согласна, но… Было обидно слушать, как беспардонно он пытается сравнять всю мою страну с грязью только потому, что наши миллионеры не умеют «грамотно обращаться с деньгами». И я все больше распалялась, пытаясь доказать, что мы просто «продукт» так недавно случившихся революций.
— Вот у вас революция была больше ста лет назад, а у нас — в 90-х. Через сто лет мы тоже наедимся свободой и шальными деньгами, вдруг свалившимися на голову, и научимся созидать, а не только разбрасывать.
— Я не верю, что у русских это когда-нибудь получится. Никто не верит.
Так, постепенно накаляясь, разговор перешел на личности и на тему счастья. Жан нападал, утверждая, что наши люди не умеют быть по-человечески счастливыми. Я защищалась, пыталась доказать, что счастлива, и у меня есть свои достижения, которые стоит уважать. Но Жан не слышал меня, он просто вежливо пережидал мои тирады и, будучи по-миллионерски уверенным в своей правоте, вколачивал в мою голову свои мысли о том, почему я и большинство моих соотечественников не могут быть по-настоящему счастливыми.
— Какая еще «команда»? — высокомерно усмехался Жан, когда я, например, с гордостью рассказала про редакцию, в которой работаю с самой юности. — Ни один нормальный человек не будет работать на одном и том же месте двенадцать лет! Просто вы, русские, все еще живете по вдолбленным в ваши головы советским принципам. Вы все еще верите в «доброго барина», в «команду», вместо того чтобы думать о рациональности и о выгоде. Ни одному разумному европейцу в голову не придет оставаться на какой-то работе из-за мифической «команды», если ему где-то предложили зарплату хотя бы на пару десятков евро выше. А ваши сидят и мечтают. А потом своруют и едут в Монако салюты пускать! Вот именно поэтому ваши девушки приезжают во Францию продавать себя. Вся Европа знает, что именно русские женщины всегда голодные и их легко купить, потому что продаваться их приучили богатые русские мужчины.
Я подавилась салатом. Жан говорил еще много, самонадеянно и покровительственно. Он считал себя вправе учить меня жить и даже посмеиваться надо мной, потому что — цитирую: «Я по-настоящему счастлив, ведь у меня десятикомнатная квартира в самом центре Парижа, и я могу купить все и всех, кого захочу». Он не сказал «даже тебя», но это подразумевалось. Ну, о каком романе после этого могла идти речь? Я не выдержала и, фанерно улыбаясь, высказала все, что думаю о его самодовольстве, десяти комнатах и том, что не знаю, кого он может «легко купить», но мне, например, никакие десять комнат не затмят его лысину в сочетании с омерзительным снобством. Конечно, говорила я не так жестко уже просто потому, что не так уж хорошо владею английским, чтобы хамить на нем. Но все же свою мысль в общем и целом донести удалось.
В Канны мы возвращались молча. Оба были хороши, и мне было даже стыдно за то, что я обидела человека, который не сделал мне ничего плохого и даже наоборот — красиво ухаживал и развлекал последние три дня. Ведь он не виноват в том, что он — представитель своего общества со своими убеждениями. Но о самой ссоре я не жалела. Жан больше не напоминал мне «принца на белом коне» и был неприятен. Я понимала, что с охотничьей точки зрения сделала грубую ошибку и упустила «крупную рыбу». Ведь до ссоры он предлагал показать мне и Париж… Но я просто не представляла себе, что смогла бы продолжать эти отношения, даже будучи настоящей охотницей, после его высокомерия.
Да, конечно, деньги, заработанные Жаном, давали ему право чувствовать себя сильнейшим. Но вот счастливейшим я его не считала… Вспоминала, как однажды затащила его, правильного, как равнобедренный треугольник, ночью купаться. Вода была теплая, бархатный ветерок… Мы ехали по побережью на мотоцикле, я остановила, попросилась побродить по пляжу и предложила искупаться. Жан долго не мог поверить, что я говорю серьезно:
— Но ведь ночь!
— Ну и что? Тепло же!
— Да… Но ведь ночью никто не купается.
Я устала уговаривать, быстро скинула одежду и первая нырнула. Жан пошел за мной, видимо расценив неведомую для него романтику как предложение секса. Он пытался словить меня в воде, но плаваю я очень быстро. Так что к тому времени, как он вышел на берег, я уже стояла мокрая, счастливая и вновь одетая. Как же он разобиделся! Но зато потом ежедневно бесконечно и восторженно повторял: «Надо же, я купался ночью! Я бы ни за что не подумал, что ты говоришь серьезно! Надо же!»
И этот человек, который подменяет понятие «счастье» понятием «благосостояние», который самостоятельно не способен перешагнуть даже такую условность, как купание ночью, учит меня быть счастливой!
Больше мы не виделись. Мой очередной «роман с миллионером» с треском провалился.
«Это шлюхам платят, а приличных — балуют»
Анжелка появилась более чем вовремя, так как я уже была готова сдаться и свернуть эксперимент. Все равно моя охота за миллионерами походила на охоту кошки за ежом — догнать, может, и догоню, а что дальше делать — не знаю.
И тут возникла она. Точно такая «подружка-противоположность», какую советовали мне найти в «проводники». Анжела — плоская блондинка, на десять сантиметров выше меня, на год младше и, наверное, на сто лет опытнее в плане охоты.
Моя наставница появилась на причале в небольшой толпе, наблюдавшей, как полиция задерживала троих наркоторговцев — двух смуглых мальчиков и девочку, которые, по слухам, предлагали кокаин обитателям яхт и на дискотеке. Полицейские уже посадили их на землю у машины с руками за головой, и действо подходило к концу, когда я услышала за спиной русскую речь:
— Во-он тот в белой рубашке за копейки твоему вчерашнему «мужчине мечты» десять граммов «герыча» продал! Он же хвастался! Неужели ты не помнишь?
— Не-ет… Может, я в туалете была? Блин, я даже не знала, что он колется! Ужас какой! Хорошо, что мы с ними не поехали…
В полуметре от меня стояли две девушки с идеально прямыми, выглаженными утюжком волосами и тоненькими, похожими на художественные изделия из соломки фигурками. Разговор шел о компании мажоров, с которыми девочки вчера зажигали на местной дискотеке.
Слово за слово, выяснилось, тоже москвички. Здесь уже две недели. Черненькая, Маша, собиралась уезжать, так как ей срочно надо было быть в Москве — начало учебы в институте и какой-то важный кастинг. А беленькая большеротая Анжела оставалась. И тут же стала со мной дружить, потому что вечером я, благодаря журналистской аккредитации, иду на открытие «Фестиваля русских дней», и у меня есть лишний пригласительный. Собственно, этот фестиваль был моим последним шансом, и, воспользовавшись журналистским удостоверением, я взяла два бесплатных пригласительных без места. Думала Катю пригласить с собой… До сих пор мне просто не приходило в голову ловить гламурных «подружек» на приманку.
Несмотря на то что мы были абсолютно разными, эта яркая, зеленоглазая, накрашенная кричаще алой помадой стервочка мне по-человечески была симпатична. Она была прямой и даже жесткой до циничности, но честной и не злой. От нее веяло уверенностью, и мне сразу стало спокойнее — уж Анжелка-то знает, что дальше делать. А ей, похоже, нравилась роль наставницы.
— «Русские дни» — г…но, конечно, — деловито комментировала наши вечерние планы моя новая подружка. — Чинуши всякие в мятых пиджаках из Министерства культуры соберутся. Но так как сейчас на всем побережье больше делать нечего, иногда и туда более-менее приличные люди заглядывают.
— А почему сейчас на побережье делать нечего?
— Ну, ты б еще в январе приехала! — хмыкает Анжелка. — Здесь самая тусовка в конце июля — начале августа. Тогда и наших яхт на пристани — море, особенно в Монако, и контингент на них «железный». Не то что твой жмот француз… Нашла кого раскручивать! С иностранцами вообще дел иметь не стоит. Они же по-черному нашим богачам завидуют, а сами при этом халявщики страшные и жадины. Думают, если девочка русская, то ее можно трахнуть за «покатать на яхте» и даже за ужин в хорошем
