фольклора, соотнесенного с чувством героини: это и любовная кручина, и увядание красы, и тоска сердечная, и немые уста…
Вообще Бестужеву в повести «Роман и Ольга» больше удался поэтический тип повествования, нежели прозаический.
Для воссоздания картины прошлых лет писателю помогают исторические реалии того времени. Языковую историческую конкретность Бестужев сразу оговаривает в примечании: «Языком старался я приблизиться к простому настоящему рассказу и могу поручиться, что слова, которые многим покажутся странными, не вымышлены, а взяты мною из старинных летописей, песен, сказок». Историческая лексика не только была необходима для воспроизведения национального колорита, но и обогащала русский литературный язык, знакомила читателя, далекого от знания русской истории и этнографии, с большим числом славянских реалий, т. е. служила целям просвещения. По тексту рассыпаны и народнопоэтические образы, речь героев пестрит пословицами, поговорками, присказками. Писатель стремился ритмически организовать прозаическую речь.
Автор сделал значительную попытку проникнуть во внутренний мир героев и сосредоточиться на мотивах их поведения. Так, в повести предстает довольно неожиданное, но в призме декабристского характера вполне логичное объяснение побуждений Романа к «добыванию» для себя славы. Уразумев причину отказа Симеона выдать за него дочь («человек, не отличенный… согражданами… казался ему ничтожным»), он наметил своеобразную «программу действий» для того, чтобы завоевать руку Ольги. Эта «программа» сполна выразилась в Романовой песне о любви Гаральда к Елисавете: «одними песнями не купить руки Елисаветиной, покуда слава не будет твоею свахою». Но как оказалось, не только мысль о соединении с любимой движет героем Бестужева по пути к славе, в лучах которой хотел бы видеть Симеон своего будущего зятя. Для Романа общественное служение соположено в первую очередь с его служением родному Новгороду. В результате у героя Бестужева достижение личного счастья становится органично связанным с приращением блага Отечеству, что и делает для него равновеликим личное и общественное. Конечный итог воссозданной ситуации сугубо декабристский, однако насколько индивидуальным представлено в повести ее решение!
Бестужев в повести «Роман и Ольга» обнаруживает целый арсенал жанров и хорошее владение ими: здесь и авантюрный роман, и разбойничья сказка, и чувствительная повесть, и готический роман, и усвоенная композиция романтической поэмы, и целый свод фольклорных лирических жанров, пословиц, поговорок. Но чего не произошло в исторической «новгородской» повести Бестужева, так это взаиморастворения прозаического и поэтического типов повествования, документа и вымысла. Поэтому в повести не могло осуществиться художественное проникновение в дух исторической эпохи, объяснение человека историей. Так, например, Роман – герой XIX в. – рассуждая о женщинах, говорит на языке галантного XVIII в., а героиня о своем милом друге – языком романтической поры.
Повесть «Роман и Ольга» может быть соотнесена с повестью «Изменник». Сходство заключается, прежде всего, в декабристской направленности произведений. Как и думы К. Рылеева, эти повести служат целям воспитания гражданских чувств читателя. Если в «Романе и Ольге» нарисована идеальная картина человеческих и гражданских отношений, то в «Изменнике» декабристская гражданская идея доказывается на основе негативного примера. Исследованию зла, порока, причин предательства посвящена повесть от первых слов главного героя Владимира Сицкого («Пусть же берега твои сохранят меня от гонения моих злодеев, от бури жизни и более всего от меня самого, как твои воды спасали некогда предков от ярости татар!») до последних слов повести: «Земля не примет того, кто ее предал». Изменяется сам тип названия произведения, заключающего в себе уже не имя героя (так называлось большое число исторических повестей начала XIX в. – «Наталья, боярская дочь», «Марфа Посадница», «Зиновий Богдан Хмельницкий», «Предслава и Добрыня», «Роман и Ольга»), и не историческое место («Замок Венден», «Ревельский турнир» и т. п.), а нравственное преступление. Название повести, эпиграф, заимствованный из Шекспира, подготавливают читателя к психологическому исследованию причин предательства. Сосредотачивая внимание на личности Владимира Сицкого, автор избирает психологический аспект для своей повести. Характер героя раскрывается с разных точек зрения. Вначале мы узнаем о Владимире из диалога двух «умных горожан» – плотника и ратника. Лишь затем следует исповедь героя, из которой становятся понятными многие его поступки. С одной стороны, сами исторические обстоятельства откладывают отпечаток на характер Владимира: «Это кровавое зрелище потрясло мою трехлетнюю душу и напечатлело в ней буйные, неутомимые страсти». С другой стороны, становится ясным, что гражданская пассивность Владимира приводит его к краху. Герой в смутное время теряет жизненные ориентиры, которые для А. Бестужева заключаются именно в служении государственным интересам России. «С кем и за что сражаться – не было мне нужды, лишь бы губить и разрушать», – говорит Владимир. Сначала он служит Федору, затем Борису Годунову, затем самозванцу Дмитрию, а в конце поляку Лисовскому. Осознание того, что без четкого гражданского ориентира человек неизбежно деградирует как личность, характерно не только для А. Бестужева, но и для Рылеева, обращавшегося в стихотворении «Гражданин» к «изнеженному племени переродившихся славян».
В художественной структуре повести очевидны черты баллады и поэмы. В целом в литературоведении сложился взгляд на «Изменника» как на повесть-поэму, как на определенную стадию в освоении прозаическим повествованием опыта романтической поэмы, указывается на близость повести поэме Байрона «Осада Коринфа». Связь повестей А. Бестужева с романтической поэмой была отмечена еще А. Пушкиным, написавшим: «Это хорошо для поэмы байронической». Связь эта заключается и в интересе к демоническим характерам, и в лирической приподнятости повествования, и в передаче психологических состояний героя, и в лирической исповеди героя, и во введении религиозно-философского мотива борьбы добра и зла за душу человека, и в традиционном для романтической поэмы любовном конфликте (хотя он является здесь второстепенным), и в композиционных приемах. Большие хронологические купюры в развитии действия (между первой и второй частями повести срок в три года), хронологические перебои повествования, «быстрые переходы» – все это говорит о связи произведения с романтической поэмой.
Историческая основа «Изменника», исторические реалии, которыми была насыщена повесть «Роман и Ольга», сведены к минимуму. Действующие лица произведения: братья Сацкие, Лисовский, Иван Хворостинин – исторические фигуры. Но реальных черт, хотя бы намеков на реальные исторические образы, нет. Они нарисованы в романтических красках. Число исторических примечаний в повести минимально, и некоторые из них ориентированы не на точный исторический факт, а на легенду, предание. Национальный колорит повести «Изменник», в сравнении с повестью «Роман и Ольга», сглажен. Событиям русской истории придан характер, скорее, общечеловеческий, общеромантический, нежели национально своеобразный. Объяснение этому заключается в следующем. Личность, ставшая объектом исследования в повести, лишена ярких национально-самобытных черт. Национальная самобытность для декабриста это, прежде всего, яркая гражданственность. В жизни главного героя патриотические чувства не занимают должного места, тускнеют и национально самобытные краски повести.
Тема Ливонии в исторической повести декабристов
Значительным явлением исторической повести декабристов стали ливонские повести Бестужева («Замок Венден», «Замок Нейгаузен», «Замок Эйзен», «Ревельский турнир»), в которых писатель обратился к истории средневековой Прибалтики с ее жестокими феодальными устоями, самоуправством германских рыцарей, вторгшихся в Х в. на земли западных славян, пруссов, литовцев, латышей, эстов и принесших с собой разрушение и смерть. «Как железо легла рука саксов на вендов и раздавила их», – напишет историк об этом времени.
Вскоре на помощь «уставшим» грабить и разбойничать немецким феодалам прибудут рыцари Тевтонского ордена и продолжат эпоху жестокости и бесчестия, наглости и глумления над самим знаком креста – символом христианства, или, как скажет благородный рыцарь Вигберт фон Серрат, «символом благости и терпения» («Замок Венден»). Уже в этой первой ливонской повести Бестужев, владевший
