Софью же, заметил Андрей, этим разговором они словно в вишневый сироп окунули. Но чувствовал, что и у самого щеки горят.
– Не ты ли тот самый боярин, что Швидригайлу пленил? – спросил Егор.
– Я,– не без гордости ответил Ильинич.– Вот с Мишкой и брали.
– Ну и чего ради старались?
Все Росевичи и Андрей остолбенели. Если бы спрашивал злобно, то ясно было бы, как отвечать, а то спрашивал так простодушно, по-свойски, что с кулаками на него не полезешь.
– Надо было! – отрезал Андрей.– А что?
– Единственный все же из князей за наших был. Обидно!
Андрея покривило.
– «За наших»! Скажи-ка ему, Мишка, кто Швидригайле «наши»! – И, не дожидаясь Мишкиных речей, выпалил в лицо Верещаке: – Не пленили бы, он уже, может, всех вас тут посек крыжацкими мечами.
Егор собрался возразить, но Петра потянул брата за рукав, перебил:
– Пойдем, брат, помолимся, а то не успеем! – И старому Росевичу на расставание: – Завидный у тебя, боярин Иван, зять. Будет свадьба, нас с Егоркой позови.
– Позову,– ответил старик,– если до того часа голов не лишитесь.
– Не лишимся! – заверили братья.
– Ну, дай вам бог!
Верещаки потянулись в церковь, Росевичи – к саням, и старый боярин, прискальзывая на дороге, пыхтел в лад каким-то своим думам: «Разбойники!» или «Ишь, сороки!». О братьях больше не вспомнили, словно не встречали их и не слышали. «А что, может, судьбу накаркали? – весело думал Андрей, косясь на пунцовую Софью.– Почему не жениться? Девка – красавица. Прямо ангел. Вон как рдеет. И род достойный. И приданого не пожалеют».
Волнующие эти мысли оборвал дружественный удар в плечо и обвал радостных криков:
– Андрей, Мишка, здорово! Что, ослепли? Семку не узнаете?
Глянули – Семка Суботка, вместе в августе под Кенигсберг ходили.
– Ну, как? Что? Где? – сыпал вопросами сильно хмельной Семка.– Пошли к нам, отпразднуем встречу. Вон мой двор, сто шагов!
– В другой раз,– отказался Мишка.– Помяли меня в церкви, едва дышу.
– Ну, так завтра, послезавтра? А то обижусь!
Меж тем боярин Иван с женой, Софья, Гнатка и Еленка дошли до своих саней. Старик глядел на младшую дочь, глядел и, развеселясь, бухнул:
– Что горишь? Замуж захотелось, а?
– Ах, тата, всегда вы! – растерялась девушка.
– Что тата? Что тата – слепой? – улыбался старик.– Слепому видно. Ну, Гнатка, скажи.
Богатырь пробурчал невразумительно и засмеялся.
– Ах, тата! – обиженно сказала Софья.– Выдумаете – стыд слушать.
– Ты у меня гляди! – погрозил дочке старик.– Быстро запру в камору.
По дороге в Рось Андрей как бы из пустого любопытства спросил приятеля:
– Мишка, а что вы Софью замуж не отдаете? Или не женихается никто?
– Женихами хоть пруд пруди,– ухватывая Андреев интерес, ответил Мишка.– Только куда ж ей замуж на пятнадцатом году? Молода!
– Что ж ей, до тридцати с вами сидеть? – усмехнулся Андрей.
– Пусть сидит. Что ей, плохо? Отец на икону меньше молится! – И спросил: – А что, у тебя жених на примете есть?
– Да нет,– смутился Андрей.– Похож я разве на свата?
По приезде, когда все легли отдыхать, Мишка передал отцу свой разговор с Ильиничем.
– Ей-богу, быть свадьбе,– сказал старик.– На нашей прямо шкура горит. Готова хоть завтра. Уж я эти взгляды-перегляды хорошо понимаю.
– А что дадим за Софкой, если посватается? – осторожно узнал Мишка.
– Залужки дадим! – решил боярин Иван. Мишка ахнул:
– А мне что?
– Не скупись! – шикнул на него отец.– Выслужишь. Сам к Витовту поеду, большее получишь по старой дружбе и памяти.
И установилось в Роси необычное настроение. Ничего вроде не произошло, ничего толком не было спрошено и не было сказано, а охватил всех зуд ожидания, внимательны все стали к словам, особого значения исполнились речи. Хоть и понимали, что серьезное дело вот так, с одного приезда, не делается, что Ильинич Софьину руку не сам попросит, а должен прислать почетных сватов, и неизвестно, попросит ли
