почти как «тля», а тля вся в огороде! Еще собиралась она заметить, что в покои к дамам без приглашения слуги приличные гости не врываются, потому что дамы вполне могут быть заняты своими туалетами и вид иметь для беседы самый неподходящий, а еще…
Гость тем временем закривлялся, будто обезьяна: закатил глаза к потолку, задумчиво нахмурил брови, потом, вот непотребство, показал мокрый розовый язык.
И красивое холеное лицо франта в цилиндре вдруг словно сменилось другим личиком, загорелым, открытым…
Ах, как давно и недавно все это было: соломенные волосы до плеч, синие глаза, кружевная расшитая золотом сорочка вся в пыли, шаровары разорваны, и в дырке виднеется сбитая коленка. А теперь – ну франт, в парике, и одеколонами от него приятно пахнет…
Тэфа с матушкой заголосили одновременно, перебивая друг друга:
– Доминик! Да это кому из нас взрослеть надо! Ты же сам дразнишься, как дитя!
– Бог мой, тебя не узнать, как ты вырос, совсем взрослым стал! Какая радость для нас твой приезд! Не ждали не гадали, тебя же с Варшавы калачом не выманишь!
– А помнишь, как мы с тобой в подземный ход лазили в Несвижском замке, я еще коленку расшибла!
– Доминик, очень приятно тебя видеть в нашем доме! Какая честь для нас, ты редкий гость в этих краях!
На правах старой детской дружбы Доминик распахнул объятия, и Тэфа с радостью бросилась ему на грудь.
Господи, какое это счастье – Доминик при-ехал! С ним всегда было так весело! Стоило только родителям выехать в радзивилловский замок, что в Белой Подляске, или же в несвижскую резиденцию – все, напрасно матушка звала свою доченьку. Той всегда было чем заняться: бегать с Домиником по парку, кормить сонных рыб в пруду, таскать клубнику с крестьянского огорода, запачкать платье, попытаться отмыть его в фонтане и запачкать еще больше. В Несвиже было особенно весело: там Радзивиллы держали театр, и каждый вечер можно было смотреть дивные пьесы. А еще Доминик как-то утащил у опекуна ключ от самой настоящей сокровищницы и провел ее туда по длинным извилистым коридорам. В подземном ходе было так мрачно и сыро. А потом, когда отворил мальчик дверь в сокровищницу, в глазах даже защипало от яркого блеска золота. Больше всего запомнились тогда золотые и серебряные апостолы, огромные, в человеческий рост. Они искусно освещались бликами драгоценных камень-ев и казались живыми. От этого вдруг стало боязно, но Доминик нежно обнял за плечи, прикоснулся губами к щеке, и страха как не бывало…
– Тэкля моя, какая ты стала красивая! У тебя должен быть самый красивый жених! – Доминик, отстранившись, радостно улыбнулся. Синие глаза его сияли так ярко, что Тэфа невольно заулыбалась в ответ на его восхищение и самую искреннюю радость.
– Жених – пан Юзеф Старженский, – ответствовала матушка, восхищенно оглядывая Доминика. Неприглядную внешность жениха обсуждать она постеснялась, вместо того рассыпалась в комплиментах гостю: – Какой ты стал высокий! Прекрасный кавалер!
– Не имею чести пока знать пана Юзефа лично, но, надеюсь, он самый добрый шляхтич на свете и Тэклю мою не обидит.
– Тэфу! Тэофилию! – простонала девушка, посылая другу детства умоляющий взгляд.
Доминик расхохотался и пообещал, что будет очень стараться выучить это новое имя, хотя оно ему не шибко нравится.
Вечер накануне венчания прошел легко и покойно. Кроме Доминика, съехалось еще родни – кузины, дяди, тетушки; некоторые и с детьми, сразу же наполнившими усадьбу звонкими голосочками. Ужинали поздно, за полночь, рассказывали новости, играли на рояле, немного даже вальсировали.
Мысли о предстоящей свадьбе совершенно уже не тревожили Тэфу. Она чувствовала себя такой счастливой и спокойной, словно вернулись беззаботные детские годы, когда все вокруг кажется совершенно чудесным. Натанцевавшись с Домиником, Тэфа так устала, что заснула сразу же, как, пожелав покойной ночи, удалилась горничная, помогавшая с пышным вечерним платьем.
Но утром начался ад. Едва только глаза открылись и различили серо-голубой свет, заполнивший покой, острейшим ножом сразу же пырнула мысль: «А вот было бы хорошо и вовсе никогда больше не просыпаться».
Сначала хотелось одеваться как можно медленнее. Потом, когда, чуть покачиваясь, карета катила к костелу, в висках стучало: только бы кони понесли, или пан Старженский помер, или еще приключилась какая оказия, пусть и самая ужасная, – а только бы не венчаться.
Не помогли все молитвы.
– Объявляю вас мужем и женой, – вымолвил ксендз, осеняя крестом.
Жених расплывается в довольной улыбке.
Тэфа, еле живая от ужаса, все смотрит на красный нос мужа в синих прожилках, на россыпь бородавок на морщинистом лице его – и ей кажется, что жизнь кончена…
После костела приехали все в усадьбу, где уже оканчивались приготовления к пышному свадебному пиру.
Ненавистный муж, впрочем, своим обществом не докучал, о чем-то все степенно беседовал с папенькой да жадно оглядывал столы, на которых расставлены были тарелки с закусками из икры, семги и кумпяка[21]. Матушка говорила со слугами, отдавала последние распоряжения и выглядела скорее озабоченной хозяйственными хлопотами, чем грустной в связи с ужаснейшей участью своей дочери.
От горя, одиночества и какой-то полной своей неприкаянности вдруг захотелось отчаянно завыть, как воют в лютые морозы голодные волки…
Увидев, что никто из родственников и гостей не обращает на нее никакого внимания, Тэфа проскользнула в свою комнатку, упала на постель и, обняв подушку, глухо зарыдала.
Все кончено.
Спасения не будет.
Сейчас начнется пир, потом придется принимать подарки, слушать музыкантов, танцевать.
А потом наступит ночь, и ненавистный старик примется ласкать ее тело, вот мерзость-то какая…
– Тэкля… То есть Тэфа… Ты не плачь. Будет тебе убиваться. – Кто-то легонько прикоснулся к плечу.
Изнемогая от слез, девушка вздрогнула, отбросила чужую руку.
Ей показалось: старик уже явился, вот прямо сейчас; явился, чтобы требовать того, что муж имеет право требовать от жены.
Но… рядом с постелью стоял Доминик, в глазах его было столько сочувствия.
– Тэфа, ты не плачь. Муж твой стар, конечно. Я-то его раньше не видел, а там, в костеле, все никак не мог поверить – как это тебя за такого старика выдают. Я сам чуть не сомлел от ужаса. Представляю, каково тебе!
Тэфа всхлипнула:
– Ужасно, все это ужасно! Это папенька так решил. А с ним не поспоришь. Мне кажется, я умру сегодня же ночью. Я не выдержу…
– А ты и не спорь с отцом. Подумаешь, папенька! У тебя своя жизнь, и только ты должна ее устраивать, причем по собственному разумению и по своим наклонностям. – Доминик пожал плечами, достал из кармана жилета большие золоченые часы. – Сейчас еще слишком светло, не годится деру давать. Рано. А вот вечером…
– Что вечером?
– А вечером, когда все упьются, ты выйдешь на задний двор. Там уже будет ждать тебя моя карета. Я сейчас же кликну кучера, он будет наготове.
– Я выйду на задний двор к твоей карете? А зачем?
– А затем, что мы с тобой убежим.
– Мы с тобой убежим? А зачем?
– Тэкля! То есть, прости, Тэфа! Что значит зачем? Видишь, ты еще только повенчалась с ним – и сразу же соображать перестала, как древняя старуха! Не такой ты была в детстве, не такой я тебя запомнил и
