Сатико не решалась пойти на этот шаг — окружающие оценят её поведение однозначно: ну вот, не прошло и двух месяцев, а она уже выбилась из сил и взывает о помощи. Каждое утро Сатико начинала с самоувещевания: ничего, подожду ещё немного, попробую справиться одна.
Да и Тэйноскэ решительно возражал против того, чтобы вызывать Юкико в Асию. Он считал, что нынешнее состояние дочери — не что иное, как результат неправильного воспитания. Свою болезненную приверженность к чистоте, нелепую привычку обдавать палочки для еды кипятком, боязнь съесть что- нибудь обронённое на скатерть она унаследовала от Юкико и Сатико. Ведь они ведут себя за столом точно так же.
Тэйноскэ не раз предупреждал, что не следует так поступать, иначе девочка вырастет нервной и изнеженной. Разве он не настаивал, чтобы они с Юкико отказались от этих привычек? Разве не просил хотя бы однажды в воспитательных целях съесть что-нибудь, чего коснулась муха, тем самым давая девочке возможность убедиться, что в этом нет ничего страшного? Тэйноскэ снова и снова повторял, что следует не столько заботиться о стерильности, сколько приучать Эцуко к дисциплине и прежде всего установить для неё чёткий распорядок дня. Но, к сожалению, с его мнением не считались…
У Сатико же были свои соображения на этот счёт. Одно дело Тэйноскэ с его несокрушимым здоровьем, считала она, и совсем другое — хрупкая девочка, постоянно страдающая от инфекций.
Нет, говорил Тэйноскэ, от бактерий на палочках для еды можно заболеть лишь в одном случае из тысячи, а вот чрезмерная забота о чистоте как раз и ослабляет сопротивляемость организма.
По мнению Сатико, для девочки гораздо важнее усвоить изящные манеры, нежели научиться дисциплинированности. Тэйноскэ возражал: подобные взгляды на воспитание давно устарели. Ребёнок должен неукоснительно следовать раз и навсегда установленному для него распорядку и должен знать, когда следует сесть за уроки и когда можно заняться играми. Нельзя позволять ребёнку распоряжаться своим временем по собственному усмотрению.
— Ты просто варвар, не имеющий элементарных представлений о гигиене, — говорила Сатико мужу.
— Пусть так, — парировал Тэйноскэ, — но всё ваши усилия по части дезинфекции совершенно бессмысленны. Какой смысл обдавать кипятком или горячим чаем палочки для еды? Бактерии от этого не погибнут, и, кроме того, кто знает, что было с продуктами до того, как они попали к тебе на стол? У вас с Юкико совершенно превратное представление о западных идеях гигиены и антисептики. Вспомни хотя бы, как Кириленки поглощали устриц, нимало не заботясь о том, достаточно ли они свежие.
Прежде Тэйноскэ предпочитал не вмешиваться в вопросы, связанные с воспитанием дочери, считая, что этим должна заниматься мать. Но с недавних пор, после того как вспыхнул Китайский инцидент, он всё чаще задумывался над тем, что может наступить время, когда и женщинам придётся встать под ружьё. Стало быть, думал он, необходимо воспитать дочь так, чтобы она была готова к любым испытаниям.
Как-то раз он застал Эцуко со служанкой О-Ханой: девочка взяла старый шприц и принялась делать кукле, укол. Какая нелепая, отвратительная игра, подумал тогда Тэйноскэ и решил, что необходимо в корне менять всю систему воспитания дочери. Но главным и неоспоримым авторитетом для девочки была Юкико, Сатико же всегда и во всём соглашалась с сестрой, поэтому неумелое вмешательство с его стороны могло привести к семейному конфликту. Тэйноскэ оставалось лишь ждать подходящего момента, и с отъездом Юкико этот момент, как ему казалось, наступил.
Тэйноскэ по-доброму относился к Юкико и понимал, что, попытавшись ослабить её влияние на дочь, неизбежно причинил бы ей душевную травму. Он не хотел обижать свояченицу и давать ей повод думать, будто она лишняя у них в доме. Теперь эта проблема разрешилась сама собой, и он надеялся, что в отсутствие Юкико ему будет легче склонить жену на свою сторону.
Да, говорил Тэйноскэ, он не меньше Сатико расположен к Юкико-тян и, если бы та сама выразила желание вернуться в Асию, он не стал бы возражать, но он против того, чтобы специально вызвать её из Токио ради Эцуко.
Конечно, Юкико-тян лучше кого бы то ни было понимает девочку и с этой точки зрения её приезд был бы благом. Но он убеждён, что причиной нынешнего заболевания Эцуко, пусть даже, не самой главной, служит порочный стиль воспитания, культивируемый Сатико с сестрой. Поэтому, несмотря на все трудности, будет лучше воспользоваться случаем и избавить дочь от нежелательного влияния Юкико. Им следует постепенно, не травмируя ребёнка, изменить всю систему воспитания. А для этого лучше, чтобы Юкико пока оставалась в Токио.
В ноябре Тэйноскэ пришлось по делам службы отправиться на несколько дней в Токио, и он, конечно же, воспользовался этой возможностью, чтобы навестить родственников в Сибуе.
Как выяснилось, племянники уже успели вполне освоиться в новой обстановке и говорили на токийском диалекте не хуже, чем на осакском. Тэйноскэ нашёл Цуруко с мужем и Юкико вполне довольными и счастливыми.
Старшие Макиока приняли его очень радушно и предложили ему остановиться у них, не смущаясь теснотой. А теснота и впрямь была ужасающая, поэтому Тэйноскэ предпочёл снять номер в небольшой гостинице в Цукидзи, но приличия ради всё-таки одну ночь провёл у них.
Утром, после ухода Тацуо и старших мальчиков, когда Юкико прибирала в комнатах наверху, Тэйноскэ представился случай поговорить с Цуруко наедине.
— Я вижу, у вас всё хорошо. И Юкико-тян, по-моему, довольна здешней жизнью.
— Да, возможно, со стороны это выглядит именно так, но на самом деле… — И Цуруко рассказала ему следующее.
Первое время, когда они переехали сюда, Юкико была весёлой и жизнерадостной, охотно помогала ей по дому и с детьми. А потом вдруг всё переменилось. Нет, она не хочет сказать, что Юкико перестала ей помогать. Дело не в этом. Просто иногда она ни с того ни с сего уходит наверх и часами сидит, затворившись в своей комнате.
Выждав некоторое время, Цуруко, естественно, поднимается к ней — и что же? Юкико сидит за столом и, подперев, щёку рукой, о чем-то думает. Несколько раз Цуруко заставала её в слезах. На первых порах такое случалось с ней, скажем, раз в десять дней, но в последнее, время повторяется всё чаще и чаще. Порой она за полдня не проронит и словечка, а то и вовсе готова расплакаться на виду у всех. Они с Тацуо изо всех сил стараются ничем не обидеть, не огорчить Юкико. Остаётся только предположить, что бедная девочка попросту тоскует по Асии. Чтобы хоть как-то отвлечь её от грустных мыслей, они с Тацуо предложили ей возобновить занятия чайной церемонией и каллиграфией, но Юкико не проявила к этому ни малейшего интереса.
— Мы так радовались, — продолжала Цуруко, — что после разговора с тётушкой Томинага Юкико-тян сразу же согласилась поехать с нами в Токио. Нам и в голову не могло прийти, что ей будет так неприятно у нас. Коли пребывание в нашем доме связано для Юкико с такими страданиями, значит, мы её не устраиваем. Но почему? За что она нас ненавидит?
Говоря это, Цуруко расплакалась. И всё же, как ни обидно ей видеть такое к себе отношение, она не можем не испытывать жалости к Юкико. Она уже стала подумывать о том, что, раз сестре так нравится в Асии, не следует удерживать её подле себя. Конечно, Тацуо вряд ли позволит Юкико находиться там постоянно, но она могла бы пожить в Асии, скажем, до тех пор, пока они подыщут более просторный дом. Можно всегда найти какой-нибудь предлог для поездки Юкико в Асию на неделю или дней на десять. Быть может, тогда она хоть немного повеселеет и воспрянет духом. Во всяком случае, она не в силах спокойно глядеть на то, как терзается Юкико. Им с Тацуо ничуть не легче, а может быть, даже тяжелее, чем ей.
Для более пространной беседы с Цуруко у Тэйноскэ не было времени. Да, теперь ему ясно, сказал он, как нелегко им приходится. Безусловно, в том, что происходит сейчас с Юкико, во многом виновата Сатико. Всё это очень прискорбно… О болезни Эцуко он умолчал.
Когда Тэйноскэ вернулся домой и Сатико стала расспрашивать его о «главном доме» и о Юкико, ему пришлось рассказать ей обо всём, что он узнал от Цуруко.
— Признаться, я и не подозревал, что жизнь в Токио будет для Юкико-тян настолько невыносимой, — заключил Тэйноскэ свой рассказ.
— Как ты считаешь, может быть, ей неприятно жить в долге Тацуо?
— Возможно.
