Получив какое-нибудь отрывистое приказание, они непременно повторяли его вслух, потом бросались вперёд сломя голову и, жуя губами, очевидно, всё ещё повторяя те же слова. Мне захотелось завести разговор с одним из этих оригинальных потомков африканской дикости, которых англо-саксонская культура приспособила к себе в качестве домашних и полевых рабов.
— Когда мы приедем в Сан-Франциско? — обратился я к одному из лакеев, приземистому молодому человеку с толстыми оттопыренными губами и большими желтоватыми белками глаз, постоянно вращающимися вокруг.
— В Фриско, сударь? — обрадовался он вопросу. — В полдень, сударь!.. Да, сударь, в полдень!.. — Он замотал головою и ещё раз повторил ответ. Он, конечно, понимал, что я хочу завести с ним разговор и что мой вопрос не имеет особого значения, ибо все американские вагоны и вокзалы усеяны путеводителями- рекламами, и расписания всевозможных поездов назойливо лезут в глаза со всех сторон.
— Виски и сода! — раздалось в это время с другого конца вагона, и мой собеседник стремительно сорвался с места. Он успел только бросить мне на ходу ещё раз:
— Да, сударь! В полдень, сударь!
Послеобеденное время, скучное для пассажиров, требует от прислуги самой усиленной деятельности, и мой новый знакомец до поздней ночи никак не мог улучить минуту, чтобы поговорить со мною. Но пробегая мимо, он каждый раз приятельски улыбался и шевелил губами.
— В полдень, сударь! — ясно разбирал я. — Да, сударь, в полдень!..
Наконец пружины коек были спущены и вагон превратился в обширную спальню. Пассажиры залезли в свои норы, но прежде чем я успел раздеться, чёрный лакей подошёл ко мне с чрезвычайно учтивым видом.
— Сударь! — сказал он вкрадчиво, — хотя и жаль расстаться, но я должен сказать, что сегодня в четыре часа утра я сменяюсь…
— Ну, так что же? — спросил я.
— О, не извольте беспокоиться, сударь! Я и сапоги вычищу, и платье приведу в порядок!.. Вы только вывесьте!..
— Я не беспокоюсь… — ответил я.
— Но с утра будет другой, сударь, — настаивал негр.
— Ага! — догадался я. — Вы разве не делитесь между собою?..
— Нет, нет! — энергично замотал головою негр. — Какой делёж?.. Он, что возьмёт, то уж мне не даст. А я всё время старался услужить вам!.. — прибавил он жалобно.
Я дал ему полдоллара, и он отправился к моему соседу.
Постепенно человеческий говор совершенно утих; только вагон продолжал торопливо стучать по рельсам. Луна назойливо заглядывала в окно сквозь прорехи занавески. Я чувствовал, что не могу уснуть и, накинув на себя платье, вышел на площадку по боковому коридору, чтобы подышать свежим, холодным воздухом.
Из полуотворённой двери выходил яркий свет. Мой негр сидел в боковушке, отведённой для прислуги, и внимательно читал какую-то толстую книгу, лежавшую перед ним на столе. Он, впрочем, тотчас же улыбнулся и дружески оскалил свои белые зубы и коричневые дёсны.
— В полдень, сударь! — повторил он в десятый раз свой неизменный ответ и утвердительно кивнул головой.
Я вошёл в боковушку. С обеих сторон возле негра на скамье и на полу стояли сапоги, которые должны были быть вычищенными, и лежали сапожные щётки. Один сапог, с колодкой внутри, был недочищен. По- видимому, негр отложил его в сторону, чтобы заняться книгой.
— Садитесь, сударь! — пригласил меня негр. — Тут, сударь!
Настое повторение слова 'сударь' составляет характерное свойство негритянского языка в Америке, оставшееся от эпохи рабства.
— Что вы читаете? — спросил я не без любопытства, указывая на книгу.
— А как вы думаете, кто я такой? — ответил негр вопросом на вопрос.
Я затруднился ответом. Мне не пришло в голову ничего, кроме маленького дагомейского принца из известного романа Додэ — 'Жак'. Маленький Кри-кри тоже был лакеем. Быть может, передо мной был переодетый негритянский принц.
— Я студент! — сказал негр с самодовольным видом. — Вы что думаете?.. Студент-медик. Четыре семестра прошёл, ещё два семестра осталось.
Я вспомнил, что в Америке студенты часто зарабатывают себе хлеб лакейской службой, но негр — студент и лакей, это было совершенно новое явление.
— Вот и книги, сударь! — продолжал мой знакомец. — Гинекология — это моя специальность… Моего профессора Уокера! — прибавил он, указывая на книгу. — Тоже из цветных. Бойкий человек… Ещё есть — терапия, анатомия.
— А вот и кости! — и он достал из ящика под лавкой пару длинных и крепких берцовых костей, при взгляде на которые у меня почему-то возникло убеждение, что они тоже в своё время принадлежали какому-нибудь бойкому джентльмену из цветных.
— Днём бегаю, верчусь, — рассказывал негр, — а вечером урву свободную минутку — сейчас за ученье!.. Осенью экзамен, готовиться надо.
— Как же вы здесь служите? — не удержался я.
— Что ж! — сказал негр просто. — Нас здесь трое, целый факультет!.. Тот высокий человек в обеденном салоне, да ещё тут один — Гарри… Мы все с одного семестра и поступили сюда вместе. Что ж делать?.. Надо зарабатывать деньги!..
— А трудная ваша служба!.. — заметил я.
— Да! — вздохнул негр. — В два часа заснёшь, а в шесть часов вставать надо. Да целый день не присядешь!.. Вот сегодня смениться надо, поезда скрещиваются в Джексоне. Совсем спать не буду. Другой раз до самого Фриско не сплю. Потом только и отоспишься на месте… Ну, да моё дело привычное!.. С молоду в труде!..
— А как же вы попали в университет? — спросил я.
— Отчего же не попасть? — немного обиделся негр. — Теперь все цветные люди ищут образования!
Он, как это принято у негров, осторожно называл свою расу цветной.
— Я ещё семье помогаю! — прибавил негр. — У меня вся семья учится. Брат в колледже, одна сестра в юридической школе, другая тоже в медицинской. Только молодые все. Я самый старший.
— А сколько вам лет? — спросил я.
— Двадцать три! — ответил негр. — Мы все молодые… Этого времени, рабства, мы совсем не видали.
— А родители ваши живы? — спросил я.
— Нет, умерли! — ответил негр. — И отец и мать!.. У меня и отец и мать были грамотные! — прибавил он с гордостью. — Знаете, тогда запрещали учиться. Тайно по амбарам собирались да грамоте учились, чтобы на людей похожими быть…
— Мы из Тенесси! — продолжал словоохотливый негр. — Но из хорошей семьи. На плантациях никогда не работали… Мой дядя божье слово в устах имел… Пострадал от плантаторов в 59-м году.
— Как пострадал? — спросил я.
— Мучеником! — ответил негр, и по его чёрному лицу прошло ещё более чёрное облако. — Повесили за шею в Абботстоуне… Мир праху его! Теперь его душа в божьих селениях… Но только я этому не верю! — прибавил он вдруг совсем другим тоном.
— Чему? — спросил я в крайнем изумлении.
— Да этому!.. Какая душа? Божьи селения? Кроме силы и материи ничего нет и не может быть… Наука учит!.. — Последние два слова он произнёс с таким же благоговейным выражением, с каким недавно говорил о мученичестве своего дяди.
Я подивился тому, как в его душе рядом уживались идеи и настроения, взаимно исключавшие друг друга. Но внимание его перескакивало с предмета на предмет с чисто птичьей быстротой, и, я думаю, он просто не успевал согласовывать свои идеи.
