В пору летних каникул и студенческих стройотрядов тот «партеец», о котором я говорил, по зову Политбюро ЦК КПСС возглавлял боевой авангард советской молодежи, взвалив на себя звание полной ответственности и ношу борьбы с акулами капитализма, став комиссаром студенческого строительного отряда — ВСО МГУ. Так как именно комиссар был всегда на острие классовой борьбы, отвечал за высоту морального духа и коммунистического самосознания рядовых бойцов, то и партийная касса находилась в его ведении. Вот и вел он активную работу по ее пополнению, разъясняя, а порой агитируя и доказывая малосознательным необходимость неусыпной идеологической борьбы с заклятыми врагами социализма.
Всякая борьба требует и материальных затрат; чем она опасней — тем и затраты выше. Вся касса находилась в старом, но очень добротном кожаном портфеле партейца, видимо, в прошлом выданном его папе из спецраспределителя при ЦК КПСС, обслуживавшем партбонз. А нашей общей задачей было помочь приятелю аккуратно и умно списать нужные суммы, а потом прокутить их всей честной компанией, угощая, а то и ублажая красивых дам, до коих наш партеец имел великую слабость.
Ежемесячно на приобретение телевизоров, магнитофонов, радиоаппаратуры, а затем на ремонт их и закупку канцпринадлежностей и билетов на мероприятия пропагандистского характера, на которые вряд ли кто решится пойти добровольно, комиссаром столбились суммы порядка нескольких тысяч рублей, в то время как зарплата врача или инженера была 120 рублей.
Самой трудной нашей задачей было собрать чеки об оплате и накладные всевозможных магазинов и складов, после чего приятель составлял акты на списание нужных сумм, и — гуляй, братва! Наши регулярные посещения лучших ресторанов Москвы составляли своеобразный рейтинг кабаков столицы. Как-то раз, закатив в незадолго до этого открытый гостиничный комплекс «Орленок», что на Воробьевых, тогда Ленинских, горах, напротив усадьбы-резиденции проживавшего там Косыгина, — мы заказали по отработанной программе, что подобает. Я по привычке выхватывал фотографически какой-то объект и, о чем-то беседуя с приятелями, анализировал то, что оставляло след в моем восприятии. По богатому, с последним писком моды, прикиду валютных проституток можно было вычислить, что «Орленок» хоть и принадлежит ЦК ВЛКСМ, но пользуется вниманием состоятельных иностранцев. Там, где путаны покруче, — там снуют и режимники, а в то время — оперативно- уполномоченные КГБ, из тех кто понаглей, зажравшиеся отстежками от проституток.
Вдруг взгляд выхватил знакомого мне Игоря «Чеха» (кличку эту он дал себе сам в Москве для крутизны устрашения, так как был родом из Грозного, а чеченцев русские в Грозном называли «чехами»). Он сидел за столиком с тремя иностранцами, судя по виду — фирмачами-итальянцами. Столик стоял в тени, перекрытие защищало от суеты танцующих. «Чеха» в Грозном знали еще как Игорь «Беда»: фамилия у него была — Беденко, и учился он с Ханом в одной и той же 22-й школе Ленинского района, около Беликовского моста через Сунжу, РОВД, 1-й музыкальной школы и музучилища (бывшей синагоги). А в Москве они постоянно были в контакте.
Он незаметно поприветствовал, слегка кивнув, и я ответил, выпрямив палец руки, который он видел, — и каждый продолжал свое занятие. Партеец, разгоряченный взятым на грудь и присутствием женщин, да еще с тем самым партсекретарским портфелем с коммунистической казной всего стройотряда, что придавало значительный вес и уверенность в его собственных глазах, и преобразившись из комиссара коммунизма в «теневого магната», вызывал нескрываемое любопытство у проституток. Пригласив штук несколько на танцы, угостив шампанским с шоколадом и комплиментами, он запал на одну с красивыми, широко смотрящими на мир через цвет долларов глазами. Я попытался охладить его пыл, объясняя, что девушка эта любит только за свободно конвертируемую валюту — и с разрешения сутенеров от КГБ. И поэтому дальнейшее общение с ней может привести к нежелательным последствиям вплоть до Лубянки.
Потанцевав и мило пощебетав на ушко друг другу, амурная парочка подсела за столик к каким-то иностранцам. При посредничестве пташки, комиссар купил 300 долларов США, которые от всей широты душевной обещал преподнести ей за ночь «любви». Поверив, девушка увлекла спутника в номера. Поднявшись на лифте, попросила подождать ее в холле, пока она заберет ключи у этажной дежурной. Ждать пришлось недолго: вместо милой и нежной к нему стремительно приближались молодые, крепкие и наглые — с красными корочками КГБ. Взяв комиссара под белы рученьки, повели его в свою контору, располагавшуюся на том же этаже. Обшмонав партейца, опера извлекли 300 баксов. А вот когда в портфеле обнаружили около 5000 родных деревянных, а в карманах — билет студента МГУ и самое важное — билет члена КПСС, радость на их лицах стала неподдельной. В ту пору обнаружение не только трехсот, — но и 25 долларов тянули на статью УК РСФСР — за незаконные валютные операции. Это предусматривало немалый срок заключения, т. е. крах дальнейшей светской карьеры с перечеркиванием всей жизни.
Мы продолжали кутить, уверенные в том, что приятель наш проводит время в любовных утехах. Но тут Игорь Беда, закончивший свои валютные дела, подошел уже спокойно поздороваться и поговорить. Он спросил:
-А тот комсюк в селедке и с дуркой, полной бабла, не с вами?
-А ты его видел?
-Да, он в конторе сидит, и кажись наглухо.
Игорь зашел в контору поделиться положенной суммой с гэбшниками; в тот момент туда как раз доставили и нашего комиссара.
— А чё он мне не сказал, что грозненский? Я бы его сразу выдернул оттуда. Где он в Грозном жил? Что-то морда его мне незнакома… А, понятно, «парниковый»! — заключил Игорь.
В лифте, поднимаясь в контору, поведал Беда про все тонкости гбшной кухни. Что тут всё «прикрутили» Хан с Русланом Атлангериевым, — а также и в других самых валютных гостиницах с ресторанами. Вся валюта, поступавшая от путан и фарцовщиков, шла через них и делилась с гбшниками.
Подойдя к двери конторы, Беда толкнул ее, будто шел он к себе домой. В передней комнате, накуренной фирменными сигаретами, сидели трое, а еще один с нашим комиссаром — за отдельным столом. Партеец имел вид непрезентабельный и, покрывшись красными пятнами, что-то писал на листе, а опер, сверля глазами, сыпал угрозами о предстоящем сроке тяжелой лагерной жизни, конце карьеры и жизни, деланно укоряя: — А еще коммунист, называется!
Беда хозяйским тоном выпалил — хорош малевать. Все гбшники вперились взглядом в Беду: «Кончай выделываться, Чех». «Этот пацан — одноклассник Хана!» — немного приврал Беда. В наступившей тишине прозвучал голос одного из оперов, обращенный к нашему комиссару: «А что ты сразу не сказал про это?!». На что последний нашелся ответить: «Так вы же меня не спросили».
Разговор моментально перешел в русло шуток и анекдотов. Опера со смехом поведали, как их штатная путана подставила героя, как лоха для развода. Комиссар выложил перед ними на стол 700 рублей, пытаясь также шутить вперемежку со словами благодарности… И опера попросили его передать привет Хану.
Глава 4. Грязные игры. Хан: грабитель и сутенер
Спускаясь, Игорь рассказывал, что основная работа Хана с Русланом — «выставление на уши» сынков арабских шейхов, или «бомбежка», то есть грабеж на квартирах, которые сынки снимают нелегально, в обход советских законов. Кражи или грабежи проходили по наводке и под прикрытием КГБ.
Иностранцы, защищенные дипломатической неприкосновенностью и проживавшие в дипкорпусах или на съемных квартирах, всегда были под неусыпным надзором КГБ и вызывали их большой интерес. Но спецслужбы не могли произвести санкционированный обыск или досмотр: ни один прокурор на это не дал бы санкцию. А сколько любопытного должно было быть в их жилье! Именно для несанкционированного досмотра личного имущества иностранных граждан и обыска поначалу и существовала бригада Хана и Атлангериева — с широкими уголовными полномочиями.
Напомню, это было начало 70-х годов, и тогда я впервые узнал о сотрудничестве Хана и Руслана с КГБ СССР. О такого рода деятельности этой бригады затем слышал я очень много, причем от разных людей. А с середины 70-х эта группа завоевывает большой авторитет и широкую известность в криминальных кругах Москвы. И как не завоевать? Криминальные бригады того времени, как и отдельные элементы, сторонились работать «по фирме», — кроме фарцовщиков-валютчиков, но и те, как правило, работали под крышей КГБ — и на него. А вот чтобы идти на разбой, да еще вооруженный, — это мог либо человек, у которого напрочь съехала крыша, либо в такой связке с КГБ, что — «близнецы- братья».
Все знают, что уголовный розыск — МУР или другой — работает от преступления, распутывая его и выходя на личность. А КГБ же, как и нынешняя ФСБ, работал «от личности». То есть был бы человек нужный, а преступление, если надо, они устроят и сами — так навесят, что ни один Басманный суд не оправдает. О делах этого плана, и как правило связанных с изъятием валюты и других ценностей у иностранцев, Хан немало поведал мне в личных разговорах. И особенно в тюремном заключении, когда времени для бесед у нас было в избытке.
Так, он доказательно утверждал, что именно они с Русланом первыми применили «куклы» и «ломку» денег при закупке валюты у иностранных лохов прямо в здании МГУ имени Ломоносова. Делали они это чаще всего в лифте, поднимаясь на какой-нибудь из верхних этажей, или спускаясь вниз.
Происходило все так. Хан, к примеру, отсчитывает на предложенную иностранцем тысячу долларов три тысячи рублей и передает их, но при пересчете иностранец вдруг замечает, что не хватает сотни. Как так?! Не может быть, — удивляется Хан, забирая рубли обратно для сверки. А пересчитав и удостоверившись, что, действительно, не хватает стольника, он достает из кармана недостающую сумму, приобщая ее к остальным купюрам.
Причем часто для этой операции использовался обиходный тогда пластиковый чехольчик для шариковых ручек, который идеально подходил по размеру и форме для банковской упаковки: через прозрачную клеенку хорошо видна была лицевая сторона денег, а в то же время было трудно достать обратно купюры для повторной проверки, тем более в экстремальной ситуации.
Вот тут-то и происходит «развод». Руслан говорит: «Уходим: менты!». И Хан с иностранцем, быстро обмениваясь суммами в нервозной обстановке, удаляются в разные стороны.
Но лишь спустя некоторое время, а то и придя к себе, лох обнаруживает, что вместо денег у него «кукла», то есть пресс-бумага, нарезанная под формат денег, а сверху и снизу лежит по настоящей купюре. Или лох с недоумением замечает, что денег у него вдвое или втрое меньше той суммы, что он лично пересчитывал первоначально, держа в руках. И ему невдомек, что Хан при возвращении денег после пересчета «сломал» их, то есть подломил через пальцы, отогнув вниз часть «пресса» и так держа, что «терпила» из-за тыльной стороны ладони ничего не заметил, а выхватил лишь те деньги, которые видел зажатыми между большим и указательным пальцами.
В общем, диапазон деятельности Хана с Русланом был весьма широк и мог распространяться на все, что сулило хорошую прибыль — от сутенерства, контроля с осуществлением безопасности валютных путан, «ломки» и всякого рода мошенничества — до вооруженного разбоя и убийств.
…О сутенерстве может свидетельствовать один интересный случай. В Московском Мясомолочном институте учились в советское время в основном дети «хищников», то есть директоров мясокомбинатов, заготскотконтор и так далее. Это сулило большие деньги и было престижным. Взятки за поступление были весьма высоки, где-то 25 000 рублей, и дети простого инженера, врача или ученого туда вряд ли могли пролезть, да и едва ли мечтали об этом сомнительном ВУЗе.
Холл института представлял собой своего рода подиум высокой моды того времени, где дитяти Остапов Бендеров дефилировали «прибарабаненными по фирме» — по последнему писку моды. Чем дороже была одежда, тем авторитетней носитель. Избалованные детки в большинстве своем употребляли наркотики, играли в карты и развлекались с девицами. В середине семидесятых там учились компанейский грозненский парень Леха Татаров, отец которого имел одно из самых больших частных домовладений в городе и занимался дорогим меховым бизнесом, и друг Лехи — Фима из Могилева, отец которого был популярнейшим закройщиком и одним из самых богатых модельеров на Украине.
Фима любил играть в карты, часто проигрывал, и папа приезжал выплачивать за него по 20–30 тысяч, как будто бы это было 200–300 рублей. Азарт, наркотики, девушки, хорошие рестораны требуют больших денег, и как бы папы богаты не были, но семейный бюджет даже подпольных миллионеров типа Корейко затрещал бы, как шуба, по швам. Поэтому детям приходилось крутиться самостоятельно в поисках добавочной прибыли.
Как-то раз Леха с Фимой в «крутом» ресторане познакомились с двумя девицами приятной наружности, одетыми «как следует». Они вели себя высокомерно, так как деньги придавали уверенность. Клюнув на то, что видные молодые люди также были одеты соответственно понятиям их круга, они пошли на сближение и вели откровенный разговор. Не стесняясь, рассказали о роде своей деятельности, и какие деньги она приносит. Мол, у них на квартире — чуть ли не «Березка», спецмагазин валютторга тех времен, где могли отовариваться только предъявившие при входе сертификаты или чеки серии «Д», которые приравнивались к свободно конвертируемым деньгам.
Леха с Фимой, воспользовавшись наивностью, болтливостью, но главным образом аморальностью путан, решили их обокрасть. Для этого пригласили их опять в ресторан, всячески
