прекрасную любимую девочку? Или поверит, но сможет ли он после этого быть с женой, которая стала причиной сильной боли, мучительного разочарования? Однако вот если соперницу уничтожить, отнять у нее самое дорогое, вынудить самой отказаться от сенатора… То куда придет блудный супруг в поисках утешения? Коварная, гнусная Лепида! Марк Луций ошибается, считая свою жену недалекой глупышкой. О, нет, дура такой план разработать бы не смогла никогда! Она превратила своих рабов в зорких, внимательных наблюдателей, выяснила все про Феликса и отточила каждую деталь кровавого дьявольского замысла. Нанесла удар, больнее которого ничего нет, раздавила, уничтожила… Внешне, конечно, никто ничего не заподозрил. Ночной пир, изысканные яства, сражение гладиаторов перед гостями в роскошном атрии – обычное дело, традиция в богатых знатных домах. Конечно, Марк Луций согласился. У него ведь легкое чувство вины, и он, несомненно, захотел доставить жене радость – довольная женщина не так внимательна и ревнива. А то, что супруга просит привести для сражения в том числе какого-то там Феликса, – ему было абсолютно все равно. Потом, конечно же, был тугой кожаный кошелек, переданный жадному ланисте, потом страх бедного Феликса, потом…
Теренция остановилась и со стоном прижала ладонь к животу. Почему-то всегда вот здесь, на этом витке выматывающих болезненных размышлений, начинает ужасно резать живот. Неужели милого мальчика ударили ножом туда, в смуглую незащищенную мягкость, созданную для легких прикосновений и нежных поцелуев?.. Бедный, сладкий! До конца не оправившийся после болезни, измученный долгой любовной игрой, должно быть, Феликс едва держался на ногах. И умер, наверное, быстро. Любимый, слабый! Почему никто не увидел, что он – сущий котенок против гладиатора?! Почему не вспомнили, какой странный чудесный случай произошел с ним недавно? Но нет – заставили драться, вынудили погибнуть. Должно быть, вдоволь натешившись видом агонии, Лепида распорядилась оттащить еще теплое тело Феликса в сторону, а гости, попивая вино, стали наблюдать со своих лож за следующей схваткой.
Любимый Феликс, обкусанные губы, синие прожилки под нежными веками с длинными черными ресницами… Он был совсем один перед смертью, и никто его не утешил, не ободрил. Прекрасное тело его – где оно? Домашние рабы не занимались им! Знакомые Петры рассказали, что пришел какой-то специально нанятый Лепидой человек и увез труп. О, да – проклятая жена Марка Луция все рассчитала правильно. Если нельзя ничего сделать для любимого, то тело его – как храм любви, которому хочется воздать почести. Но осквернен храм, разрушен целиком и полностью. Не будет у мальчика могилы, достойной его божественной красоты, и даже места его упокоения не выяснить…
А теперь – Теренция снова это почувствовала – идти стало легче, и боль улеглась, как присмиревший шторм. Свет и тепло, которые были в любви, подаренной Феликсом, почему-то на мгновение согревают сердце и теперь. Любимого нет – а все равно кажется, что он так близко, даже ближе, чем в сладкие минуты любовных объятий. И от этого становится очень хорошо и спокойно. Петра говорила: душа Феликса теперь видит и познает Бога, и лучше этого нет ничего. Возможно, рабыня права, и Феликсу хорошо, поэтому утихает, успокаивается боль.
Надо пользоваться этой короткой передышкой. Дышать. Чувствовать свое спокойно бьющееся сердце – без втыкающихся в него острых иголок боли. Ощущать живот, не разрубленный надвое то ли мечом, то ли страданиями. Потому что очень быстро эти мгновения пройдут. И появится бездна пустоты. И ужас перед жизнью без Феликса. Какой любовник, какой дом? Все это пустое, все это не нужно. Главным в жизни, оказывается, была настоящая любовь, чистая, как горное озеро, прекрасная, словно нежно-розовый восход золотистого солнца. Без Феликса же все не в радость. И никогда не будет в радость. Время такое не лечит, это ясно и очевидно. Хочется вырваться из превратившейся в пытку жизни – стылой, темной, терзающей. Только вот эта вредная рабыня, которая семенит рядом, все портит…
«Все в воле Бога», – весь день твердит служанка. Она права: жизнь, смерть, любовь, счастье, горе – все это пронеслось через душу, как ураган. И ясно уже теперь: Феликс был спасен, чтобы показать настоящую любовь, и ушел, потому что, наверное, слишком горячим, всезатмевающим стало счастье. Все ясно и понятно. Кроме одного. Вместо души осталось кровоточащее пепелище. Невыносимо оно, ненавистно все. И хочется мчаться вперед, разбивая кулаки о мрамор городских стен, сбивая ноги на горных дорогах, и потом нырнуть в пропасть, как в забвение…
– Смотрите, – Петра, поддерживая едва стоящую на ногах хозяйку, замедлила шаг, – похоже, мы нашли дом, и здесь даже живут люди. Уму непостижимо – поселиться в глухих горах! Но вы же видите: огонек от лампы прекрасно заметен через ставни!
Теренция поморгала сухими, воспаленными от слез глазами. Странное видение не исчезло. В горах, среди деревьев, вдруг оказался простой домик, сложенный из серого, поросшего мхом камня. Возле него бежит чистый извивающийся ручеек, рядом с которым, на каменной невысокой скамье, стоит кубок для воды. Еще в воздухе чувствуется аромат свежеиспеченных лепешек, где-то в отдалении негромко блеет козочка, квохчут куры…
Да, Петра права. Здесь живут, об этом свидетельствует множество деталей. Но вместе с тем здесь, здесь…
Теренция посмотрела на рабыню, пытаясь понять, чувствует ли Петра то же самое. Или это просто ее измученное болью сознание начинает постепенно затухать – от усталости и страданий? Но какие же странные, непонятные ощущения… Почему-то вдруг все тело словно превратилось в чашу, заполненную невообразимым вином – покоя и умиротворения. Появляется счастливая уверенность: здесь надо быть. Именно здесь сосредоточено все на свете: счастье, смысл, спокойствие, любовь…
Она вскрикнула.
Некрасивое лицо Петры преображалось прямо на глазах. Исчезли оспинки, разгладились морщинки на лбу и печальные складки у губ. Глаза засияли невероятным умиротворяющим светом.
– Теренция, Господи! – рабыня перекрестилась, а потом осенила крестом и хозяйку. – В какое святое место помог нам попасть Бог! Я смотрю на вас и вижу – сама жизнь возвращается в ваше лицо.
Войти туда.
Все равно, кто окажется за калиткой и что произойдет.
Просто войти – и важнее этого ничего нет.
Медленно продвигаясь вперед, понимая, что происходят какие-то странные, непостижимые изменения, Теренция дошла до невысоких потемневших ворот, отворила дверь и по выложенной камнями дорожке пошла к скромному жилищу.
Дом тянул к себе как магнит.
В целом мире существовало одно только скромное жилище, ставшее вдруг центром всего.
Ничто не может остановить на этом пути…
Внутри оказалось темно. Двигаясь на ощупь по узкому коридорчику, Теренция вдруг с удивлением поняла: спешит, торопится, стремится вперед так, как не стремилась никогда и никуда ранее, и даже спешка на свидание к Феликсу не может сравниться с этим жадным нетерпением.
Потом была еще одна дверь, а за ней кухня с горящим очагом, сидящей у огня темноволосой женщиной. Также в том покое находился мужчина, нестарый, но с длинной бородой, одетый в толстую шерстяную тогу.
Теренция захотела поздороваться, спросить разрешения погреться у огня – и с каким-то звенящим восторгом поняла, что приглашение остаться в доме уже получено! Что люди эти понимают мысли так, как будто бы они были словами. И вообще они знают все – про императорский дворец, лупанарий, Марка Луция, Феликса, выжженное, пропаленное бедой сердце.
– Иоанн, принеси девочкам одеял, ты же видишь, они замерзли.
– Конечно, Мария…
«Я тоже понимаю их мысли, – вдруг осознала Теренция, не в силах отвести взгляда от лица женщины. Оно было восхитительно красивым, и ни сеточка морщин, ни темные круги под глазами не портили красоты, а, наоборот, непостижимым образом сами тоже были красотой. – Женщина не произнесла ни слова, я смотрела на ее лицо и видела: губы даже не шевельнулись».
– Говорить не нужно, все главное – в сердце. Я знаю, ты обижена. Не понимаешь, почему он дал тебе любимого, а потом отнял. Не принимаешь этой боли, помышляешь о смерти. Знаешь, я тоже его не понимаю. Он взял на себя грехи людские, отдал себя людям и ушел. Мне было так больно. Каждой матери больно терять дитя свое… Зачем я здесь без него? Но я стараюсь принимать это. Хотя понять не могу… Конечно, я попрошу за тебя. Он никогда не отказывает мне, когда я прошу для других. Он очень странный,
