полюбил! Что значит: «Зачем сбежим?» – На лице Доминика появилось раздраженно-дразнящее выражение. Но оно мелькнуло и исчезло, и вот уже глаза его смотрят нежно и умоляюще: – Затем, что не нужно тебе со стариком жить! А еще затем, что ты мне суждена самим небом! Понимаешь? Не старику этому, которого спьяну твой отец выбрал в мужья тебе. А мне, именно мне! Не обманывай свое сердце! Мы с детских лет любим друг друга. И мы оба это знаем. Вчера я смотрел на тебя и никак не мог поверить, что ты выходишь замуж, что ты станешь женой другого. Но я же не знал еще, кто твой жених! Я был уверен, что он молод, хорош собой и что ты влюблена в него крепко. Еще вчера я лишь о том и думал, чтобы увезти тебя. Но я не осмелился говорить об этом. Как мог я мешать твоему счастью? А только счастья, как выяснилось, нет и в помине! И вот когда увидел я этого старика, то сразу решился, и никаких сомнений больше у меня уже не осталось. Послушай, я знаю, какой это кошмар – когда жизнь твою помимо твоей воли отдают на поругание чужому нелюбимому человеку. Я не дозволю, чтобы это случилось с тобой! Чтобы это случилось со мной – ведь без тебя уже счастья моего не будет. Милая моя, любимая! Решайся…
Сердце Тэфы бешено застучало.
Она смотрела в синие глаза Доминика и понимала: друг детства прав, целиком и полностью. Между ними всегда было что-то большее, чем детская дружба, – только тогда это не осознавалось, а потом их пути разошлись. Но как только Доминик появился в усадьбе, рядом с ним стало так спокойно и хорошо, и все грустные мысли исчезли, а осталось какое-то непонятное теплое счастье…
– Решайся, любимая. Другой возможности у нас уже не будет. – Юноша осторожно присел на краешек постели, взял Тэфу за руку, прижался к ней губами.
От осторожного поцелуя по телу вдруг покатилась жаркая хмельная волна.
В следующий миг Тэфа уже поняла, что обнимает Доминика, покрывает поцелуями лицо его и шепчет:
– Любимый, избавитель мой! Тебя послал мне Бог. Я так молилась, так умоляла. Конечно, милый, я согласна! Как только стемнеет, я выйду на задний двор и сяду в твою карету. Что твоя жена, что мой муж – все неважно. Я хочу быть с тобой, хочу быть только твоей. А там – пусть погоня, пусть все, что угодно. Наверное, нас нагонят, вернут. Все равно.
– Успокойся, любимая. Погони не будет. Но даже если вдруг и случится – что с того?! Родные твои не сразу поймут, в чем дело, а когда спохватятся – мы будем уже далеко. Я все придумал. Слушай, мы сегодня же выедем за границу, мы поедем в Париж, Берлин, Вену. Я слишком долго был без тебя. И больше уже никто тебя у меня не отнимет. Ты слышишь? Никто!
– Я слышу. Я верю.
– Я люблю тебя.
– И я…
Шептать признания. Слышать слова любви. Целовать. С замирающим сердцем принимать поцелуи. Стать сильной и решительной. Верить. Жить. Любить…
Тэфа обнимала Доминика так крепко, крепко-крепко, сколько было сил. И чувствовала, что в ее сердце, еще недавно ледяном и съежившемся от горя, распускается райский сад с ароматными прекрасными цветами и беззаботно заливающимися соловьями.
– Но как же матушка? – вдруг вспомнила Тэфа. И сразу же испугалась. – Доминик, когда она доведалась про мой брак, ей сделалось плохо. И пришел доктор и сказал, что матушке нельзя волноваться.
– Чудная ты, Тэфа. – Доминик нежно погладил ее светлые волосы. – Матушка твоя волновалась, что тебя за старика выдают. А как она доведается, что живешь ты со мной в любви и роскоши, то волноваться она, натурально, не будет.
Тэфа счастливо улыбнулась. Конечно, Доминик прав! И если бы она сама как следует подумала, то пришла бы к точно такому же выводу. Просто от счастья голова кружится. И как же это прекрасно!
Осмотрев номер – спартанская кровать, вытертый ковер, пыльное зеркало, графин с водой и граненый стакан на хлипком столике, – Лика Вронская грустно вздохнула, вытащила из сумки чистое белье и гель для душа, потом с опаской открыла дверь в ванную.
Приятного сюрприза за ней не оказалось: допотопная сантехника, старая кафельная плитка, по которой, свирепо шевеля усами, юркали тараканы.
Брезгливо морщась, Лика разделась, включила душ, смыла зазевавшееся насекомое в желтую ванну и быстро облилась едва теплой водой.
– С меня за этот «прекрасный» номер берут около семидесяти долларов в сутки, – ворчала она, растираясь полотенцем. – Очень надеюсь, что надолго здесь не задержусь. Хотя тут такие симпатичные мужчины! В коридоре я столкнулась с настоящим голливудским красавчиком! Да и тот парень у стойки, который заселялся после меня, тоже очень даже ничего. Эти двое мужчин так многозначительно на меня поглядывали. Может, закрутить новый роман? Конечно, я не верю в то, что клин клином вышибают. Но как знать…
Впрочем, романтическое настроение испарилось, едва Лика Вронская спустилась в ресторан, который унылым интерьером и непритязательными запахами на самом деле больше напоминал столовую.
Обозначенные в меню «салат «Цезарь» и «куриные окорочка по-белорусски» материализовались в виде пожухлой от старости зелени и неэпилированной пережаренной куриной ноги. И это способствовало принятию только одного решения: вкушать такую пищу по возможности недолго. Если долго – это может плохо закончиться, и никакое внимание со стороны местных кавалеров не спасет…
Сонная, неприветливая официантка, приносившая тарелки с таким видом, как будто бы делает великое одолжение, к задушевным разговорам не располагала. Поэтому, расплачиваясь, Лика решила просто уточнить дорогу к замку.
– Мимо ратуши и костела, через торговые ряды, потом увидишь, – панибратски пробормотала девушка.
Это «тыкание», вкупе с малосъедобной едой, заполнившей желудок свинцовой тяжестью, на секунду заставило Вронскую пожалеть об оставленных чаевых. Но хмурая морщинка быстро исчезла с ее лба.
Оказывается, это правда: все, что ни делается, – к лучшему.
Мучительная изжога уменьшает боль от дырки в сердце.
Тараканы в ванной очень быстро делают благоустроенное московское одиночество вполне привлекательным.
Все мысли только о том, чтобы побыстрее во всем разобраться и вернуться домой.
А о Павле – Лика, выскакивая из ресторана, радостно заулыбалась – больше уже почти не думается…
Еще через окно маршрутки Несвиж, преимущественно малоэтажный, кажущийся пустынным и почти лишенным транспорта, умилял своей отчаянной чистотой.
При прогулке пешком улицы вообще казались прекрасными декорациями.
Сияющие свежей краской урны, побеленные бордюры, аккуратные клумбы с яркими красно-желтыми пятнами тюльпанов и нарциссов. И при этом – ни единого человека поблизости.
«Все-таки белорусы – уникальная нация в плане поддержания порядка! Не только столица вычищена до последней пылинки, но и провинциальные городки. Никогда раньше такого не видела! «Сталкер» Тарковского можно было бы снимать в этих местах, – вертелось в голове у Лики, изумленно оглядывавшейся по сторонам. – Здесь так все выдраено, что это тоже уже как та странная зона из фильма. Теперь я уже совершенно не удивляюсь, что тут творится что-то непонятное, потому что…»
– Машка! В смысле Магда! Ты чего трубку не берешь?! Да не бойся ты, я не буду тебя больше призраками пугать!
Сначала Вронской показалось: звонким девичьим голоском звенит забор. Но потом черное высоченное ограждение вдруг как-то странно зашевелилось. И Лика замедлила шаг, с любопытством наблюдая за одетой во все черное девушкой, продолжавшей истошно вопить:
– Магда, тетя Стефания больше никаких призраков не видела!
У Лики невольно вырвалось:
– Призраков?
Девушка обернулась, и… эти светлые глаза, щедро обведенные черным карандашом, мертвенно- бледное лицо… конечно, теперь среди молодежи так модно… но все-таки лучше с такими готичными подростками сталкиваться при свете дня… вечером можно испугаться и решить, что исчадия ада вырвались
