И именно поэтому я вам советую: остановитесь. Вы ведь уже чувствовали ту странную силу его работ. Манящую и вместе с тем отталкивающую. У вас хорошо развит инстинкт самосохранения. Вас засасывало, но вы останавливались. Остановитесь и теперь. Просто поверьте – вы на дороге в ад. И сумасшествие – это самое лучшее из того, что с вами случится. На вашем лице испуг и неверие. Пусть победит испуг. Для вас так будет лучше.
Михаил угадал: с каждым его словом Лике становилось все страшнее. Но ведь Володя Седов на нее рассчитывает. Он ждет результатов бесед. Струсить? Забыть про несчастных, чью жизнь изрезали на куски?
– Объяснитесь, – потребовала Лика. – Вы все больше и больше меня интригуете. Пугаете меня. Но, глядя на вас, не очень-то и испугаешься. Внешность у вас привлекательная, располагающая. В самом центре Москвы собственная просторная студия имеется. Работы покупают и в России, и за рубежом, судя по всему, не бедствуете. Сказав «а», говорите «б». Я не вижу никаких пагубных последствий вашего интереса. А в моих планах всего лишь безобидная статья.
Михаил вскочил с кресла и принялся расхаживать по студии.
– Небезобидная. Вовсе небезобидная, – он остановился у мольберта и развернул его к Лике. С холста сияли купола церквей. – Это вы думаете, что будет лишь одна статья. Мунк тот художник, к которому очень сложно относиться просто как к художнику. Вы впускаете его в сердце. Его хочется впустить в сердце. Очень хочется. Просто никак нельзя по-другому. Но, впуская в сердце Мунка, вы впускаете в него демона. Настоящего, я не о врубелевском полотне говорю. Это происходит неосознанно. И потом случается ад. Все начинается с каких-то мелких неприятностей. Я это запомнил, потому что был всегда удачливым, а тут как из худого решета посыпалось: девушка бросила, зачет не сдал, работу не купили.
Лика слушала художника, едва удерживаясь от желания сбежать. Она вспоминала сегодняшний день, превысивший по концентрации неприятностей месячную норму, и почти не слышала Михаила, и при этом в висках стучало: убиты две женщины... надо помочь следствию... Володя Седов ждет...
– Потом все изменилось, – продолжил Михаил. – Может, не изменилось, а... В общем мне уже было безразлично, что происходит вокруг меня. Единственное, что требовалось – краски и холсты. Такого вдохновения я не испытывал никогда. Рисовал, как сумасшедший, и, чтобы получить те картины, люди готовы были платить любые деньги. Затем творческий пыл угас. Я слонялся по мастерской, встречался с женщинами, пил... Разрушать себя нестрашно. Страшно стоять перед чистым холстом и понимать собственное бессилие. Я глотал «колеса», колол наркотики, запивал все это бутылкой водки, но картины заполняли лишь тени. Потом бросил рисовать. Все равно ничего не получалось. К тому же, мне стало казаться, что вокруг меня заговор. В сговоре все – соседи, друзья, знакомые люди и те, кого я видел впервые. Не помню, как оказался в наркологической клинике. Родители нашли мне лучших врачей. Но когда вся та дрянь, которой я травил свой организм, ушла, мне стало только хуже. Наркоманам есть чем заняться. Поиском наркотиков. А еще в их видениях сбываются мечты, они становятся почти реальными. Распутывать заговоры – тоже, знаете ли, способ времяпровождения. Врачи промыли меня от заразы, но не выпускали из клиники. Все анализы были хуже, чем на момент поступления. Я умирал, и мне это нравилось. Чем такая жизнь, простерилизованная, без работы, без сил – лучше уж вообще никакой.
– Простите, что перебиваю. Но почему вы так уверены, что все это с вами случилось из-за Мунка? – поинтересовалась Лика.
Михаил горько усмехнулся. А из-за чего еще? Все началось с лекции в академии. Историю живописи читал настоящий профессионал, Василий Михайлович Бубнов. Всю ночь после той лекции хотелось лишь одного – повторить линии и экспрессию работы «Крик». Михаил копировал работы Мунка. Хотел почувствовать его страх и боль. Бредил, сходил с ума, и ничего не мог с этим поделать.
– Отец привел в мою палату священника, – продолжал Сомов, нервно расхаживая по мастерской. – Я слушал рассуждения батюшки, и, будь у меня силы, я бы рассмеялся ему в лицо. Зачем мне спасение и вечная жизнь, если она будет похожа на нынешнюю? Я хотел немного – писать хорошие работы. И что из этого вышло? Но священник спросил одну простую вещь. Просил ли я бога о помощи? Я уже готов был цинично пошутить, но из глаз хлынули слезы. Сердце наполнилось теплом, и я вдруг понял, что тепла много, я могу им делиться, должен, обязан... И вот теперь рисую этот свет и тепло. И каждый день благодарю бога за то, что он дал мне жизнь, открыл глаза. Я каюсь в своих грехах и рассказываю о них другим, пытаясь уберечь людей от совершения ошибок. Лика, просто поверьте. Вам не надо писать этой статьи. Давайте поговорим о чем-нибудь другом...
Лика задала тот вопрос, который уже давно вертелся на языке:
– А как мне разыскать вашего преподавателя? Он много знает о Мунке?
– Вы не слышите меня, – расстроенно сказал Михаил. Он сел на краешек кресла и забарабанил пальцами по подлокотнику. – Не слышите... Да, он один из лучших специалистов. Василий Михайлович – святой человек, живет очень аскетично. У него в жизни одна страсть – творчество Мунка. Он добрый, увлеченный своим делом, ранимый. Но эту страсть я считаю темной.
– Однако ведь ничего страшного с ним не происходит, правда? Я вам верю. Но все же мне кажется, что вы сгущаете краски.
Сомов оставил Ликино замечание без комментариев. Только едва слышно произнес:
– Храни вас бог...
Следующий вопрос заставил художника удивленно вскинуть брови.
– Если Эдвард Мунк и хотел убить кого-либо – то только себя. Но он слишком боялся смерти для того, чтобы совершить самоубийство. Он умер в преклонном возрасте в своем имении Экелю в пригороде Осло. От паралича сердца. Перед смертью из его рук выпала книга Федора Достоевского «Бесы»...
По спине Лики опять поползли мурашки. Она вдруг почувствовала – еще парочка откровений Михаила, и страх заставить ее отступить.
«Мне надо время, чтобы подумать. Проверить информацию Сомова. Встретиться со всеми людьми из моего списка. И самое главное – заставить себя не трусить. А сюда я в случае возникновения новых вопросов всегда могу вернуться», – подумала Лика.
Поблагодарив Михаила за рассказ и кофе, она распрощалась с художником и заторопилась к «фордику».
«Колпаков» на колесах машины, еще днем находившихся в целости и сохранности, больше не было...
3
Саша Сулимский недовольно поморщился. Все беды ворвавшегося в кабинет юзера (или все-таки юзерши?) ему заранее наперечет известны. Лукашов застукал секретаря «Искусства» Леру за флиртом в «аське» и потребовал при нем же удалить программу. А теперь девочка жаждет восстановить он-лайн общение. Или ей срочно требуется инсталлировать какой-нибудь диск с многообещающим названием «Двадцать причесок твоей мечты». Медлить в этом вопросе она считает смерти подобным.
– Слушай, давай позже, – Саша кивнул на разобранный системный блок. – У Виктора Сергеевича кулер полетел, надо срочно заменить.
Лера уселась на стул и демонстративно заложила ногу за ногу. Мини-юбки девушка носила по праву, Саша невольно залюбовался длинными стройными бедрами.
– Да нет, с моим компом все в порядке, – она облизнула пухленькие губы и посмотрела таким томным взглядом, что Саше сделалось дурно. «Что ж они ко мне все так клеятся-то?» – с досадой подумал он. – Вот, зашла письмо тебе передать. И я даже знаю, что в нем.
Девушка извлекла из-за спины черный конверт и, не найдя на столе, заваленном деталями компьютера, свободного места, сунула его Саше в руки.
– Кстати, оцени мое благородство. Ты за почтой никогда не заходишь, а информация срочная, – щебетала Лера, пока Саша распечатывал конверт. – Мог бы вполне пропустить столь важное для тебя мероприятие. Интересно, что же ты все-таки в Красавиной нашел?
В конверте оказалась черная карточка с парой красных строчек: «Приглашаем Вас 28 ноября в 20 часов на презентацию нового романа Марины Красавиной „Интервью с Воландом“, которая состоится в ресторане „Русский стиль“ на Лубянской площади. Вход только в карнавальных костюмах».
– А меня не пригласили, – вздохнула Лера, покачивая ножкой. – Жаль. Может, хоть в костюме ведьмочки ты бы меня заметил. Марина из редакции всего трех людей позвала – тебя, Зарицкого и шефа. Я
