Сочинения. Том 2

[113]. Причина дороговизны хлеба это — именно препятствия, которые испытывает хлебная торговля (со стороны населения, мешающего свободному вывозу хлеба из департамента в департамент). Правительство внушительно подчеркивало при этом, что по закону чины муниципалитетов не могут под страхом увольнения таксировать какие бы то ни было предметы потребления, кроме хлеба и мяса. И поэтому злонамеренные лица, которые будут так или иначе противиться свободе торговли, должны быть немедленно арестованы и преданы суду как нарушители общественного спокойствия [114]. Это было предостережением по адресу не только «злонамеренных», но и муниципалитетов и прежде всего парижского муниципалитета, с которым Ролан находился в решительном конфликте.

Воззвание, указывавшее на «бесчисленные препятствия», которые испытывает торговля, имеет в виду частые нападения на обозы, жалобы и требования, предъявляемые к торговцам со стороны населения, и т. д. До Ролана долетали отзвуки все усиливавшегося в этом смысле народного движения. «Я не стану передавать всех удручающих деталей, которые мне доставляет моя корреспонденция, — докладывал он Конвенту в начале ноября (того же 1792 г.), — но я должен предупредить Национальный Конвент, что снабжение провизией производится всюду столь же насильственным, сколь и произвольным образом. Если груз хлеба должен быть провезен через несколько департаментов к месту назначения, то редко его не разграбят и не продадут по цене, установленной покупателями», и приходится вооруженной силой «напоминать заблуждающимся гражданам их долг». И есть уже примеры, говорит Ролан, когда администраторы бывали при этом убиваемы.

Голод свирепел все больше, чем дальше дело шло к зиме… Справиться с движением силой Ролан не мог. Он, казалось, чувствовал, что не только монтаньяры решительно против него, но что и поддерживавшее его пока большинство тоже колеблется. Если бы это сознание не выразилось в целом ряде других актов, то достаточно было бы прочесть новое его обращение к Конвенту (от 18 ноября 1792 г.), чтобы понять всю ситуацию. Чтобы быть убедительнее, Ролан просит забыть, что он министр, а считать его частным человеком [115]. Он с тревогой указывает, что комитет земледелия и торговли представил проект декрета, вредного для торговых сношений. Ролан и убеждает, и умоляет Конвент быть верным «великим взглядам Тюрго». По его мнению, может считаться доказанным, что правительственное вмешательство «в торговлю, в промышленность, в какое бы то ни было предприятие» всегда было убыточно и вредно для всех. Ролан совершенно откровенно подчеркивает, каковы были эти вредные последствия правительственного вмешательства: «… оно затрудняло промышленность, удорожало плату за рабочий труд и увеличивало стоимость вырабатываемых предметов». Насилие в экономической области вызывает недоверие и губит все: «… вскоре пришлось бы вооружить одну половину нации против другой». Он пугает Конвент страшными и всеобщими беспорядками, которые воспоследуют, если искусственным путем стараться уменьшить цены на съестные припасы, затрудняя торговцев в выборе времени и места для продажи. Ролан знал, что давление идет со стороны голодающей парижской народной массы и от муниципалитета, и в тот же день, когда он написал свое письмо Конвенту, он обращается и в муниципалитет [116]. Тут он хочет устыдить муниципалитет напоминанием о старом режиме, говорит, что он верит в возвышенность и бескорыстие парижан. «Долго думали, — пишет министр, — будто нужно, чтобы хлеб в Париже был всегда дешевле, чем во многих других местах республики, и все знают, что старый режим в нескольких случаях приносил значительные жертвы, чтобы поддержать эту систему, предосудительную во всех отношениях; но нынешний народ не то, что прежний народ; он сделал усилие, чтобы стряхнуть с себя иго рабства и завоевать свободу, ему незачем делать усилий, чтобы быть добрым, чтобы быть справедливым, когда он просвещен: и дело должностных лиц, которых он выбрал, ваше дело — успокоить опасения, которые постоянно внушают ему вероломные агитаторы».

Конечно, все это были бесполезные попытки задержать совершенно неизбежную грозу, надвигавшуюся на принцип свободы торговли. Ролан одновременно не переставал предупреждать Конвент, что и в самом Париже частная собственность не в безопасности [117] .

Парижский муниципалитет должен был считаться все время с возраставшей нуждой и раздражением простого народа; муниципалитет все больше становился монтаньярским, все больше делался органом тех новых выступавших вперед слоев населения, о которых шла выше речь. Решительная борьба между Роланом и муниципалитетом, между жирондистами и монтаньярами завязалась именно на почве вопроса о снабжении Парижа хлебом; но это были первые стычки, и монтаньяры еще сами не решили для себя этого вопроса окончательно. Ролан жаловался Конвенту, что администрация парижской коммуны «способна окончательно уничтожить» ту уверенность, без которой немыслима свобода торговли, а потому немыслимо и снабжение Парижа съестными припасами. Муниципалитет стал закупать хлеб и по уменьшенной цене пускать его в продажу; Ролан говорит, что «с тех пор все закупки делаются жителями окрестностей в Париже», таким образом хлеб исчезает из столицы, а не прибывает [118], и ежедневные затраты (по 12 тысяч ливров) ни к чему не приводят. Ролан не может сдержать своего раздражения: «Я не хочу заподозревать намерения (муниципалитета — Е. Т.); я не предполагаю, что эти операции продиктованы желанием снискать популярность и намерением подготовить бедствия, которые потом можно постараться свалить на высшую администрацию» и т. д. Фермеры, земледельцы «не осмеливаются более появляться на рынке», не смеют выставить на продажу мешок хлеба из страха быть убитыми вследствие обвинения в скупке. Такое общественное настроение Ролан приписывает «беспокойству, агитации, вечным декламациям» и категорически заявляет, что дух парижского муниципалитета в конце концов «погубит столицу и Конвент», если не положить предел беспорядку.

Все это письмо его проникнуто трагической уверенностью, что верховной власти Конвента и правительства грозит неминуемая опасность со стороны столичного муниципалитета, поддерживаемого массой парижского населения. И он, человек, совершенно не привыкший к ораторским преувеличениям, говорит уже о своей гибели. Он предвосхищал события; но что именно этот вопрос сделается началом конца жирондистов, Ролан угадал со свойственной ему глубиной и проницательностью.

Почва колебалась под жирондистами; враги, от рук которых им суждено было погибнуть через три недели после прекращения лагерных работ, выступили в качестве сторонников таксации. Позиция, которую заняли монтаньяры в вопросе о таксации, выяснилась не сразу. Но зато уже в октябре 1792 г. определилось, что в предстоящей упорной борьбе их с жирондистами рабочая (или точнее безработная) столичная масса может сыграть чрезвычайно важную роль; ясно было также, что эта масса поддержит лишь тех, кто возьмет на себя решительную борьбу со «скупщиками», «богатыми», «вампирами», словом с лицами, которым слухи приписывали умышленное стремление ради наживы морить голодом народ (affamer le peuple — любимое выражение эпохи). Таксация предметов потребления намечалась как выход, как самое действительное орудие борьбы против «скупщиков», и если тактический интерес монтаньяров заставлял их стать на сторону таксации, то, с другой стороны, и доктрина, легшая в основу их убеждений, нисколько не противоречила этому мероприятию. Безусловное господство государственного интереса, отсутствие каких бы то ни было границ для вмешательства власти общества в сферу социально-экономических отношений — все это могло сделаться и сделалось вполне логической предпосылкой принудительной таксации предметов потребления.

Тактический интерес, отсутствие препятствий идеологического порядка объясняют, почему монтаньяры стали на сторону таксации. Но почему они победили? Почему поддержки столичного голодающего населения оказалось достаточным сначала для насильственного устранения жирондистских депутатов, потом для проведения закона о максимуме? Объяснять это явление якобы непреодолимой силой парижской рабочей массы или, шире говоря, голодающей безработной массы всего населения нельзя. Мы увидим, что монтаньяры, став у власти, не только вполне решительно, без малейших колебаний и сомнений требовали от рабочих безусловного и немедленного повиновения всюду, где рабочие пытались проявить хоть какое бы то ни было поползновение к отстаиванию своих интересов, но и что они в некоторых случаях обращались именно с рабочими как с