14а) Проза при IV главке (Гораций)
15) Призрак цусимского ада
Тут же: пьяный поет моряк
16) Из-за ширм Петрушкина маска (1913).
Новое предисловие. «Проза о Поэме» – отрывки о Канунах, о карусели, о заземлении, о петерб<ургской> гофман<иане> и т. д.
<38> <…> от лиц, вернувшихся оттуда, где стихи запоминались наизусть, до пишущего эти строки дошла следующая новелла:
Такого-то года, такого-то числа (даты всякий раз иные) где-то недалеко от Ленинграда (место тоже в каждом рассказе другое) волны Маркизовой Лужи выбросили на берег бутылку, в которой оказались строфы… дальше
<39> И, конечно, дело не в том, что в этой тени можно угадать одну современницу Ахматовой, к которой она уже и раньше обращалась со стихами (1914 и 1921 гг.) и чуть ли не по [этому] тому же поводу (см. эпиграф к II-ой главке и «Пророчишь, горькая…» в An<no> Domini), что и в поэме и т. д., но это не случайность, что когда [но вот] наступает 1941 г., [и] кончается вся петербургская гофманиана поэмы. Белая ночь беспощадно обнажила город… а дальше Урал, Сибирь и образ России.
О ПОЭМЕ
<40> 1. Она кажется всем другой:
Поэма совести (Шкловск<ий>)
Танец (Берковский)
Музыка (почти все)
Испол<ненная> мечта символист<ов> (Ж<ирмунский>)
Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филиппов)
Поэма – моя биография.
Историческая картина, летопись эпохи (Чуковс<кий>)
Почему произошла Революция (Шток)
Одна из фигур русской пляски (раскинув руки и вперед) (Паст<ернак> (Лирика, отступая и закрываясь платочком.)
Как возникает магия (Найман)
<41> Последний список ([
В ПОЭМЕ
<42>
R. Browning Dis aliter visum (Подагра и слава…)
<43> И наконец произошло нечто невероятное: оказалось возможным раззеркалить ее, во всяком случае по
Но по
<44> «Чем больше вы ее объясняете, тем [больше] меньше я ее [не] понимаю» (
Под Кедром
Хороший эпиграф, например, к «Решке» и главное – русский. Все поймут!
<45> Там же присутствовал «заповедный кедр», [пришедший посмотреть] подошедший взглянуть – что происходит из гулких и страшных недр моей поэмы, «где больше нет меня».
<46> Оставить ее одну уже не было опасно, но остаться без нее казалось просто невозможным.
<47> Кто-то (лето 62 г.) предположил, что поэма не всем понятна из-за своей аристократичности.
ЕЩЕ О ПОЭМЕ
<48> С 7 января 1963. Рождество
…и кажется, я все же заземлила ее самым неожиданным образом – интермедией. (Фонтанный грот, которого давно нет. Белый зеркальный зал – бал). Шапка «Решки» – это арка, составленная из двух частей. Там звучит отдаленно, но чисто – Реквием. И все это в 1941 г.
<49> Поджиоли пишет, что у Ахм<атовой> только голос «fiancee, bridee[68] и возлюбленной», когда [потом] уже давно (в 1935—40) [является] существ<ует> «Реквием», где достаточно громко звучит голос матери и сестры.[69] Ахм<атова> в течение десятилетий считается чуть ли не миниатюристкой – затем 22 года пишет свой огромный, похожий на траурную трагическую симфонию – Триптих. (Чтобы поделиться с читателем моим горем и показать, как глубока и безвыходна западня, в которую я попал, приведу несколько высказываний о поэме.)
А все тот же таинственный голос почти из будущего говорящий, как подобает о стихах (из-за поворота) объясняет: «Если перв<ая> строка…
и все исходит из стиха: «До смешного близка развязка».
Итак, вы видите, что когда говоришь об этом авторе, то кажется, что говоришь о многих, не похожих друг на друга людях.
ПРОДОЛЖЕНИЕ О ПОЭМЕ
<50>
Из писем читателей о поэме
<51> Когда в июне 1941 г. я прочла М. Цветаевой кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро», очевидно, полагая, что поэма мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова, т. е. то, с чем она, м. б., боролась в эмиграции как со старомодным хламом. Время показало, что это не так. Время работало на «Поэму без Героя». За последние 20 лет произошло нечто удивительное, т. е. у нас на глазах происходит почти полный ренессанс 10-ых годов. Этот странный процесс еще не кончился и сейчас. Послесталинская молодежь и зарубежные ученые-слависты одинаково полны интереса к предреволюционным годам. Мандельштам, Пастернак, Цветаева переводятся и выходят по-русски, Гумилев перепечатывается множество раз, о Белом защищают диссертации и в Кембридже и в Сорбонне, о Хлебникове пишут длинные ученые работы, книги формалистов стoят les yeux de la tete.[72] У букинистов ищут Кузмина, у «всех» есть переписанный Ходасевич. Почти никто не забыт, почти все вспомнены.
Всё это я говорю в связи с моей поэмой, потому что, оставаясь поэмой исторической, она очень близка современному читателю, который втайне хочет побродить по Петербургу 1913, хочет
Б.П<астернак> думал, что за границей интересуются им одним. Это было одной из его ошибок. Еще одно: по мере того как уменьшается интерес к Блоку – вырастает интерес к