только не смогла быть им полезной, но своей нерадивостью причинила ненужное беспокойство. Далее следовало заверение в том, что она во что бы то ни стало постарается исправить свою оплошность.
Вскоре после этого, в один из вечеров последней предновогодней недели, у дома в Асии остановилось такси, из которого, как всегда проворно, выскочила Итани. Нет, нет, она не будет раздеваться, она заехала всего лишь на минутку, сказала Итани, впорхнув в прихожую. Сатико лежала в постели с простудой, и встретить гостью вышел уже вернувшийся со службы Тэйноскэ. Он настоял, чтобы Итани вошла в дом.
После обычной в таких случаях беседы о том о сём Тэйноскэ заговорил о Сэгоси:
— Право же, как всё нелепо получилось, такой милый человек, и вот…
— Да, его в самом деле очень жаль…
— Скорее всего, он полагал, что мы с самого начала знали о болезни его матушки, — продолжал Тэйноскэ после паузы.
— По-видимому, да, — согласилась Итани. — Когда я впервые заговорила с ним о госпоже Юкико, он, как ни странно, не выказал особого интереса и позвонил мне лишь месяц спустя. Наверное, именно это заставило его на первых порах проявлять сдержанность.
— В таком случае, — вздохнул Тэйноскэ, — мы тем более виноваты, что напрасно его обнадёживали… И всё-таки, несмотря на неудачный опыт с этим сватовством, мы по-прежнему рассчитываем на вашу помощь.
Итани вдруг понизила голос.
— Если вас не отпугнёт наличие детей, — осторожно сказала она, как бы прощупывая почву, — я могла бы сосватать вам одного человека.
«Так вот зачем она приехала!» — подумал Тэйноскэ.
Человек, о котором хлопотала Итани, возглавлял филиал одного из банков в городке Симоити близ Нары. У него было пятеро детей. Впрочем, старший сын учился в Осаке, а старшая дочь уже достигла брачного возраста, так что из пятерых детей в доме фактически оставалось только трое. О достатке семьи беспокоиться не приходилось: жених слыл одним из самых богатых людей в тех краях.
Упоминания о пятерых детях и маленьком захолустном городке было достаточно, чтобы Тэйноскэ понял полную бессмысленность дальнейших переговоров. Заметив, что это предложение не встретило особого энтузиазма, Итани осеклась:
— Я так и думала, вам это не подойдёт.
По почему же в таком случае Итани решила всё-таки приехать? Не потому ли, что в глубине души досадовала на них и хотела дать им понять: мол, это и есть то самоё предложение, на какое они теперь могут рассчитывать?
Проводив Итани, Тэйноскэ поднялся к жене. Сатико лежала в постели и, укутав голову полотенцем, вдыхала пар от ингалятора.
— Что, Итани приезжала с новым предложением? — спросила она, вытирая лицо.
— Да… Как ты догадалась?
— Эцуко рассказала.
Во время разговора Тэйноскэ с Итани Эцуко потихоньку прокралась в гостиную и, навострив ушки, уселась было в кресло, но он сразу же выпроводил её, сказав, что детям не место в комнате, где беседуют взрослые. Видимо, девочка продолжала их подслушивать, перейдя в столовую.
— Кто бы мог подумать, что маленькую девочку заинтересует подобный разговор.
— У него в самом деле пятеро детей?
— Эцуко и это тебе сообщила?
— Не только это. Если не ошибаюсь, старший сын учится в Осаке, а старшая дочь уже барышня на выданье.
— Чудеса, да и только! — Тэйноскэ совершенно опешил.
— Этот новый протеже Итани живёт в Симоити и служит директором, тамошнего отделения какого-то банка, так?
— Ну и ну, с детьми надо постоянно держаться начеку.
— Да, теперь мы должны быть особенно осторожны. Хорошо ещё, что Юкико уехала в Осаку.
Издавна повелось, что Юкико и Таэко проводили новогодние праздники в доме старшей сестры в Осаке. Юкико уехала как раз накануне, а Таэко должна была вскоре последовать за нею. Кто знает, чем бы эта история кончилась, задержись Юкико в Асии хотя бы на один день. Тэйноскэ с женой было отчего тревожиться.
Редкую зиму Сатико удавалось избежать бронхита. Напуганная предостережением доктора, что это заболевание может перейти в воспаление лёгких, она даже с небольшой простудой чуть ли не по месяцу проводила в постели. На сей раз, к счастью, инфекция не пошла вглубь, и жар довольно быстро начал спадать.
До Нового года оставались считанные дни. Двадцать пятого декабря, когда Сатико, сидя в постели, листала новогодний номер женского журнала — из осторожности она намеревалась повременить с вставанием день-другой, — к ней в комнату вошла Таэко и сообщила, что уезжает в Осаку.
— Но почему так рано, Кой-сан? — удивилась Сатико. — До Нового года ещё почти целая неделя. В прошлом году ты уехала тридцать первого числа.
— Разве?..
На начало января намечалась третья по счету выставка произведений Таэко, и весь этот месяц она работала в студии с утра до вечера. К тому же, не желая забрасывать танцы, раз в неделю ездила в Осаку на занятия в школе Саку Ямамура.
Сатико казалось, что она целую вечность не виделась с Таэко. Разумеется, она не собиралась удерживать сестру в Асии: в «главном доме», как всегда, ждали к празднику обеих незамужних сестёр.
И всё же столь поспешный отъезд Таэко, которая ещё больше, чем Юкико, не любила бывать в «главном доме», не мог не озадачить её. В своём недоумении Сатико не заходила так далеко, чтобы подозревать, уж не замешан ли здесь Окубата, просто ей было горько сознавать, что самая младшая её сестра, и без того до времени повзрослевшая, с каждым годом всё больше отдаляется от неё.
— К выставке всё готово. Вот я и надумала поехать в Осаку раньше, чтобы каждый день заниматься танцами.
Оправдываться было не в привычке Таэко, но никак не объяснить сестре своего решения она всё же не могла.
— Какой танец ты теперь разучиваешь?
— «Мандзай»,[24] — ведь скоро новогодний праздник. Послушай, ты смогла бы напеть мелодию?
— Сейчас попробую. Кажется, я её ещё помню. Сатико запела:
Звуки напева «Мандзай»
Благоденствие всем даруют!
В счастье и в радости
жить нам сулит, не стареясь,
десятикратно тысячу лет
Новый год, прекрасный, как яшма.
Цун-тэн-тон -
прекрасный, как яшма…
Таэко поднялась и начала было двигаться в такт песне, но вдруг спохватилась:
— Подожди, сестрица, я сейчас… — Она побежала в свою комнату и вскоре вернулась уже переодетая в кимоно, с веером в руке.
