Но сейчас ему приходилось разбираться со сведениями на совершенно чуждую ему тему. Последним документом, попавшимся Стасу, оказался «Перечень советов молодым музыкантам, выпускникам Il Conservatorio Ospedale del Pace». Пропустив текст через программу перевода, он принялся вчитываться в то, что получилось. Путаясь в незнакомых терминах, причудливых описаниях и неправильно понятых программой староитальянских речевых оборотах, Стас внезапно натыкался на совершенно неожиданные для себя сентенции:
«Какой еще сущности? И почему тайной?» — Стас принялся тереть виски. Нет, работать с информацией такого рода и выискивать в ней сведения, интересные еще и с точки зрения госбезопасности, оказалось гораздо сложнее, чем хотелось бы.
— Ну как? — спросил Вовка, подходя к столику Стаса и закрывая крышкой объектив цифрового фотоаппарата.
— Да никак! — Стас оторвался от экрана портативного компьютера, откинулся на спинку рабочего кресла и протер глаза.
— Утомился?
— Рука бойца колоть устала!.. Вот сижу дурак дураком и пытаюсь понять, чем секвенция отличается от модуляции. В компьютерном переводе! Нет, Вовка. Музыковед из меня — никакой.
— Из меня тоже, — вздохнул Вовка. — Пойдем лучше кофе выпьем.
В баре напротив музея друзья наткнулись на профессора Сарачено. Он стоял у стойки, оживленно переговаривался с барменом и прихлебывал из бокала красное вино.
— Друзья мои! — воскликнул профессор. — Я как раз шел забрать вас из душного архива. Да вот забежал поболтать с Франческо! Франческо, познакомься — это музыкологи из России. Изучают нашего Виральдини.
При слове «музыкологи» Стас и Вовка синхронно передернули плечами. Бармен белозубо улыбнулся и часто-часто закивал.
— По бокалу кьянти? — спросил Сарачено. И, не дожидаясь ответа, сделал заказ. — Присядем.
Все трое уселись за столик в углу. Чокнулись.
— Превосходное вино… — сказал Вовка.
— Ну как? — спросил Сарачено. — Почерпнули что-нибудь из архивной работы?
— Да… — неуверенно сказал Стас. — Вопросов, правда, прибавилось.
Профессор оживился.
— Это неудивительно! — сказал он, отпив немного вина. — Например? Каким словом вы охарактеризовали бы ваш вопрос? Попробуйте ответить не раздумывая!
— Ну… если не раздумывая… сложно, конечно. Наверное, словом «счастье». Ну, а если двумя-тремя словами, то «право на счастье».
— Браво, очень интересно! Поясните!
— Да тут кто бы нам пояснил… — потерянно сказал Стас. — Лично мне не понятно, неужели человек, писавший такую музыку, не заслужил права на счастье?
— Вы ошибаетесь, Станислав! — ответил профессор. — Все дело в том, что Счастье — это не право человека, как иногда принято думать. Это его обязанность. Потому что не быть счастливым — это грех!
— Почему вы так думаете? — рассеянно проговорил Стас.
— Это не я так думаю. Это нормальная позиция. Обязанность человека по отношению к Богу — это БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ! А по отношению к ближнему — доставлять ему удовольствие и уменьшать его боль.
— То есть делать счастливым еще и его?
— А вот и нет! Запомните, ни один человек не способен сделать другого счастливым. Ни один. Только он сам! И глупо ожидать этого от других, а тем более требовать… Виральдини не требовал от Анны счастья. Он просто любил ее.
— Но это ее… «нестарение»… Поразительно и невероятно.
— Станислав, вы — ученый. Неужели вы не допускаете существования в мире того, что лично вы не можете объяснить?
Москва
Часы с пестрым маятником показывали пятнадцать минут шестого.
Бурик проснулся от какого-то странного чувства. Только что он видел сон, но уже не мог вспомнить, о чем. Но этот сон не давал ему покоя. Кажется, его кто-то звал, снова просил о помощи. И опять всплыл в голове давний кошмар, который так четко врезался в память. Бурик не имел привычки запоминать сны, но тот был исключением.
Почему-то припомнились спицы старого колеса обозрения, виденные им однажды на другой стороне реки в Манихино… Это было во время дурацкой ссоры с Добрыней, о которой друзья старались не вспоминать. Мелькнула картинка — Добрыня залез наверх колеса и вцепился в тонкую спицу. «Когда я мог это видеть? Мне Добрыня только рассказывал об этом однажды… Может, во сне?» Нутром чувствовалась непонятная пока система в чередовании эпизодов сна. Бурику на миг показалось, что все очень ясно и закономерно, но это ощущение тут же пропало, а ему на смену пришло другое, что недостает только одного эпизода-кирпичика. Еще один — и мозаика сложится…
Бурик встал и бесшумно заправил кровать. Потом тихо подошел к окну. Над домами показался тоненький край солнца. Верхушки деревьев и стены домов окрасились нежно-розоватым светом. Бурик тихонько надел шорты и футболку с изображением Микки-Мауса. Больше всего сейчас он боялся разбудить родителей и бабулю, всегда спавшую чутко. Он ужом проскользнул в коридор, застегнул сандалии и выскочил из квартиры.
«Надо было записку оставить… А что бы я в ней написал? «Не волнуйтесь?» Так от этих слов они еще больше задергаются… А объяснить я все равно бы ничего не смог. Кто бы мне самому что-нибудь объяснил…»
К платформе большой зеленой гусеницей подползла электричка. В этот ранний час она была пуста. За окном проносились родные, любимые места, но Бурик смотрел в одну точку, бегущую где-то в трех метрах от поезда. Даже знакомый семафор не вызвал привычного желания подмигнуть ему. Внизу пронесся их с Добрыней балкончик. Бурик поднял глаза и увидел далеко над лесом золотящиеся купола Троицкой церкви. «Господи, куда ж я еду? Зачем?..» Бурик тряхнул головой. «А правда, куда я еду?» Но тут его вновь обволокло ощущение, казалось, забытого сна. Кто-то очень ждал Бурика, очень нуждался в его помощи, и нельзя было медлить. А может, сон просто продолжался?
— Только ты можешь спасти, — ласково сказал ему кто-то по-итальянски.
Бурик медленно обернулся и оглядел пустой вагон. Затем снова посмотрел в окно.
Через сорок минут перед глазами замелькали косые опоры моста. Железные конструкции его образовывали правильный полукруг. Бурик встал и посмотрел в окно по ходу поезда. Черные спицы колеса на противоположном берегу возвышались над деревьями парка.
Влекомый безотчетной необходимостью, Бурик направился к выходу. Двери открылись и в лицо ему пахнуло запахом летнего разнотравья, настоянным на прохладе утреннего тумана. Небо было разрисовано узкими гирляндами облаков. Впереди темнел старый парк, к нему вела разбитая асфальтовая тропинка.
Бурик не помнил, как прошел в глубь парка. Из тени деревьев большим засохшим цветком выступили остатки цепочной карусели. «Зачем я здесь?» — мельком подумал Бурик, окинув ржавеющую конструкцию взглядом и тут же забыв о ней. Из самой середины заросшего, неухоженного парка что-то манило и звало. Оно было огромным и — Бурик знал это — очень несчастным. Оно тянуло его к себе, словно магнит булавку, и будто умоляло о чем-то.
«Не бойся, я уже иду…» — подумал Бурик. Обойдя высокие кусты боярышника, он остановился. Над ним возвышалось Колесо. С этой точки оно казалось неимоверно большим, гигантским — величиной с телебашню! На спицах алмазными гранями сверкала роса. Такие же искорки горели в траве. Вокруг стояла неправдоподобная тишина — не было птичьего гомона, стрекотания кузнечиков… Все то привычное, что
