приостановке продолжают работать, будет считаться добровольным и даровым. 8 октября рабочие, полагая, что приостановка окончилась, явились на работу и спросили, будут ли им платить поденно или сдельно? Но никто им не ответил [102]. Тогда «всегда ревностные в содействии благу отечества» (как с наивной хитростью излагают они сами свои мытарства) «рабочие принялись все- таки за свои труды и продолжали их с усердием и разумом», а через три дня (11-го) им вдруг сказали, что эта работа будет считаться даровой! Они, «отцы семейств», страшно нуждаются и вот в особом прошении обращаются с просьбой заплатить им и наперед покоряются, если власти захотят ввести сдельную расплату вместо поденной.
Ничего не помогло. Декретом от 18 октября (1792 г.) Конвент прекратил вовсе лагерные работы, о чем и оповещено было особыми афишами. Каждый рабочий получал единовременное пособие в виде платы за три дня, а все претензии рабочих были отвергнуты категорически [103]. Заведующие работами боялись каких-либо эксцессов со стороны увольняемых рабочих. Инженер Перроне обратился тотчас же к министру внутренних дел с просьбой «как можно скорее» принять меры к приисканию занятий для тех рабочих, которые работали сначала над прорытием бургонского канала, а затем были вызваны в Париж. Он говорит, что рабочие должны быть уверены, что получат заработок сейчас же после возвращения своего к бургонскому каналу, а иначе они обнаруживают довольно неспокойное состояние духа. И вообще даже отправить домой их лучше по разным дорогам, а не по одной и той же [104]. Мало того, один из четырех инженеров, наблюдавших за работами, подвергся угрозам со стороны рабочих и вынужден был не показываться им на глаза [105].
Министр внутренних дел Ролан совещался, со своей стороны, с членами военной комиссии о мерах к поддержанию порядка [106]. По его мнению, нужно позаботиться, чтобы у рабочих, отправляемых из Парижа к бургонскому каналу, было все необходимое; и вообще нужно обойтись с отправляемыми рабочими мягко и действовать на них убеждениями, что эти новые работы (над каналом) важны для процветания нации [107]. Словом, видно было беспокойство относительно того, как будет принято отправление к каналу, а с другой стороны, явное желание по возможности больше увольняемых в Париже рабочих занять этими новыми работами. 23 октября вспыхнули беспорядки. Большая толпа рабочих собралась на Вандомской площади и требовала, чтобы депутация из 20 человек их товарищей была допущена в Конвент. Муниципальный чиновник Мерсье явился в Конвент с донесением, что если угодно избежать восстания, нужно допустить депутацию [108]. Конвент постановил выслушать депутацию. Делегаты просили лучшей расценки за работу (т. е. за эти последние дни перед закрытием работ). Они заявляли, что при сдельной плате они вследствие дурной погоды и твердой почвы зарабатывали по 10–12 су в день, даже самые трудолюбивые. Вместе с тем они заявили, что хотят всецело повиноваться закону. Председатель Конвента ответил на это, что собрание одобряет их решение повиноваться закону, что к их жалобам отнесутся с гуманностью и справедливостью и что если претензии окажутся основательными, они будут удовлетворены. Затем дело было сдано в комиссию, а рабочие разошлись. Жалоба ни к чему не повела, да и ясно было, впрочем, что рабочие взволновались вовсе не из-за расценки, ибо работы все равно прекращались, а что просто такую форму приняло их стремление хоть как-нибудь повлиять на Конвент и заставить его взять обратно декрет об окончании работ. Тут были и решимость произвести нечто вроде демонстрации, и робость пред слишком резкой постановкой вопроса. Это было такое же движение бессильного отчаяния, как и то, которое я отметил в период времени после закрытия благотворительных мастерских в июне 1791 г. (см. первую часть, стр. 75–76).
Однако политические обстоятельства в конце 1792 г. совершенно не походили на обстоятельства середины 1791 г. Лагерные работы восстановлены не были, но на очередь дня стал вопрос гораздо более важный и общий, и рабочие, бессильные, когда они действовали самостоятельно, покорно пошли за той из боровшихся партий, которая посулила им если не прекращение безработицы, то хоть «дешевый хлеб».
6
Вопрос об удешевлении съестных припасов, а затем и всех предметов первой необходимости путем обязательной таксации стал на очередь дня уже в середине 1791 г., и тогда (20 июля 1791 г.) муниципалитетам было предоставлено таксировать хлеб и мясо. Но страшное падение ассигнаций так непомерно удорожило все предметы потребления, что с конца 1791 г. в народе не прекращались толки о необходимости распространить это право таксации на всю торговлю вообще. Власти решительно боролись с этой тенденцией и отстаивали свободу торговли при всяком случае.
В начале 1792 г. в городе Сансе толпа остановила груз товара (сахару, кофе, мыла), принадлежавший купцам Пеллетье и Клеману, и потребовала, чтобы этот товар был распродан по низкой цене. Власти стали всецело на сторону купцов, указывая, что препятствовать свободному передвижению товаров или требовать продажи их не по той цене, какую волен назначить торговец, составляет преступление, караемое по всей строгости законов. При этом администрация подлежащего департамента (Йонны) подчеркнула в своем постановлении по этому поводу, что, кроме хлеба и мяса, в силу закона 22 июля 1791 г.
Осенью 1792 г. жалобы на дороговизну, на недоступность предметов потребления сделались настолько громкими во всей стране, что комитеты торговли и земледелия (в соединенном заседании) решили предложить Законодательному собранию меры к снабжению рынков хлебом (путем, между прочим, принуждения землевладельцев и арендаторов доставлять хлеб на рынок). Но вместе с тем было решено, что торговля хлебом в стране не должна подвергаться никаким стеснениям. О других предметах потребления не было и речи в заседании [110].
Удержаться на этой почве было еще не так трудно, пока шли работы в лагере, пока хоть часть столичной рабочей бедноты имела некоторый заработок. Когда работы были прекращены, вопрос о таксации принял гораздо более тревожный характер.
И правительство не замедлило занять в данном случае вполне определенную позицию. Ролан давно уже с тревогой смотрел на происходящее. Если у кого из жирондистских вождей была определенная, принципиально выдержанная точка зрения на домогательства рабочих, то именно у него. Нечего и говорить, что, например, на устройство лагерных работ он согласился
Но еще менее расположен он был уступить в гораздо более важном вопросе — в вопросе о таксации предметов потребления. Убежденный последователь физиократов, Ролан знал, что еще с 1789 г. начались стеснения хлебной торговли, и видел ясно, что парижский простой народ все свои надежды возлагает на дальнейшие принудительные меры в этой области. Принцип «свободы торговли» уже давно был нарушен: хлеб и мясо уже таксировались, правда, преимущественно лишь муниципалитетами больших городов, и такса эта была пока не особенно далека от средней, «естественной», рыночной цены. Дальнейшему вмешательству государства в эту область экономической жизни Ролан решил изо всех сил противиться.
31 октября 1792 г. правительство обратилось к населению с воззванием, в котором между прочим говорилось: «… сограждане, проникнитесь хорошенько той великой истиной, что торговля может сделаться процветающей только вследствие самой неограниченной свободы»
