заокеанских гостей радовало наличие густой сети любимых забегаловок, продающих колу, гамбургеры и картошку фри. Как на старых добрых друзей, глядели заграничные гости на родные названия и одобрительно кивали головами: некогда страшная, непонятная страна встала-таки на путь исправления. Вот они, признаки цивилизации и демократии, – налицо. Точнее – на лице.
Откуда им было знать, что Москва, словно женщина, купившая себе новый гардероб, не могла вот так, в одночасье, выбросить всю старую одежду. Облачившись в наряды иностранных «ресторанов», в позабытых углах лабиринтов старых улиц, в неприметных карманах проулочных тупиков столица каким-то чудом сохранила рюмочные и пивные, пирожковые и сосисочные, пельменные и чебуречные, бутербродные и котлетные. Конечно, большинство из них стали называться модными словечками «кафе» и «бар», но… если кальсоны с начесом назвать «ретро-неглиже», кальсонами они от этого быть не перестанут, так ведь? Кто-то из новых хозяев просто пожалел денег на евроремонт, кто-то не сделал его вполне сознательно. В результате дух «старых добрых времен» ощущался.
Не вызывающие никакого гастрономического интереса у туристов эти места имперского общепита пользовались неизменным вниманием местных трудяг, пенсионеров, алкашей, бомжей, студентов и – полиции. Едва на улицы опускались сумерки, синие патрульные джипы отправлялись на ежевечерний променад между здешними рюмочными и пивными, неизменно собирая щедрый урожай клиентов для вытрезвителя. Где еще, как не в пельменной, можно так набраться ядреного «ерша» из купленного в забегаловке пива и припартизаненной с собой чекушки?
Сегодня, впрочем, улов был негуст. Тройка смирных пьянчужек, перебравший лишнего, а потому крепко задремавший мужик да двое шумных коротышек. Трое первых, постоянные посетители районного «приюта для опьяневших», полицейских и обслуживающий персонал вытрезвителя знали в лицо, а потому вели себя тихо и спокойно. Буйствовали и горлопанили в основном чужаки.
– Нарушение прав человека! – на диво четко и громко выговорил лысый низкорослый мужик в некогда дорогом, а сейчас невозможно замызганном костюме. – Я требую адвоката!
– Убью, мля! – рычал другой коротышка, в кожанке и красной бандане, исступленно тряся решетку, перегораживающую салон джипа. – Отпустите, челы поганые, а то, в натуре, хуже будет!
– Заткнитесь там, – вяло огрызались полицейские. К задержанным они не лезли, надеялись, что алкоголь сделает свое дело, и шумные пассажиры угомонятся.
Однако коротышки не унимались.
– Урою, мля! В шуркъ порублю! Мне в форт надо, сбор на штурм! Сабля меня убьет, если я не явлюсь… Пустите, челы, по-хорошему, а то я вам кишки достану!
– Требую звонок адвокату! Мои права ущемляют!
Один из полицейских не выдержал:
– Ну, я вас сейчас ущемлю, – и кивнул водителю: притормози.
Далее произошло то, что сухие полицейские протоколы обычно описывают, как «оказание сопротивления при задержании»… Остаток пути прошел в относительной тишине и спокойствии. Трое пьянчужек благоразумно помалкивали, перебравший мужик продолжал крепко спать, а двое коротышек уныло смотрели в окна. Костюмный иногда морщился, почесывая поврежденные места, и тихонько бубнил под нос о правах человека. В ответ банданный зло косился и шипел:
– Мля, чел, да заткнись ты уже! Мало тебе?
Когда патрульный джип подъехал к старинному двухэтажному зданию грязно-бордового цвета, в котором располагался вытрезвитель, лица буянов отекли и расцвели синяками самых различных оттенков.
– Кто это их так? – без интереса осведомился санитар самого что ни на есть мясницкого вида, извлекая из салона притихших коротышек.
– Да бутылку между собой не поделили, вот и подрались, – безразлично пожал плечами полицейский, усаживаясь обратно в машину: для него ночь только начиналась.
…Процедуру раздевания костюмный перенес стоически, зато банданный вопил как резаный, когда ему, уже разоблаченному до трусов и носков, предложили добровольно расстаться с банданой.
– Не трожьте, гады! – истошно верещал он.
Разумеется, его вопли сочувствия не встретили. Лишенный красной косынки, бывший банданный впал в подавленное состояние и на вопросы протокола о фамилии-имени-адресе отвечать напрочь отказался. Бывший костюмный документов при себе тоже не имел и, словно из солидарности к собрату по несчастью, тайну своей личности развеивать тоже отказался.
– Братья? – деловито осведомилась дородная фельдшерица при виде одинаково раскрашенных синяками и татуировками, невысоких, лысых пьяниц. Впрочем, ответ ей был неинтересен.
Просьба поднять с пола монетку или пройтись с закрытыми глазами по прямой вызвала со стороны обоих шквал ругательств различной степени цензурности. Фельдшерица махнула рукой и вынесла диагноз: «Проспятся». На этом медицинское освидетельствование закончилось, и оба бунтаря были помещены в камеру – для оздоровительного сна.
Впрочем, ни тот, ни другой спать не собирались. Бывший банданный, похоже, искал, на ком бы сорвать злость, поэтому почти сразу же согнал с места обитателя лучшей койки. Лишившийся постели несчастный ткнулся было на соседнюю кровать, но не тут-то было – бывший костюмный, со знанием дела приглядевшись к имеющимся койкам, уже наметил себе для ночевки именно эту и потому бесцеремонно оттолкнул посягателя и гаркнул:
– Не смей вторгаться в мое личное пространство!
Тем не менее расправа над сокамерником бывшему банданному не помогла: он угрюмо плюхнулся на застеленную сомнительного цвета простыней кровать, уткнулся лысой головой в ладони и горестно простонал:
– Сабля меня убьет!
Бывший костюмный неожиданно присел рядом с ним и, приобняв соседа во внезапном порыве искреннего пьяного сочувствия, потряс его за татуированное плечо и пробормотал:
– Понимаю, братан, как я тебя понимаю! Моя пила меня тоже со свету сводит!
– Пила? – бывший банданный приподнял голову и уставился на неожиданного утешителя с проблеском интереса в глазах. – Не слышал… Новый уйбуй, что ли?
– Да если бы новая! – хмыкнул собеседник. – А ведь была у меня одна… Молоденькая, гладенькая, умненькая… И совсем дешево мне обходилась – только из провинции приехала… А пила – она старая… Глаза б мои ее не видели!
– А Сабля если меня к утру своими глазами не увидит, то мне кранты, в натуре, – вернулся в мир своих волнений бывший банданный.
Его сосед находился в той стадии опьянения, когда собеседник для поддержания разговора был уже и не особенно нужен. Он икнул и, видимо, переживая у себя в голове какой-то момент из прошлого, заговорил с внезапной агрессией:
– Ну и сволочь же ты, Зинка! Я же все для тебя… Столько барахла накупил! Тачку, квартиру, шмотки брендовые! На косметологов сколько денег спустил, на хирургов пластических, сколько тебе жира откачали, а ты, зараза, – брачный контракт, кодироваться, бизнес делить?.. Нет, вот ты скажи мне, братан, – как тебя?
– Дюбель.
– Угу… Так скажи мне, братан, – бывший костюмный настойчиво приобнял новоявленного родственника за шею и доверительно прислонился лбом к его лысине: – Вот что им нужно, а?
– Не знаю.
– И я не знаю… – Мужик широко зевнул и продолжил: – Но я тебе так скажу: у них одно на уме – пилить. И ведь запилят насмерть! Если не уйти.
– Куда уйти? – Дюбель не поспевал за мыслями собеседника.
– Не куда, а от кого. От Зинки, от кого же еще? От жены, от пилы моей доморощенной, – сонно отозвался бывший костюмный.
– А-а… Ну да, ты ж, мля, обычный чел! – озарило тут Дюбеля. Он окинул своего собеседника презрительным взором, и вдруг брезгливость в глазах сменилась пониманием. – Ну-ну, ничего, чел, ничего, – неловко попытался он утешить соседа. – Молодец, и от Зинки ушел, и от пилы ушел. Прямо весь из себя крутой колобок. Все теперь будет румяно.
Бывший костюмный, тяжело навалившись на него всем телом, уже спал. Дюбель приподнялся, вздохнул, глядя, как плюхнулся на «его» койку недавний собеседник – и улегся на соседнюю кровать.
– Эх, вы, челы, ошибка Спящего, – совсем пить не умеете, – пробормотал он и отвернулся к стене, тяжело выдохнув себе под нос: «Сабля меня убьет».
Утро ознаменовалось противным скрипом двери камеры. В помещение, распространяя аромат дорогой косметики, важно вплыла намакияженная дама, хорошо за тридцать, в сопровождении охранников в темных костюмах, похожих друг на друга, как два красных кирпича. Углядев на одной из коек пивной животик и блестящую лысину, поморщилась, глядя на безобразно отекшее, изукрашенное синяками лицо, брезгливо ткнула наманикюренным пальцем в плечо лежащего и визгливо поинтересовалась:
– Петр, вы ли это?
– Э-э? – хрюкнул в ответ разбуженный.
– Нажрались, как Шарик на помойке! – уничижительно проскрежетала дама и отступила на шаг, давая дорогу охранникам: – Забирайте.
Охранники аккуратно подняли бесчувственное тело и вынесли его вон. Дама поторопилась следом, надменно отмахнувшись от дежурного, попытавшегося вручить ей пакет с реквизированной накануне одеждой.
А меньше чем через час дверь снова распахнулась, и в камеру ввалилась целая ватага шумных байкеров, распространявших вокруг себя крепкий сивушный аромат.
– Дюбель, ты? – бросились к койке другого коротышки двое. – Вставай давай, придурок! Сабля заждался, башку тебе снесет!
– Сабля… Пила… – неразборчиво прохрипел в ответ тот.
Не дожидаясь, пока невнятно мычащий товарищ придет в себя, байкеры подхватили его под руки и понесли к выходу.
Толпа коротышек, следовавших за ними, на обратном пути успела не только забрать пакет с одеждой товарища, но еще и обчистить незапертый сейф под столом у дежурного, в результате чего байкеры стали счастливыми обладателями пяти изъятых у других пациентов сотовых телефонов и семи «лопатников», настолько худых, что это вызвало единодушное праведное возмущение:
– Их, мля, уже обчистили! Хапуги!
На встрече выпускников (если бы он надумал ее хоть раз посетить) Петр Васильевич Шашкин смог бы вызвать зависть у большинства бывших однокашников, ибо жизнь его, если брать внешние параметры – удалась. Успешный бизнес – Петр Васильевич являлся владельцем сети быстрого питания «Шашки». Приличное жилье – просторная двухуровневая квартира на верхних этажах нового жилого комплекса в Ясеневе, из окон которой открывался роскошный вид на Битцевский парк. Хорошие машины: серебристый «Мерседес Родстер» для лета и «BMW X6» для зимы. Дорогие привычки: не космический туризм, но и не теннис – Петр Васильевич любил играть в гольф. Семья… Вот тут сложнее, но для зависти однокашников хватило бы и того, что было перечислено до семьи.
Семья, состоявшая из жены Зинаиды и флегматичного пухлого сына Никиты, была половником дегтя в том, что вполне можно было бы назвать бочкой меда жизни Петра Васильевича. И назвать вполне оправданно. Бесконечно длинные рабочие дни, тряски в переполненных трамваях, грязная съемная комната, тяжелый физический труд, безобразные «стрелки» с криминалом и унизительные переговоры с вымогателями из госорганов остались в далеком прошлом… Но в том же прошлом осталась и улыбчивая, заботливая Зиночка,
