вызывать ее в кабинет, закрывал двери на ключ, что повергало ее в трепет и волнение, диктовал какие-то неважные бумаги, брал ее за руки, гладил по плечам.
И, наконец, он просто признался ей в любви и тут же предложил:
– Вы можете выбрать любую страну: Францию, Италию, Германию, и меня тут же направят туда послом. Мне только стоит позвонить в Москву. И тогда вы поедете туда жить со мной. Только укажите, в какой стране вы бы хотели жить. Зачем вам оставаться с каторжанином? Разве вы не скучаете по своему сыну? Разве вам безразлична его судьба? Мальчика надо отдать в хорошую швейцарскую школу.
Данченко стоял на одном колене напротив Марии Георгиевны и сжимал ее запястье.
– Не говорите мне сейчас ничего. Вы же умная женщина и сможете все продумать. Я с женой живу только формально. Она не против такого поворота. Я обо всем ей рассказал. Мы договорились, что, обеспечив ее и детей, я могу быть свободным. Я безумно люблю вас и готов на все. Слышите, абсолютно на все…
Мария Георгиевна выдернула руку и поспешно вышла из кабинета Данченко. Она не смогла оставаться на работе и, сославшись на головную боль, быстро ушла домой. По дороге, которая была довольно длинной, Мария Георгиевна шла, вздрагивая от любого шума мотора, думая, что это машина Данченко, посланная следом. Она понимала, что генерал уже не может бороться с собственными чувствами и действительно готов пойти на все.
«Но что делать? Поговорить с мужем? А зачем? Что может сделать он? Это приведет только к усилению конфликта и дополнительным переживаниям, – думала Мария Георгиевна. – Может быть, стать его любовницей? Но это так постыдно. И разве я смогу скрыть измену от мужа? И разве это остановит его от действий в отношении Месропа?»
Незаметно для себя, за размышлениями, она зашла во двор разрушенной церкви и прошла в храм через двери. Внутри все было разорено. Фрески на стенах изуродованы, только местами оставались куски с росписью, сохранившие рисунок. Иконостас либо вывезен, либо уничтожен. Ко всему прочему церковь еще и жгли. На месте алтаря валялись обуглившиеся куски бревен. Купол был наполовину снесен, и вверху, словно рана, зияла огромная дыра, устремленная в небо.
Мария Георгиевна перекрестилась и прочла молитву: «Ангеле Христов святый, к тебе припадая молюся, хранителю мой святый, приданный мне за соблюдение души и телу моему грешному от святого крещения…»
Она вышла из развалин и столкнулась в дверях со старушкой, которая странно на нее посмотрела и сказала:
– Все будет хорошо, доченька… Вот увидишь! Храни тебя Бог!
Мария Георгиевна быстро пошла по улице и вскоре оказалась дома. Месроп возвращался домой уже затемно, перемазанный глиной, множество раз пропотевший и продрогший за день в канавах. Он так сильно уставал, что временами полностью замыкался и весь вечер, до самого сна, не ронял ни слова. Он тоже жил напряженным ожиданием худшего, потому многое понимал, но оставался смиренным.
В этот вечер он тоже было замкнулся в себе, но вдруг, взглянув на жену, спросил:
– Мара! У тебя что-то сегодня произошло?
– Нет. Ничего особенного. С чего ты это взял? – ответила она.
Месроп опустил глаза и больше ничего в этот вечер не говорил. Она вязала ему свитер на самодельных деревянных спицах, а он задумчиво сидел у печки и грел замерзшие руки.
Когда Месроп уснул, она взяла лист бумаги и при свете лампы стала писать.
Утром, на работе Мария Георгиевна обнаружила большой букет белых роз на столе. Она посмотрела на них несколько секунд и решительно вошла в кабинет Данченко. Поздоровавшись, она протянула ему сложенный вдвое листок бумаги.
Данченко взял его в руки, развернул и прочитал. Это было ее заявление об увольнении с работы по собственному желанию. Он повертел бумагу в руке и, не глядя на Марию Георгиевну, написал резолюцию в углу: «Согласен».
– Ну и как вы будете жить дальше? Вы все равно можете в любой момент принять мое предложение. Я подожду.
Наверное, Данченко имел своих осведомителей, которые докладывали ему о проблемах в жизни семьи Тарасовых. Иначе он не был бы столь терпеливым.
В то время среди новой элиты было модным жениться на бывших аристократках. Эта своеобразная тенденция появилась, в частности, и по причине разорения многих светских барышень и их родителей. Мария Георгиевна не могла на это пойти. Она ушла из департамента, оставив на столе розы и ничего не объяснив сослуживцам.
Дома она рассказала Месропу о своем поступке. Во время рассказа Мария Георгиевна смотрела ему в глаза, пытаясь оценить реакцию мужа. Он оставался невозмутимым и слушал ее спокойно.
– Ну что же, это еще один благородный поступок с твоей стороны, Мара. Я наверняка этого не заслужил.
Камень упал с сердца Марии Георгиевны. Она стала весела и игрива, а вскоре устроилась на работу декоратором в павильоне выставки народного хозяйства.
Через две недели произошло событие, которое окончательно положило конец опасениям семьи. Брали банду в соседнем поселке. Операцией руководил лично Данченко. В перестрелке с бандитами он был серьезно ранен и, не приходя в сознание, скончался в городской больнице.
Дела в семье необъяснимым на первый взгляд образом начали налаживаться. Месроп продолжал копать канавы под фундаменты бараков, но, не удержавшись, стал подсказывать строителям, как лучше строить и ставить стены. Помните, у него было архитектурное образование? Строители стали к нему прислушиваться, и очень скоро его произвели в прорабы, несмотря на статус ссыльного. Вскоре Месропа попросили поработать в архитектурном управлении города и помочь с проектом новой застройки. Его пригласили на должность инженера-строителя и по его личным проектам начали застраивать улицы Новосибирска.
