превосходил государственных людей, державших бразды правления. Гулливер переехал с берегов Невы на берега Сены, но все-таки чувствовал себя среди лилипутов.
Так, министр иностранных дел Делышссе (а он еще считался самым выдающимся по талантам министром иностранных дел Третьей республики) «всюду авторитетно говорил, что по имеющимся у него достоверным сведениям войны быть не может». Остальные министры вторили ему: «Когда я приехал в Париж и увидел, что там существует такое оптимистическое настроение, то, боясь проговориться, я старался ни с кем не видеться и уехал поскорее в Виши», — пишет Витте.
Оптимизм царил не только в Париже, но и в Петербурге. «Государь в отличном настроении духа», — передавал министр двора барон Фредерике. Наместник Алексеев вел чисто провокационную политику, возмущаясь «нахальством Японии» и постоянно советуя начать военные действия. Император Николай заявлял, что «он войны не желает», но что «если Япония и Китай не подчиняются, то это потому, что мы с ними церемонились; с ними можно действовать, только внушая страх и не делая уступок, если же и сделать какую-либо уступку, то как милость белого царя». Формулировал этот строй царских мыслей Витте такими словами: «Одним словом, я войны ни за что не начну, а они не посмеют — значит, войны не будет». Это именно и были слова Николая II, когда даже и Вильгельм (желавший этой войны) довел до его сведения об идущих в Японии грандиозных военных приготовлениях: «Войны не будет, так как я ее не хочу».
Витте вернулся осенью в Петербург, и к нему явился японский посол Курино, не желавший войны, делавший от себя все зависящее, чтобы ее избежать. Он жаловался Витте, что на японские ноты ответы даются спустя месяцы, что Алексеев ведет дело к войне, что Япония раздражена. Курино еще в середине января, за несколько дней до нападения на русские броненосцы, предупреждал Витте, что война вспыхнет через несколько дней, если Россия не даст ответа. Бессильный Витте мог только передать об этом столь же бессильному Ламздорфу.
В первый день войны Витте видел Николая II: «У него было выражение и осанка весьма победоносные. Очевидно, происшедшему он не придавал никакого значения в смысле, бедственном для России».
Император Николай II обыкновенно гораздо лучше и тоньше понимал мнение о себе собеседников и контрагентов, чем им это казалось. Так было с ограниченным Вильгельмом, так было и с могучим Витте, Витте, по-видимому, и не догадывался, что Николай II не просто был к нему «нерасположен», но всей душой ненавидел его и, конечно, ненавидел его именно прежде всего вследствие нетерпеливой манеры Витте и его неуменья (невзирая на все усилия) скрыть полнейшее свое неуважение к Николаю и ко всем основным интеллектуальным и моральным качествам, коими природа одарила этого монарха. «Ум, любя простор, теснит», и, разумеется, Витте теснил собой сдержанного, внешне корректного и прекрасно воспитанного царя, постоянно оскорблял его, сам того не замечая (и только в мемуарах изредка и рассеянно в этом оправдывался в том духе, что вот, действительно, каюсь, бывал с царем резок). И было еще одно условие, которое не могло не усиливать ненависти Николая II к Витте: все-таки без Витте, в конце концов, никак нельзя было обойтись. Всегда, когда требовались в самом деле очень большой ум и изворотливость, приходилось, хоть со скрежетом зубовным, обращаться всякий раз на Каменноостровский проспект. Перед войной Витте не требовался: Безобразов и Алексеев рвутся в бой и удостоверяют, что японцы либо уступят, либо будут наголову разбиты. Вовремя войны Витте тоже не требовался (для самой войны), ибо, во-первых, войска идут в бой безропотно, и, значит, еще воевать можно очень долго, а во-вторых, помощник обер- гофмаршала полковник Путятин гарантирует полную победу на основании точного на сей предмет предсказания св. Серафима Саровского. Но когда в 1904 г. понадобилось заключать новый торговый договор с Германией, или в 1905 г. мириться с японцами, или в 1906 г. получать 2'/
Кончался в 1904 г. десятилетний срок русско-германского торгового договора, заключенного в 1894 г., и Витте по просьбе Николая II взял на себя переговоры о новом, договоре. Опять ему пришлось стоять лицом к лицу с Германией, но не та была обстановка: Витте мог на этом деле учесть, как страшно все изменилось за десять лет и как мало уцелело от «наследства Александра III», от былой мощи. В самом деле. Германское правительство готовилось пожать первые обильные плоды русской дальневосточной политики и борьбы России с «желтым драконом», против которого Вильгельм столь горячо приглашал в свое время «народы Европы» соединиться. Договор 1894 г. был блистательной победой Витте над германскими аграриями. Теперь, в 1904 г., аграрии «взяли реванш» самый полный. Еще до отъезда Витте в Германию было собрано особое совещание, чтобы установить общую линию поведения в этом вопросе. Вильгельм с ударением и многократно заявлял, что Россия, воюя с Японией, может быть совершенно спокойна за свою западную границу. Это означало, что в случае ссоры с ним Россия уже не может быть столь спокойна за эту границу. Дело было уже после Тюренчена, после первых русских потерь на море, наконец, после того, как для всех в Европе и почти всех в России безнадежный проигрыш войны вполне выяснился. Совещание, по- видимому, было настроено довольно панически. Да и в самом деле, речи быть не могло о таком сопротивлении германским притязаниям, как то, которое оказал Витте в 1892–1894 гг. Не только было абсолютно немыслимо возобновление таможенной войны, но даже сколько-нибудь длительное упорство с русской стороны грозило беспокойнейшими осложнениями. Кроме непосредственной угрозы, к которой всегда мог прибегнуть Вильгельм, были налицо и иные соображения, крайне усиливавшие зависимость и связанность России в этом вопросе: так, новый министр финансов Плеске указал, что Россия должна будет прибегнуть к займам на дальнейшее ведение войны и что нужно уступить по вопросу о торговом договоре, лишь бы обеспечить за собой германский денежный рынок. Не Витте, конечно, мог при данных обстоятельствах предлагать борьбу и звать к опасному сопротивлению. Он высказался в том смысле, что нужно будет пойти на уступки, на явный экономический урон для России ввиду политико-стратегических соображений. Первые переговоры начались в письменной форме, и Витте, несмотря на вышеупомянутые решения, так упорно и ловко отстаивал безнадежно проигранные русские позиции, что понадобилось личное обращение Вильгельма к Николаю II, чтобы сопротивление Витте было окончательно сломлено. Собственно, когда он выехал на о. Нордерней (летом 1904 г.) для переговоров с канцлером графом Бюловым, то дело было ясно для обеих сторон: Витте знал, что уступит, и знал также, что граф Бюлов это знает уже наперед. Две недели длились переговоры, В умственном отношении граф Бюлов был крупным человеком, если его сравнивать с другими канцлерами послебисмарковского периода, с Каприви или с Гогенлоэ, или позднее с Бетман-Гольвегом, но он был, конечно, очень мал, если его сравнить с Витте. Но тут, летом 1904 г., слишком уж выгодна была для графа Бюлова самая обстановка спора. Отстояв все, что только при самых неблагоприятных условиях можно было отстоять, Витте должен был уступить в весьма важных пунктах, но в самом конце негоциации все-таки Бюлову пришлось неожиданно испытать львиный коготь: «Это человек недурной, хитрый, не особенно деловитый и не особенно умный, но умеет хорошо говорить, вообще как человека государственного считаю его совершенно второстепенным», — так определяет Витте графа Бюлова. И, когда уже обсуждение торгового договора подходило к концу, Витте принялся вдруг настаивать на официальном обязательстве со стороны германского правительства открыть германский денежный рынок для русских займов. Бюлов всячески хотел уклониться от этого, показывал несколько телеграмм от Вильгельма, прямо воспрещающих это делать, и т. д. Витте дождался, когда договор был уже совершенно готов, но еще не подписан, и вдруг выехал из Нордернея в Берлин, объявив, что подпишет договор в Берлине. На другой день прибыл туда и Бюлов. Совершенно очевидно, что этой внезапностью Витте рассчитывал несколько обеспокоить Бюлова, который, конечно, очень хотел, чтобы выгодный для Германии торговый договор был немедленно подписан без дальнейших трений, правда, опасных для России, но и не очень приятных для Германии; словом, Бюлов не мог не желать, чтобы созревший шюд можно было наконец заполучить в руки. Витте явно на все это и рассчитывал, внезапно сорвавшись с места и выехав из Нордернея в Берлин. «На другой день туда приехал и Бюлов. Тогда я заявил, что не подпишу договора, который уже лежал на столе в готовом виде, пока не получу официального обязательства об открытии немецкого денежного рынка. Бюлов, увидав с моей стороны такую решимость, через четверть часа дал мне письмо, разрешающее заем, а я с своей стороны тогда подписал договор». Этот эпизод характерен для
