гости к матери, ее посещала мысль, что он может погибнуть в автокатастрофе с участием огромной фуры. Она представляла себя вдовой в трауре в ВиндзорПайнс: черное платье, черная шляпкатаблетка с вуалью, хотя никто уже не надевал ни шляпок, ни вуалей, на поминальной службе в церкви невнятной конгрегации, в которую ходила вся округа. Замуж она больше не выйдет. Но чувство утраты не мешало ей фантазировать: она продаст дом и будет вольна поступить со своей жизнью так, как ей самой вздумается. Возьмет и переедет в Италию, как та молодая писательница, автор книги «Под солнцем Тосканы»!
Но это только в том случае, если за дом можно будет чтото выручить. Банкротство ставило на всех мечтах крест, и порой ее посещали ужасные мысли: не было бы ей лучше без Сима? Почему бы не уйти от него, не переехать к Лоле в НьюЙорк, в ее милую квартирку на Одиннадцатой улице?
Но на это не хватило бы денег. Эту квартирку они тоже не могли уже себе позволить, придется както объяснить это Лоле.
Битель вздрогнула, поняв, что Лола стоит рядом.
— Я тут думала, мама… — начала дочь, аккуратно садясь на край кровати. Беглая инспекция показала, что дела обстоят хуже, чем она предполагала: в холодильнике сыр из супермаркета вместо деликатесного, беспроводной Интернет отключен за неуплату, из всех кабельных телеканалов осталось только несколько базовых. — Мне не обязательно вкалывать на Филиппа. Я бы предпочла устроиться на настоящую работу. Может быть, связанную с модой. Или начала бы учиться актерскому мастерству. Филипп всех знает, он подскажет мне, куда лучше поступить. Уверена, у меня получится. Я видела игру Шиффер Даймонд, и мне показалось, что это не так уж трудно. Реалитишоу — тоже неплохо. Филипп говорит, что их снимают в НьюЙорке все больше. Там и без таланта можно обойтись.
— Лола, милая, — откликнулась Битель, тронутая желанием дочери помочь, — это все было бы чудесно, если бы нам была попрежнему по карману твоя жизнь в НьюЙорке.
Лола прищурилась:
— То есть как?
Битель покачала головой:
— Мы больше не можем себе позволить платить за квартиру. Я боялась тебе об этом говорить, но управляющую компанию уже пришлось предупредить. Аренда оплачена только до конца января.
Лола вскрикнула:
— Ты у меня за спиной избавилась от моей квартиры?
— Мне не хотелось тебя огорчать.
— Как ты могла?! — простонала Лола.
— Пойми, милая, у меня не было выбора. В январе мы лишимся обоих «мерседесов»…
— Как ты такое допустила, мама?
— Не знаю! — взвыла Битель. — Я доверилась твоему отцу. А он все это нам устроил. Теперь всем нам придется ютиться в какомнибудь кондоминиуме, где нас никто не знает… мы попытаемся начать все сначала.
Лола усмехнулась:
— Думаешь, я стану жить в многоквартирном доме? С тобой и с папой? Нет, мамочка! — Ее голос окреп. — И не подумаю! Я не уеду из НьюЙорка. Я слишком далеко продвинулась, чтобы теперь от всего отказаться. Нам только и остается надеяться, что на меня в НьюЙорке.
— Где же ты будешь жить? — крикнула Битель. — Не на улице же!
— Буду жить с Филиппом, — сказала Лола. — Так и так я с ним живу.
— Лола! — пришла в ужас Битель. — Жить с мужчиной до замужества? Что скажут люди?
— У нас нет выбора, мама. Когда мы с Филиппом поженимся, никто не вспомнит, что мы жили с ним раньше. У Филиппа теперь уйма денег. Только что ему заплатили аванс — миллион долларов за сценарий. Поженимся и чтонибудь придумаем, — заверила Лола, косясь на мать. — Он уже давно сделал бы мне предложение, если бы не его тетка. Вечно она толчется рядом, вечно за ним подглядывает… Слава Богу, она уже старуха. Рано или поздно заболеет раком или еще чемнибудь и освободит квартиру. Тогда туда переедете вы с папой.
— Дорогая! — Битель хотела ее обнять, но Лола увернулась. Она знала: если мать до нее дотронется, она раскиснет и сама разревется. А сейчас было не время давать слабину. Словно почувствовав в себе перед лицом невзгод легендарную силу своей матери, она встала.
— Поехали в торговый центр, мама! — предложила она. — Ну и что, что у нас нет денег? Я не могу махнуть на себя рукой. Наверняка на твоей кредитной карточке осталось хотя бы немножко.
Глава 12
Билли Личфилд ехал в поезде в Спрингфилд, штат Массачусетс. По пути ему позвонила сестра: их мать неудачно упала и сломала бедро, теперь она в больнице. Она возвращалась из магазина с покупками и поскользнулась у самого дома на льду. Ее жизнь вне опасности, но раздроблены кости таза. Хирурги соберут таз и скрепят его металлическими пластинами, но выздоровление займет много времени, кроме того, бедняжка до конца жизни останется в инвалидном кресле. Ей всего восемьдесят три, она легко могла бы протянуть еще лет десять — пятнадцать.
— У меня нет времени за ней ухаживать! — кричала в трубку сестра Билли, Лаура. Она работала юристом в корпорации, была дважды разведена и воспитывала двоих детей, восемнадцати и двенадцати лет. — Место для нее в доме престарелых мне тоже не по карману: Джекобу на будущий год поступать в колледж. То и другое мне не потянуть.
— Все будет в порядке, — ответил ей Билли. Он воспринял ужасное известие спокойнее, чем сам ожидал.
— Каким это образом? — не унималась сестра. — Если происходит чтото в этом роде, значит, началась плохая полоса.
— У нее должны быть деньги, — предположил Билли.
— Откуда у нее деньги? — фыркнула сестра. — Не сравнивай всех со своими богатыми ньюйоркскими дружками.
— У меня есть коекакое представление о жизни других людей, — возразил Билли.
— Придется тебе вернуться жить в Стритэм и заботиться о ней, — угрожающе произнесла сестра. — Она ходила за продуктами для тебя. Обычно она делает закупки в четверг утром. — Тон был осуждающий, будто случившееся было на его совести.
— Спасибо, родная.
Он прервал связь и уставился в окно на безрадостные, привычно бесцветные ландшафты НьюХемпшира. Он ненавидел возвращаться в дом, где прошло его несчастливое детство. Его отец, врачортодонт, считавший гомосексуальность болезнью, а женщин — людьми второго сорта, заслужил презрение и Билли, и его сестры. Оба сочли его кончину пятнадцать лет назад избавлением. При этом Лаура всегда недолюбливала Билли, маминого любимца. Билли знал, что Лаура не может простить матери, что та позволяла ему заниматься в колледже всякой ерундой: искусством, музыкой, философией. Билли в отместку записал сестру в безнадежные зануды. Она была воплощением заурядности: непонятно, как природа умудрилась подсунуть ему такую скучную сестрицу! «Настоящая тунеядка» — этим словосочетанием Билли обозначал про себя самое страшное, что может произойти с человеком в жизни. Все ее существование было лишено увлечений и страстей, поэтому она вечно раздувала любое, даже самое незначительное событие. Билли склонялся к мысли, что сейчас сестра сильно преувеличивает последствия маминого падения.
Но, добравшись до больницы на окраине Спрингфилда, он убедился, что матери гораздо хуже, чем он предполагал. Она всегда была крепкой женщиной, но сейчас, на больничной койке, выглядела бледной беспомощной старухой, хотя успела, готовясь встречать сына на Рождество, подкрасить седые волосы.
— Вот и ты, Билли!.. — тихо вздохнула она.
— Конечно, мама, куда же я денусь!
— Ей ввели морфий, — предупредила его медсестра. — Несколько дней ей будет трудно ориентироваться.
Мать заплакала:
— Не хочу быть обузой тебе и твоей сестре! Может, лучше меня усыпить?
— Не мели вздор, мама! — прикрикнул на нее Билли. — Ты поправишься.
Когда закончилось время посещения больных, лечащий врач отозвал Билли в сторонку. Операция прошла хорошо, но сказать, когда больная сможет ходить и сможет ли вообще, пока нельзя. До поры до времени ее удел — инвалидное кресло. Билли кивнул и взял чемодан Gaultier. Дорогой французский чемоданчик смотрелся совершенно неуместно в скромной провинциальной больнице. Потом он целых полчаса прождал на холоде такси. Дорога до дома матери заняла двадцать минут. Это обошлось в сто тридцать долларов — Билли чуть не застонал от неожиданной дороговизны. Теперь, когда с матерью случилось несчастье, ему придется начать экономить. В снегу у двери остался отпечаток тела — здесь упала его мать.
Задняя дверь оказалась незапертой. В кухне Билли наткнулся на два пакета с покупками — скорее всего их занес в дом сердобольный санитар. Билли всегда считал себя циником, но с недавних пор стал замечать, что любые проявления человеческой доброты вызывают у него приступы сентиментальности. С тяжелым сердцем он доставал из пакетов еду. В одном из пакетов он обнаружил упаковку нежирных сливок. Так вот чем был вызван злополучный внеочередной поход матери в магазин! Билли всегда любил кофе со сливками.
Следующим утром, в девять часов, он был в больнице. Вскоре явилась его сестра с младшей дочерью, Доминикой, — тощей светловолосой девочкой с клювообразным носом, копией своего папаши — местного плотника, выращивавшего летом марихуану и в конце концов угодившего за решетку.
Билли попытался заговорить с племянницей, но ничего не вышло: либо ей неинтересно, либо просто она бестолковая. Она призналась, что терпеть не может читать, даже «Гарри Поттер» ей до лампочки. Чем же она в таком случае занимается? — осведомился Билли. Болтает с друзьями в Интернете — был ответ. Билли повернулся к сестре и вопросительно приподнял брови, но Лаура только пожала плечами:
— Ее не оторвать от компьютера. У всех теперь возникает одна и та же проблема с детьми, да и, честно говоря, всем нам некогда с ними заниматься. Особенно мне.
Билли был к этой девочке неравнодушен — всетаки близкое родство, но она его сильно огорчила. Он уже решил, что ее судьба — прозябать среди «белых отбросов». Какая все же ирония в том, что его родители выбивались из сил, чтобы добраться до верхушки среднего класса, выучить детей, сделать их культурными людьми (отец слушал у себя в зубном кабинете Бетховена), — а в результате их внучка отворачивается от книг! Вотвот наступят новые «темные века», обреченно подумал Билли.
Он провел с матерью целый день. Гипс ей наложили от колена до поясницы. Он не выпускал ее руку.
— Билли, — твердила она, — что со мной будет?
— Все будет хорошо, мама, вот увидишь.
— Вдруг я не смогу водить машину?
— Чтонибудь придумаем.
— Вдруг я попаду в дом престарелых? Я туда не хочу, там я умру.
— Я этого не допущу, мама.
От страха у него свело живот. Если дойдет до дома престарелых, как он сможет это предотвратить? Он чувствовал полное бессилие.
