Рунар задумался.
— Это у нас новые методы такие? Оскорблять невинных людей?
— Как мило с твоей стороны завести речь о методах и об оскорблениях, — сказал Эрленд. — На твоем счету, дружок, восемь случаев нарушения служебных инструкций, в частности, применение силы к задержанным. Я не знаю, кому ты лизал задницу, что тебя не выгнали сразу поганой метлой, но, видимо, и эту задницу ты лизал недостаточно хорошо, потому что в итоге тебя уволили — с позором. Вышвырнули к чертям собачьим…
— Заткнись, мудак, — прохрипел Рунар, нервно оглядываясь вокруг, — как ты смеешь!
— …за постоянные сексуальные домогательства.
Костлявые белые пальцы еще сильнее сжали грабли, выступили костяшки. Лицо старика обратилось в гримасу ненависти, глаза сузились, челюсти сжались. Эрленд еще на пути сюда думал — от сообщенных Элинборг сведений его трясло, словно на электрическом стуле, — а как хорошо бы было, коли бы в каком-нибудь другом мире этому Рунару досталось-таки по заслугам.
Эрленд служил в полиции очень давно, и до него доходили слухи о Рунаре, о том, какие проблемы он создавал начальству. Он даже видел его много лет назад пару раз, но тот, кто стоял перед ним сегодня, был так стар и немощен, что Эрленд не сразу его признал. Истории о делишках Рунара до сих пор пересказывали в полиции. Эрленд где-то прочел, что прошлое — это словно другая страна. Ах если бы все эти истории и правда происходили в другой стране. Впрочем, тут есть доля правды — времена меняются, и люди тоже. Но он, Эрленд, не готов так просто прошлое забыть.
Они так и стояли в саду, не отводя друг от друга глаз.
— Так что было с Кольбрун? — спросил Эрленд.
— ИДИ ОТСЮДА к ЧЕРТУ, ПИДОР ВОНЮЧИЙ!!!
— С удовольствием. Как только ты расскажешь мне про Кольбрун.
— Блядь подзаборная! Вот кто она такая! — процедил Рунар, не разжимая челюсти. — Что, съел? А теперь катись отсюда, мудило столичное!!! Что бы она обо мне ни говорила, это все блядская ложь. Не было никакого сраного изнасилования. Это все ложь, блядская ложь!
Эрленд попытался представить себе, как Кольбрун сидит перед этим человеком, много лет назад, со своим заявлением. Вообразил, как она пытается взять себя в руки, пытается набраться смелости пойти наконец в полицию и рассказать, что с ней приключилось. Вообразил себе ужас, который она пережила и который больше всего на свете хотела бы забыть, словно и не было ничего, словно это был ночной кошмар и ей нужно только проснуться. А проснуться никак нельзя — над ней надругались, на нее напали, ее осквернили.
— Она заявилась к нам через три дня после той ночи и обвинила его в изнасиловании, — сказал Рунар. — Чушь собачья.
— И ты вышвырнул ее вон, — сказал Эрленд.
— Да врала она все.
— Ага, и по этому поводу ты расхохотался ей в лицо, посмеялся, в какое незавидное положение она попала, и развязно предложил ей все забыть. Это я знаю. Да только она не забыла, не так ли?
Старик смотрел на Эрленда испепеляющим взглядом.
— Она отправилась по инстанциям, дошла до Рейкьявика, не так ли? — сказал Эрленд.
— Хольберга не признали виновным.
— И кто ему в этом помог, ты, случаем, не припомнишь?
Эрленд представил себе, как Кольбрун спорит с Рунаром в полицейском участке. Спорит с этой мразью! Доказывает, что ее слова — правда, стоит на своем — что она в самом деле пережила этот ужас. Пытается убедить его в своей правоте, словно он — верховный судья в ее деле.
Она собрала всю волю в кулак и постаралась описать ему четко, что произошло в ту ночь. Но нет — слишком больно. Она не в силах пересказать, что случилось. Это что-то неописуемое, чудовищное, гадкое. Но все-таки как-то она сумела рассказать о случившемся связно. Но что это? Уж не ухмыляется ли он? С чего бы ему ухмыляться, он же полицейский. Не может быть, не может быть. Но тут он приступил к допросу. Его интересовали подробности.
— Расскажи мне, как это было. В точности.
Она в удивлении посмотрела на него и неуверенно начала рассказ заново.
— Нет, это я уже слышал. Расскажи точно, что и как произошло. Ведь на тебе были трусы. Как он с тебя их снял? Как он в тебя вошел?
Он что, шутит? Сделав глубокий вдох, она спросила, есть ли в участке полицейские-женщины.
— Нет. Если ты намерена обвинить этого человека в изнасиловании, тебе нужно сообщить как можно больше подробностей, ясно тебе? А так твои байки яйца выеденного не стоят. Ты его небось завела, дала ему понять, что не прочь?
Не прочь? Едва слышно она сказала, что, разумеется, нет.
— Так, говори громче, я ни черта не слышу. Как он сумел снять с тебя трусы?
Теперь точно — он смеется над ней. Ухмыляется. Он говорил нагло, придирался к каждому слову, не стесняясь, заявлял, что не верит ей, вел себя грубо, то и дело задавал откровенно хамские, грязные вопросы. Он фактически утверждал, что она сама спровоцировала нападение, что она хотела заняться сексом с этим мужчиной, но на полдороге передумала, а было поздно, ха-ха, вот так-то вот, поздненько давать задний ход.
— Это, знаешь ли, так не делается! Тоже мне, воображала! Ты что думаешь, можно вот просто так пойти на танцы, флиртовать с мужиком, а потом взять и на полдороге остановиться? Да ты смеешься. Не-ет, милочка, так не бывает. Назвался груздем — полезай в кузов, вот так-то!
Она уже рыдала, но собралась с силами, открыла сумочку, вынула оттуда пластиковый пакет и отдала его полицейскому. Тот открыл пакет и вынул оттуда порванные пополам женские трусики. Ее собственные…
Рунар бросил грабли на землю и попытался скрыться в доме, но Эрленд преградил ему дорогу и толкнул его к стене. Они смотрели друг другу в глаза.
— Она передала тебе улику, — сказал Эрленд. — Единственную улику. Она была уверена, что по ней Хольберга можно обвинить.
— Ничего она мне не передавала, — прошипел Рунар. — Оставь меня в покое.
— Она передала тебе трусики.
— Ложь!
— Тебя должны были уволить на месте, мерзкая, гадкая тварь!!!
Эрленд с отвращением отошел от едва дышащего старика. Тот сполз вниз по стене.
— Я просто хотел показать ей, чего ей ждать от судей, если она решит подать жалобу, — пропищал старик. — Я ей услугу оказал. Судьи смеются, когда им попадают такие дела.
Эрленд развернулся и пошел прочь. Как смеет бог, коли он существует, как он смеет, как он смеет давать такому чудовищу, как Рунар, дожить до старости и отбирать жизнь у невинной четырехлетней девочки.
Наверное, надо вернуться к сестре Кольбрун. Нет, сначала в кевлавикскую библиотеку. Полки, полки, корешки книг. А, вот она, Библия.
Эрленд неплохо знал Библию и сразу нашел шестьдесят третий псалом. Вот и она, строчка с могильного камня.
— Сохрани жизнь мою от страха врага.
Надо же, правильно запомнил. Второй стих псалма, вторая половина. Эрленд, не отходя от полки, прочел псалом несколько раз, водя пальцами по строкам, повторяя текст про себя.
Первая половина второго стиха — мольба господу.
Эрленд почувствовал, будто голос, вопль несчастной женщины доносится до него через года.
— Услышь, Боже, голос мой в молитве моей.
11
Эрленд снова подъехал к белому дому, обитому гофрированным листом, и заглушил двигатель. Выходить из машины не стал, решил сначала докурить. Он все старался дымить поменьше и в хорошем настроении умудрялся выкуривать не более пяти сигарет за день. М-да, сегодня это уже восьмая, а еще и трех пополудни нет.
Вышел из машины, взбежал по ступенькам крыльца и позвонил в дверь. Прошло несколько минут, никакой реакции. Позвонил еще раз, ноль эмоций. Заглянул сквозь стеклянную дверь — зеленый плащ и зонтик висят на вешалке, сапоги стоят на полу. Позвонил в третий раз, повернулся спиной к двери и вышел под самый край козырька. Вдруг дверь распахнулась, на пороге стояла Элин, глядела на него с ненавистью.
— Я тебе сказала, оставь меня в покое! Пошел вон, убирайся!
Она попыталась захлопнуть дверь, но не тут-то было — Эрленд успел вставить ногу в проем.
— Не думайте, что мы все такие, как Рунар, — сказал он. — Я знаю, с вашей сестрой обошлись плохо. Я говорил с Рунаром. То, что он совершил, чудовищно, но сейчас ничего не изменишь. У него старческое слабоумие, он не способен понять, что натворил.
— Оставьте меня в покое!
— Мне нужно с вами поговорить. Я хотел бы, чтобы это произошло по вашей доброй воле — иначе мне придется вызвать наряд и доставить вас в участок. Знаете, я буду рад, если получится обойтись без этого.
Эрленд вынул из кармана фотографию могилы и просунул ее в щель между дверью и косяком.
— Я нашел это в квартире у Хольберга.
Элин не ответила. Помолчали.
Эрленд держал фотографию двумя пальцами, так чтобы Элин могла ее разглядеть. Он не видел, что она делает, только чувствовал, как она давит на дверь. Через некоторое время дверь отпустили, Элин взяла фотографию у него из рук.
Ну наконец-то, дверь открылась, вот она, стоит в коридоре, рассматривает снимок.
Эрленд зашел внутрь, аккуратно закрыл за собой дверь.
Элин ушла в гостиную, Эрленд подумал было, не снять ли мокрые ботинки. Ладно, просто ноги вытру о коврик. Прошел в гостиную, мимо вычищенной до блеска кухни и кабинета. На стенах висят картины в золоченых рамах, в углу — синтезатор.
