачные, по его мнению, смертельные удары, щедро раздаваемые врагам.
Тарвиц заметил в глазах Соломона отблеск гнева, когда Каэсорон начал описывать, как они с Примархом пробились на капитанский мостик и чуть ли не вдвоем перебили там несколько сотен жутких монстров. Саул немного удивился, вспомнив, что честь первыми ворваться в сердце вражеского корабля принадлежала воинам Деметера, и что оборону на мостике держали не так много солдат.
По правую руку Фулгрима восседал Лорд-Коммандер Веспасиан, и его добрые глаза лучились искренней радостью при виде того, что все три офицера Детей Императора живыми и невредимыми вернулись со своего задания. Тарвиц улыбнулся в ответ, про себя же думая о том, что накопившаяся за время войны на поверхности Убийцы усталость ещё не скоро отпустит даже его. Мегарахниды оказались страшными врагами, и нежданная помощь от Лунных Волков пришлась как нельзя кстати.
Саул мельком глянул на Эйдолона, вспоминая яростную перебранку, случившуюся между ним и Капитаном XIV Легиона Тариком Торгаддоном сразу же после встречи с воинами Хоруса. Несмотря на все уважение, которое Тарвиц по долгу службы питал к Эйдолону, он не без удовольствия понаблюдал тогда, как бесстрашный и умный Торгаддон ставит на место его Лорд-Коммандера.
И, хотя позже Эйдолон сумел вернуть доверие Лунных Волков, исправно служа Воителю, урок, данный ему Тариком за детские ошибки, допущенные при высадке, наверняка засел в голове у гордого советника Фулгрима.
И прекрасному Люцию не удалось вернуться с той войны без боевых шрамов. Хотя ни одному мегарахниду, конечно же, не удалось нанести ни малейшего пореза лучшему мечнику Легиона, дуэль в тренировочном зале с Гарвелем Локеном дала ему столь же серьезный урок и памятку в виде изуродованного носа. Несмотря на все старания апотекариев, лицевая кость срослась неправильно, и идеальный профиль Люция погиб навсегда. Правда, никто, кроме самого мечника, внимания на это не обратил.
Тем временем Врата Феникса наконец-то закрылись, и Фулгрим занял свое место у стола, протянув руки к жаровне.
— Братья, в пламени сем вновь я приветствую вас в рядах Братства Феникса!
Повторив жест примарха, воины хором произнесли:
— Выйдя из огня, в огонь мы вернемся!
— Как я счастлив, что могу вновь видеть всех вас рядом с собой, дети мои, — напевно произнес Фулгрим, одаривая Капитанов улыбкой, от которой их душам захотелось петь. — Много дней минуло с тех пор, как мы в последний раз собирались здесь и слушали превосходные повести о храбрости и славе. Наконец-то мы вместе, и вместе мы отправимся в неизведанную часть Галактики, дабы раскрыть её удивительные тайны. Наши астропаты оказались неспособны прозреть мрак, окружающий эту область космоса, но Детей Императора этим не испугаешь. Мы всегда рады трудностям и угрозам, ибо преодоление их ведет к совершенству.
