— Разве Роберто вам не сказал? — невинно удивилась Инид. — Я забрала их вчера днем.
Филипп взглянул на Минди, но промолчал. Он смутно помнил, кто она такая и что ее муж писатель, но, не зная членов семьи Гуч лично, никогда не здоровался с ними. Как часто бывает в таких случаях, Минди с Джеймсом решили, что Окленд — заносчивый и надменный тип, слишком пафосный, чтобы почеловечески здороваться, и не преминули записать его в заклятые враги.
— Вы Филипп Окленд, — отчеканила Минди, подавляя искушение вцепиться известному сценаристу в физиономию, но не желая опускаться до его уровня.
— Да, — кивнул он.
— Меня зовут Минди Гуч. Вам известно, кто я, Филипп. Я живу здесь с моим мужем, Джеймсом Гучем. У вас с ним один издатель, между прочим, — Редмон Ричардли!
— А, да, да, — согласился Филипп. — Я и не знал.
— Ну, зато теперь вы все знаете, поэтому в следующий раз потрудитесь здороваться при встрече.
— А что, я не здороваюсь? — удивился Филипп.
— Нет, — отрезала Минди.
— Квартира просто изумительная, — вмешалась Бренда, желая немного охладить перепалку воюющих соседей. Разумеется, когда на кону такая жемчужина, не избежать множества мелких стычек.
Вчетвером они поднялись по лестнице на верхний этаж, превращенный в бальный зал с купольным потолком шестнадцати футов высотой и огромным мраморным камином у дальней стены. Сердце Минди забилось быстрее. Она всегда мечтала жить в такой квартире, в похожей комнате, в настоящем замке на неприступной скале с панорамным, на триста шестьдесят градусов, видом на Манхэттен. Было удивительно светло. Каждый ньюйоркец мечтает о свете в доме, и лишь немногим выпадает такая удача. Живи она здесь, а не в полуподвальной кроличьей норе, может, и узнала бы, что такое счастье…
— Я тут думала, — подала голос Инид. — Может, разделить квартиру и продать поэтажно?
Да, готова была согласиться Минди, может, они с Джеймсом наберут денег на верхний этаж?
— Для этого потребуется специальный кворум домового комитета, — напомнила она.
— И сколько времени это займет? — спросила Бренда.
Минди взглянула на Инид:
— Ну, все зависит от того, как пойдет дело.
— Боюсь, это неудачная идея, — вмешалась Бренда. — Подобную квартиру еще никогда не продавали на Манхэттене, тем более в этом районе. Триплекс уникален, его нужно занести в Национальный реестр исторических мест…
— Здание давно там числится, но только его экстерьер. А квартиры туда не входят. Жильцы имеют право поступать с ними по своему усмотрению, — сказала Инид.
— Очень жаль, — сказала Бренда. — Если квартира занесена в Национальный реестр, это привлекает приличных людей, способных ценить красоту и историю. Тогда хозяева уже не могут сбивать декоративную лепнину, например.
— Мы не собираемся превращать наш дом в музей, — возразила Минди.
— Сколько примерно стоит эта квартира? — спросила Инид.
— По моей оценке, триплекс можно продать миллионов за двадцать. Если вы разделите квартиру, то сильно потеряете в деньгах: каждый этаж оценят в сумму не более трех с половиной миллионов.
Минди вернулась к себе, опьянев от волнения. Неподвижный воздух квартиры показался ей спертым, удушающим. Летом в погожие дни, когда солнце поднималось достаточно высоко, узкие полосы света просачивались в дальние комнаты, выходившие в выложенный бетонной плиткой маленький внутренний дворик шириной восемь футов. Они с Джеймсом давно подумывали облагородить патио, но дальше планов дело не шло: любая переделка требовала не только одобрения домового комитета, что не представляло особой проблемы, но и материалов, рабочих, а вешать себе на шею еще и ремонт в дополнение к повседневным обязанностям Минди сочла непосильным. Поэтому за десять лет, которые они здесь прожили, дворик не изменился — все тот же потрескавшийся бетонный квадрат с проросшими коегде пучками жесткой травы; картину довершали маленький мангал и три складных стула.
У себя в кабинете Минди отыскала последнюю выписку с банковского счета и прикинула сумму семейных накоплений: на сберегательном счете у них двести пятьдесят семь тысяч, на пенсионном — сорок, тридцать на чековом счете и около десяти тысяч в акциях. Когдато Джеймс хотел вложить деньги в фондовый рынок, но Минди сказала: «Я что, похожа на идиотку, швыряющуюся деньгами? Фондовая биржа — это легализованная азартная игра, а ты знаешь мое отношение к азартным играм — к лото, например». Итак, получилось около семисот тысяч долларов. Да, это больше, чем у многих других американцев, но в мире, где вращались Гучи, это были жалкие крохи. Частная школа для Сэма стоила тридцать пять тысяч в год, колледж обойдется минимум в полтораста. Правда, их полуподвальная квартира, купленная по частям во время падения цен на недвижимость в середине девяностых, стоила теперь по меньшей мере миллион, но для покупки пентхауса попрежнему не хватало полутора миллионов долларов.
«Может, продать все и махнуть на Карибы?» — подумала Минди.
Сколько стоит дом на Карибах? Сто, двести тысяч? Она будет плавать, резать салаты, читать, а Джеймс будет писать трогательные романы о местных заварушках. Да, это означает сдаться, ну и что? Единственная заминка — Сэм. От Карибов он будет в восторге, но на пользу ли ему такая перемена? Прекрасный, милый мальчик — несмотря на то что абсолютно гениален, ничуть не задирает нос изза своих способностей, в отличие от некоторых приятелей. Отъезд из НьюЙорка поставит крест на образовании ребенка — доступ в «Лигу плюща» для него автоматически закроется. «Нет, — покачала головой Минди, — мы не сдадимся. Мы проявим волю. Мы останемся в НьюЙорке, вцепимся ногтями в бетон, если это нужно для счастья Сэма».
От резкого звонка в дверь она подскочила. Кто бы это мог быть? Наверное, Джеймс, накупивший дорогущей еды в «Ситарелле» и в очередной раз забывший ключи.
Однако это оказалась Инид Мерль.
— Сэм дома? — поинтересовалась она. — Мне нужно установить новую программу, хотела спросить, не поможет ли он.
К Сэму весь дом обращался с техническими проблемами. Если у когото глючил ноутбук, звонили Сэму, юному компьютерному гению, который организовал «скорую техпомощь» на дому и за небольшую мзду налаживал технику всем соседям.
— Сэма нет, — ответила Минди. — Уехал на несколько дней.
— Перемена обстановки всегда полезна. Куда?
Минди стояла в дверях, загораживая проход. Она не хотела, чтобы Инид видела ее квартиру — не столько из желания скрыть от посторонних глаз свою частную жизнь, сколько от ощущения неловкости. К тому же ее враждебное отношение к Филиппу до некоторой степени распространялось и на Инид как на его близкую родственницу.
— На север штата с приятелями. Я скажу ему подняться к вам, когда он вернется.
Инид не двинулась с места.
— Что вы думаете? — спросила она.
— О чем? — растерялась Минди.
— Мысль разделить триплекс кажется мне удачной.
— Не знала, что вы заинтересованы, — съязвила Минди.
— Я живу здесь дольше шестидесяти лет. Естественно, меня интересует все, что происходит в доме.
— Я ценю ваше мнение, Инид, но вы уже не в домовом комитете.
— Формально нет, — ответила та. — Но у меня много друзей.
— У меня тоже, — сказала Минди, хотя сильно в этом сомневалась.
— Если разделить квартиру, ее сможет купить ктото из наших жильцов. Это сбережет вам много времени и сил.
Ясно, подумала Минди, Инид хочет приобрести нижний этаж для Филиппа. Разумно. Окленд проделает вход прямо из своей квартиры. И деньги у него, наверное, найдутся — если не на весь триплекс, то на один этаж уж точно!
— Я подумаю, — пообещала она, плотно закрыла дверь и вернулась к подсчетам. Как ни складывай, мрачно подумала Минди, все равно не хватает, и ничего не поделаешь. Ну, значит, и Окленд своего этажа не получит. Если они с Джеймсом не могут позволить себе пентхаус, с какой стати отдавать Окленду этот лакомый кусок?
— Закрывай «Сандерсон против Инглиша», — говорила в трубку Аннализа Райс. — Все совершенно ясно. Моральная сторона дела всегда трогает присяжных.
— Черт побери, Райс, — прозвучал мужской голос на другом конце провода. — Для чего тебе понадобилось переезжать в НьюЙорк и бросать меня?
— Перемены, Райли, — ответила Аннализа, — всегда к лучшему, помнишь пословицу?
— Я тебя знаю, — сказал Райли. — Ты, наверное, уже занимаешься крупным проектом. Ведешь чьюнибудь предвыборную кампанию или сама баллотируешься?
— Нет, — засмеялась она. — Я развернулась на сто восемьдесят градусов. Ты не поверишь, чем я сейчас занимаюсь.
— Неужели помогаешь бездомным?
— Тусуюсь с богатыми. Мы едем в Хэмптонс на выходные.
Райли тоже засмеялся:
— Я всегда считал тебя слишком гламурной для Вашингтона.
— Черт тебя побери, Райли, — растроганно сказала Аннализа. — Как я по всем вам соскучилась!
— Ты можешь вернуться в любой момент.
— Слишком поздно, — отозвалась Аннализа, попрощалась и нажала отбой, другой рукой собирая огненнорыжие волосы в привычный «конский хвост». Подойдя к окну, она откинула тяжелые золотистые шторы и посмотрела на улицу, шумевшую далеко внизу. Смертельно устав от кондиционированной атмосферы сьюта, Аннализа дернула створку окна, желая глотнуть свежего воздуха, но вспомнила, что окна наглухо задраены. На часах было три. На сборы и дорогу до вертодрома еще уйма времени, но Аннализа не знала, что брать с собой. Что носят в курортном районе Хэмптонс по выходным?
— Пол, что мне взять? — спросила она утром.
— Господи, я не знаю, — отмахнулся супруг, спешно собираясь, чтобы выйти из гостиницы ровно в семь. Сидя на краешке подушки, он натягивал шелковые носки и итальянские туфли. Раньше Пол никогда не носил дорогую обувь — правда, до переезда в НьюЙорк в этом не было необходимости: в Вашингтоне Райс ходил в кожаных кроссовках Adidas.
— Новые? — поинтересовалась Аннализа, имея в виду туфли.
— Ну, это как посмотреть, — ответил Пол. — Что значит новые? Проносил полгода или купил вчера? На этот вопрос можно ответить, лишь хорошо зная того, кто спрашивает.
Аннализа рассмеялась:
— Пол, ну ты правда должен мне помочь! Мы же едем к твоим друзьям!
— К партнерам, — поправил Пол. — Да какая разница? Ты все равно будешь там самой красивой.
— Это Хэмптонс, там свой дресскод.
— Ну, позвони жене Сэнди, Конни.
