Хинином душу мне глушили,Гасили снегом жар во лбу,А я лежал, как труп в гробу.Моя болезнь гнилой горячкойСлыла тому сто лет назад.Стояла смерть в углу за печкой,И ведьмы обложили сад,И черти по стене скользили,Усевшись на свои хвосты,И с непомерной высотыК постели жмурики сходили:— Погибли мы, и ты погиб!Угробит всех Преступный Тип!5Зима прошла. Весною раннейОчнулся я — один, один,Без помощи, в сплошном тумане,В дурмане, без гроша в кармане…За стенкой — тихо на диване,И всюду тихо. Из глубинДуши нахлынув, слезы льются…Дверь настежь! Вижу донце блюдцаИ руку. Слышу:— Гражданин!Возьмите огурец соленый!И блюдце брякнулось на стул,И все затихло. ПораженныйЯвленьем жизни возрожденной,Не выплакавшись, я заснул.Соседка с мужем возвратиласьДомой, когда уже в окнеЛуна сквозь облачко светилась.И что она сказала мне?— Какая радость! Ваша милостьДля новой жизни пробудилась!Ура, ура! Мы с муженькомСейчас напоим вас чайком.Весна была, как Боттичелли,И лиловата, и смутна.Ее глаза в мои гляделиИз приоткрытого окна,Ополоумев, птицы пели,Из сада муравьи ползли.Так снизошло к моей постелиБлагословение земли.6Настал июнь, мой лучший месяц.Я позабыл угарный чадСвоих январских куролесиц,Метелей и ломброзиад.Жизнь повернуло на поправку:Я сам ходил за хлебом в лавку,На постном масле по утрамЯичницу я жарил сам,Сам сыпал чай по горсти в кружкуИ сам себе добыл подружку.Есть в птичьем горлышке вода,В стрекозьем крылышке — слюда, —В ней от июня было что-то,И после гласных иногдаВ ее словах звучала йота:— Собайка— Хлейб— Цвейты— Звейзда.