Сестра пригласила его к себе поужинать — ничего особенного, макароны с сыром. Лаура жила недалеко от матери, в большом одноэтажном доме, купленном для нее отцом после ее первого развода. Семья никак не могла взять в толк, почему Лауре, дипломированному юристу, не удается сводить концы с концами. Билли полагал, что она, составляя записки по судебным делам, зарабатывает меньше, чем могла бы, с еето дипломом. К тому же она была неисправимой транжирой. Все полы в ее доме были застелены коврами, кухня была устроена в кокетливой нише, бросались в глаза полки с фарфоровыми фигурками, коллекции плюшевых медвежат, телевизоров Билли насчитал четыре штуки, у дивана в гостиной выдвигались подставки для ног и имелся держатель для чашек. Сама мысль о том, чтобы провести вечер в такой обстановке, привела Билли в ужас, поэтому он поспешил пригласить Лауру и племянницу в дом матери.
Он пожарил цыпленка с травами, потушил картофель с розмарином и сделал салат с зеленой фасолью. Готовить он научился у поваров своих состоятельных друзей, потому что никогда не гнушался общения с тружениками кухни. Доминика, племянница, пришла в восторг — не иначе никогда в жизни не видела, как люди колдуют над едой. Наблюдая за девочкой, Билли успокоился: кажется, на ней рано ставить крест. Широко расставленные глаза, милая улыбка, вот только портящие ее острые, хищные резцы…
— Чем Доминика займется, когда вырастет? — спросил он сестру на кухне, прибираясь после ужина.
— Понятия не имею. Ей еще только двенадцать лет, — пожала плечами Лаура.
— У нее есть какиенибудь интересы, особые таланты?
— Кроме привычки меня бесить? Заявила, что хочет стать ветеринаром. Я в двенадцать лет мечтала о том же. Все девочки так говорят.
— Ты не жалеешь, что не стала ветеринаром?
— Я жалею, что я не жена Дональда Трампа и не живу в ПалмБич. — Лаура хлопнула себя по лбу. — Так и знала! Склероз! Надо было выйти замуж за богатого.
— Почему бы тебе не отправить Доминику в заведение мисс Портер в Коннектикуте?
— Тут ты прав, — молвила Лаура. — Тогда хоть она выскочила бы за богача. Конечно! Если бы не одна загвоздка: чтобы заиметь денег, нужны деньги, помнишь это правило? Разве что какаянибудь из твоих зажиточных подруг захочет назначить ей стипендию.
— У меня есть связи, — сказал Билли. — Я бы мог постараться.
Сестра посмотрела на него в упор:
— Связи? Можно подумать, что ты инопланетянин, Билли! Мать угодила в больницу, а ты думаешь только о том, как поместить мою дочь в частную школу, где ее будут учить правильно пить чай!
— Тебе стало бы проще жить, если бы ты научилась цивилизованно разговаривать с людьми.
— Хочешь сказать, что я невоспитанная? — Лаура швырнула на стол кухонное полотенце. — Надоело! Вечно ты, как приедешь, донимаешь меня своей ньюйоркской надменностью. Ведешь себя так, будто все остальные ниже тебя. А самто ты кто такой? Чего ты добился в жизни? У тебя даже работы нет. Если только не называть работой сопровождение старушек. — Она стояла посреди кухни с таким видом, словно готовясь к схватке. — И мечтать не смей о возвращении в НьюЙорк! — прошипела она. — Не вздумай предоставить мне одной все это расхлебывать. Я уже пятнадцать лет ухаживаю за матерью. С меня хватит, теперь твоя очередь.
Они с ненавистью уставились друг на друга.
— Извини, Лаура, — проговорил Билли, протискиваясь мимо нее. — Я иду спать. — И он поднялся в свою комнату.
В его старой комнате все оставалось как когдато, в отличие от комнаты Лауры, которую их мать превратила в спальню для гостей. Он рухнул на кровать — ложе четвертьвековой давности с четырьмя столбиками, с бельем Ralph Lauren, — тогда сам Ральф только начал заниматься домашней обстановкой. Эта кровать была винтажной, все ее убранство тоже. Собственно, и сам он, Билли, был таким же. Удрученный этой мыслью, он принял таблетку ксанакса и взял наугад книгу с полки под окном. Это оказалась «Смерть в Венеции» Томаса Манна.
Только этого не хватало! Он отложил книгу, жалея, что не купил в супермаркете скандальных журнальчиков для развлечения. Погасив свет, он стал ждать, что темнота его усыпит, но ожидание затянулось. Нагрянувшие беды представлялись все реальнее, все грознее, они превратились в валуны, которые громоздились и громоздились на нем, пока не продавили грудную клетку до самого хребта. Он уже задыхался и боялся умереть.
Спасла его внезапно возникшая мысль. Он сел в кровати и зажег свет. Потом встал и нервно заходил перед камином. Для того чтобы уладить все проблемы — свои собственные, матери, даже сестры, — достаточно провернуть однуединственную сделку: продать крест Марии Кровавой. За него можно было запросто выручить три миллиона долларов, а то и больше. С такими деньгами он нанял бы для матери сиделок, отправил бы Доминику в частную школу, выкупил бы свою квартиру. Став ее владельцем, он бы зажил на Пятой авеню, нежась в расслабляющем коконе культурного общения… В следующую секунду он осознал неприглядную реальность. Ни о какой продаже креста не могло быть речи: это была украденная ценность, опасная, как заряженный револьвер. С такими редкими предметами старины работали особые люди, которые тайно возили их по всему миру, предлагая тем, кто предложит больше всех, кто изойдет слюной от подвернувшейся возможности их присвоить. Но торговля предметами старины — преступление международного масштаба, за нее легко загреметь в тюрьму. Свежий пример — приговор одному торговцу антиквариатом, вынесенный недавно в Риме: пятьдесят лет лишения свободы!
Назавтра матери стало хуже: она подхватила инфекцию. Так она могла остаться в больнице на неделю, а то и дольше. Тогда кончится вся ее страховка, и ей придется перейти на систему «Медикэйд», а это значит перевод в другую больницу, подешевле, в центре Спрингфилда.
— Мне так жаль, Билли! — повторяла она, стискивая ему руку. Она чувствовала слабость, глаза были наполнены страхом. — Кто бы подумал, что в нашей жизни произойдет такое! — прошептала она.
Когда она уснула, Билли вышел подышать воздухом, купил в газетном киоске сигареты, хотя бросил курить уже много лет назад, когда заказчицы запретили курение в своих квартирах. Он присел на скамейку. Был типичный для Новой Англии холодный серый день, грозивший снегом, но снега все не было. Он глубоко втянул дым, который с непривычки обжег легкие, у него слегка закружилась голова, даже появилась тошнота. Но он отдышался и затянулся опять.
В следующие дни, пока мать лежала в больнице, Билли опять заделался курильщиком — это помогало снимать стресс. За сигаретой он вел с самим собой один и тот же разговор. Что бы он ни предпринял, он разорен. Если он не продаст крест, если продаже помешают его моральные принципы, то он обречет мать на бессмысленные мучения, а то и на смерть. А если продаст, то его самого замучает совесть. Даже если его не сцапают, он будет чувствовать себя преступником в том утонченном обществе, в котором вращается. Он убеждал себя, что такая мораль давно вышла из моды, что никто ее не придерживается, всем все равно.
На третий день медсестра, проходя мимо него, сказала:
— С Рождеством вас!
— И вас с Рождеством! — отозвался он, только теперь вспомнив, что наступило рождественское утро. Он затушил сигарету. Нет, крест придется продать, другого выхода нет. Если удастся найти хорошего покупателя, то все может получиться.
Минди любила праздничные дни в НьюЙорке. Каждый год она покупала в магазине деликатесов за углом елку — до чего же удобно жить на Манхэттене! — приносила из местного магазинчика подарков новые украшения, укутывала основание зеленого деревца старой белой простыней, устраивала ясли в складках простыни. Там сидели Мария и Иосиф, стояли пять овечек, лежал младенец Иисус, к ним приходили три волхва, а над всей этой сценой, на нижней ветке елки, неизменно висела Звезда Давида. Год за годом Джеймс, рассматривая эти ясли, качал головой.
А традиционные семейные прогулки! Катание на катке «Уолмен» («Сейчас я тебя поймаю, Сэмми!» — заученно кричала Минди, гоняясь за сыном на коньках и заставляя его краснеть; Джеймс наблюдал за ними, стоя в сторонке), посещение «Щелкунчика» в «НьюЙоркСити балет». Сэм уже три года пытался уклоняться от этих увеселений под тем предлогом, что уже вырос, но Минди ничего не желала слушать. Когда на сцене вырастало дерево, возникала фантастическая лесная поляна, вся в снегу, она даже пускала слезу. Сэм сползал в кресле, но был бессилен чтото изменить. После спектакля они ездили в Чайнатаун, где Минди настаивала на туристическом поведении: требовала, чтобы семья восторгалась вместе с ней золотым драконом из папьемаше длиной шестьдесят футов, привезенным в разобранном виде на Манхэттен в конце семидесятых годов. Она каждый раз заказывала там блюдо под названием «Муравьи ползут по дереву» (это была всегонавсего говядина с брокколи) и всегда с удовольствием объясняла Джеймсу и Сэму, что не может устоять перед этим названием.
В этом году все было как обычно, за исключением одного маленького отличия: у Сэма появился секрет.
Перед самым Рождеством случайная реплика швейцара Роберто подсказала Минди, что Сэм побывал в квартире Райсов наверху, помогал Аннализе чинить компьютер. Обычно Сэм обсуждал с ней такие события, но вот наступило Рождество, а Сэм так и не раскололся. Это было очень странно, Минди даже поделилась своим недоумением с Джеймсом.
— Почему он врет? — удивлялась она.
— Какое же это вранье? Он не сказал тебе, вот и все. Это разные вещи, — невозмутимо сказал Джеймс.
За обедом в Чайнатауне, в ресторане «Шун ЛиВест», Минди решила, что с нее довольно.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать, Сэм? — спросила она.
Сэм вздрогнул, но сразу взял себя в руки. Он догадался, что она имеет в виду. Надо было попросить Роберто помалкивать! В их доме все ужасные болтуны! Лучше бы занимались своими делами и не лезли в чужие.
— Ничего, — ответил Сэм, спешно набивая рот креветочными клецками.
— Роберто обмолвился, что перед Рождеством ты поднимался к Райсам.
— Вот ты о чем! Ну да! Эта леди, как ее там, никак не могла запустить компьютер.
— Пожалуйста, не называй женщин «эти леди». Всегда говори о женщинах «женщины».
— Хорошо, — согласился Сэм. — У этой женщины возникли проблемы с подключением к Интернету.
Минди пропустила сарказм мимо ушей.
— И все?
— Все! — заверил ее Сэм. — Клянусь!
— Я хочу услышать все подробности, — не унималась Минди. — Мне надо знать, нет ли в этой квартире чегото нового, какихнибудь изменений.
— Все как обычно, квартира как квартира, — заверил ее Сэм, пожимая плечами.
Сэм не рассказал Минди о том случае по одной простой причине: он еще не научился убедительно врать матери. Рано или поздно она бы у него выведала, что Аннализа Райс оставила ему ключи, а затем настояла бы, чтобы он отдал их ей, — и непременно наведалась бы в квартиру.
Именно к этому все теперь и шло.
— Сэм, — обратилась Минди к сыну лукавым тоном, когда они вернулись домой, — что ты от меня скрываешь?
— Ничего, — не сдавался Сэм.
— Почему ты так странно себя ведешь? Ты чтото видел. Аннализа Райс предупредила тебя, чтобы ты мне об этом не рассказывал. О чем?
— Ни о чем. Она просто дала мне ключи от двери, вот и все! — выпалил он.
— Отдай их мне! — потребовала Минди.
— Не отдам, — попробовал упереться Сэм. — Она оставила ключи мне, а не тебе. Если бы она хотела, чтобы ключи были у тебя, то тебе и отдала бы.
Минди оставила вопрос открытым до утра, когда снова принялась за сына:
— Я глава домового комитета, моя обязанность — следить, чтобы в этой квартире не происходило ничего дурного.
