мужчины и направилась к дрожавшему от холода продавцу газет, сидевшему у ближайшего входа в метро.
Все верхние газеты на стенде были на французском языке, и Гарриет выругала себя за то, что не знает его как следует. Возможностей было предостаточно, а вот желания… Она никогда не прилагала особых усилий, чтобы выучить французский, а теперь вовсе не хотела продираться сквозь дебри иностранных слов в поисках неизвестно чего. Однако под кипами французских на стенде оказались английские и американские газеты. Вчерашние? Нет, слава Богу, сегодняшние… по крайней мере, английские. Она указала на одну из них и расплатилась последней мелочью. Потом, укрывшись от пронизывающего ветра в вестибюле метро, раскрыла газету.
Гарриет сразу же увидела статью. Фотография словно прыгнула на нее со страницы, чтобы нанести удар.
Папа, мама. И… этот мужчина… Неожиданно ее охватила дрожь.
ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ! ПО УТВЕРЖДЕНИЮ НЕКОЙ ЖЕНЩИНЫ, ФИНАНСОВЫЙ МАГНАТ ИНСЦЕНИРОВАЛ СОБСТВЕННУЮ ГИБЕЛЬ!
Гарриет прислонилась к стене. Ей очень хотелось найти местечко поукромнее, но она знала, что не сможет двинуться с места, пока не прочтет статью до конца.
Дочитав сообщение, она стояла, тяжело дыша, и переводила невидящий взгляд с газеты на толкавших ее людей, которые пробегали мимо нее. На улице по-прежнему шумел поток городского транспорта, и его грохот то и дело прерывался звуковыми сигналами автомобилей, но она ничего не слышала. Даже бесценные катушки отснятой пленки в фотокамере, висевшей у нее на шее, и рассованные по карманам куртки, были забыты. Все это словно принадлежало другому миру, было из другой жизни.
Грег Мартин, бывший партнер ее отца, жив!
Она, конечно, едва помнила его. Он был тенью прошлого, его имя почти никогда не упоминалось, кроме тех редких случаев, когда разговор заходил о том происшествии, ужасном происшествии, унесшем его жизнь и жизнь ее матери, когда Гарриет едва исполнилось четыре года. Что касается финансового кризиса, через который им пришлось пройти, и главным виновником которого, как она подозревала, был Грег, то о нем они вообще никогда не говорили. Все случившееся было так ужасно и оставило такую глубокую травму, что ее отец предпочел начисто вычеркнуть его из памяти, по крайней мере так это выглядело внешне.
Гарриет прижала руку к губам и закрыла глаза. Ей казалось, что пронизывающий ветер у входа в метро доносит до нее запах, который всегда напоминал ей о матери, – запах, который невозможно забыть, – нежный, дразнящий и сладкий, как аромат летнего сада на исходе дня, запах, воспоминание о котором вызывало у нее слезы даже много лет спустя, когда она уже забыла, как выглядело лицо матери.
«Мама… Мама… почему ты ушла?» По ночам она плакала, уткнувшись в подушку, по-детски надеясь, что слезы обладают магической способностью все поставить на свои места, что утром мама снова будет рядом с ней.
Но мама, конечно, не вернулась. Она погибла во время взрыва на роскошной яхте, как ей объяснили. Постепенно она с этим смирилась, приняла это как факт, хотя, подобно эху в ночи, печаль продолжала жить в ней и иногда заявляла о себе.
Но сейчас…
Если был жив Грег Мартин, то, возможно… может быть, есть хоть какой-то шанс надеяться, что и ее мать жива?
Чудовищность этого предположения потрясла ее. Она простояла у входа в метро довольно долго, неотступные мысли хаотически напирали друг на друга. Они были лишены здравого смысла… Однако это газетное сообщение было доказательством того, что все связанное с тем трагическим происшествием было не таким уж понятным. Впервые за долгие годы Гарриет охватила тоска по дому, но не по Нью-Йорку, а по тихому раю ее лондонской квартирки, убежища, устроенного ею для себя. Она кое-как сложила газету, сунула ее в сумку и, словно под гипнозом, вошла в метро. Как можно скорее оказаться дома – только это теперь было для нее важно. Добраться до дому. А потом, возможно, она сумеет все обдумать и решит, что делать.
Салли Варна, неохотно расставшись с нежно пахнущей пеной, вышла из ванны и завернулась в огромную розовую купальную простыню, приготовленную для нее горничной. Усевшись на низкую скамеечку, она внимательно посмотрела на свое отражение в зеркалах, с двух сторон обрамлявших ее ванную комнату.
Смотревшее на нее лицо было гладким, чуть раскрасневшимся после теплой ванны, и уж, конечно, не выглядело на свои сорок шесть лет. Даже использование наилучших косметических средств, которые только можно достать за деньги, не могло сделать его красивым, однако… «И такое лицо было не так уж плохо для гадкого утенка», – подумала Салли с кривой улыбкой. Она подняла руку и откинула в сторону закрывавшие уши белокурые пряди волос. Да, тоненькие шрамы уже почти исчезли, как и обещал ей хирург. Совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь узнал о том, что она делала подтяжку лица. Она решила никому не говорить об этом. Было разумно сделать операцию заблаговременно, пока еще не появились заметные морщины и одутловатости. Что бы там ни было, а своим благоразумием Салли всегда могла гордиться.
Рассудительная Салли. «Салли – это та из них, которая благоразумна», – так говорили о Салли в детстве, сравнивая ее с сестрой Полой. «Салли умница, у нее такая светлая головка», – говорили о ней, а на самом деле это означало, что Пола красавица, а она, Салли, настоящая дурнушка, поэтому приходится в утешение найти в ней хоть что-нибудь хорошее. Она знала, что это делалось по доброте душевной, но ей все равно было очень обидно. Ей не хотелось быть ни рассудительной, ни благоразумной. Ей хотелось быть красивой, как Пола, она отдала бы все, чтобы хоть немного походить на сестру, изумительная внешность которой привлекала и очаровывала людей повсюду, где бы она ни появлялась. Но если волосы Полы были упругими и блестели, словно отражая лучи утреннего солнца, то волосы Салли были прямыми и тусклыми; если глаза Полы были яркого изумрудного цвета, то ее глаза были самыми заурядными – карими, черты ее лица были такими же, как у Полы, но казались смазанными, и выглядела Салли более приземистой – пока еще не толстой, но более крупной. Поэтому рядом с Полой она всегда чувствовала себя громоздкой, хотя была на целых четыре дюйма ниже ее ростом и почти на два года моложе.
– Мамочка, почему я не выгляжу так, как Пола? – спрашивала она, с самым несчастным видом разглядывая свое отражение в зеркале в пятилетнем возрасте, но ее мать, сама в недоумении от того, что произвела на свет такую красавицу – старшую дочь, не могла дать Салли вразумительного ответа.
Девочки подрастали, но ситуация не менялась. Что бы ни делала Салли, чтобы улучшить свою внешность, она всегда знала, что у нее нет ни малейшей надежды сравниться с Полой, и эта мысль настолько лишала ее уверенности в себе, что ей всегда казалось, будто окружающие, встречаясь с ней впервые, восклицают за ее спиной: «И это сестра Полы? Эта дурнушка? Боже мой, когда раздавали красоту,
