Гортт кинулся вперед, заметив, как побледнел при этих словах его друг.
Кинжал остановил свое вращение в пальцах парня и, молнией сверкнув у глаз гнома, остановился и плашмя щелкнул того по носу. Солнце осветило лицо Эйлта и Гортт заметил, что в коже повязки, закрывающей левый глаз, проколото множество маленьких дырочек. В левом, чуть заостренном ухе, при движении дернулась серьга с вставленным в нее зубом драконьего детеныша.
— «Драконий клык»! — выдавил Гортт, судорожно сглотнув, — Я слышал о тебе.
При этом прозвище Тард остановил руку, вытаскивающую топор из-за пояса.
— Тогда все с ним ясно, — проворчал Бритва, — Иди куда шел. Мы на службе у короля.
Кинжал исчез так же неожиданно, как и появился. Эйлт повернулся к Нэй, фиглярски с ней расшаркался и пошел к мосту.
— С плохой компанией якшаешься, «отрекшаяся», — бросил через плечо парень, проходя мимо.
Когда он скрылся за воротами, куда его пустили, как ни странно, без задержки, хотя шествие короля и паладинов к храму было в самом разгаре, Нэй с вопросом посмотрела на все еще бледного Гортта.
— Кто это был? — поинтересовалась она.
— Ларонийский выродок, — проворчал гном.
— Ну это понятно, у кого еще найдутся такие фиолетовые глаза, — хмыкнула эльфка.
— Он один из тех, кто не шибко жалует убийц драконов, — ответил за друга Тард, — Я слыхал, что он посадил на свой кинжал нескольких, когда мы еще не брали королевского патента для охоты. Теперь у него руки законом связаны, а раньше страже было все равно. Вот он и орудовал своим клинком по кабакам да по борделям. Запомни его хорошенько, Нэй, это один из немногих уцелевших воров старых времен, с которым связываться себе дороже.
— Хоть он и работает в одиночку, — добавил Гортт, — Но умом крепко тронутый.
Стражник пропустил без проволочек, но Эйлт остановился, чтобы пожать старому знакомцу руку. Они давно знали друг друга. Как-то, во время войны, в обозе с ранеными сломалась одна из телег. Кого смогли — погрузили на те, где еще было место, а тех, кто не поместился, оставили умирать на холодном ветру, выбрав самых безнадежных из тяжелораненых. Эйлт тогда прибился к банде мародеров, что орудовали вблизи западных границ и случайно наткнулся с приятелями на оставленную в спешке телегу. Так как имперцы наступали феларской армии на пятки, то банда встречались с подобным не в первый раз и, больше для успокоения собственной совести, чьи проблески иногда случались в их душах, проверяли телеги. Какого же было удивление, когда среди окоченелых трупов нашелся еще живой солдат…
— Как шествие? — с усмешкой спросил полукровка, подмигивая приятелю фиолетовым глазом.
— Их величества шествуют, а мы сторожим, — растянулся в улыбке солдат.
— А этих тоже… сторожите? — зло сплюнув под ноги, спросил Эйлт, покосившись в сторону убийц драконов.
— Что поделаешь? Таков приказ его величества.
— Знаю-знаю… Эх, раньше, бывало, пока фрахтовали судно и проходила погрузка, нет-нет да получалось пригвоздить хоть парочку. И было их совсем немного, а теперь — вон, целыми обозами едут и пальцем их не тронешь. Королевский эдикт, что б его! Права была моя бабка, земля ей пухом, что гномья мразь, как саранча, набежит, только дай волю.
Эйлт поежился и рассудил, что пришло время пропустить стаканчик другой, раз утро вышло таким неудачным. Он зашагал дальше, собираясь свернуть вглубь улиц, пока обоз не оказался в городе и убийцы драконов, собравшись с мыслями, не удумали прикончить его.
Проходя мимо пекарни, откуда доносился запах свежей утренней выпечки, Эйлт стащил булку и с наслаждением принялся жевать на ходу, пробираясь к широкой улице, ведущей к шаргардскому собору. Туда нынче утром стекались горожане, наблюдая за скорбно-торжественным шествием. Кто оказывался посноровистее, забирался на крыши и оттуда следил за происходящим, ну а те, кому посчастливилось иметь дом с окнами, что выглядывали на ту сторону, с которой шла процессия, зазывали знакомых и во все глаза смотрели на молодого короля и дворян, чуть не переваливаясь через подоконники. Эйлт не собирался упускать случая срезать пару кошельков и, после, пропить и проесть добытое во славу его величества, который, в отличие от своего покойного родителя, не был тираном, готовым использовать мудрые начинания в целях избавления от воровских гильдий или войны за расширение границ и без того огромного королевства.
— С дороги! — долетело до ушей полукровки и он еле успел вывернуться из-под копыт лошадей рыцарей, что проехали мимо него с угрюмым видом.
Эйлт проводил всадников недобрым взглядом. Откуда только брались эти старики, чтозабывают о почтенности своего возраста и, нацепив доспехи, устремляются показывать пример молодым дворянчикам, отправляясь в странствия и прославляя свои имена подвигами, которые раздует людская молва в благодарность за развеянную скуку? Сколько спеси и презрения было в этих иссеченных морщинами лицах. Убеленные сединами волосы развевались на ветру, спадая на плечи, скрытые под громоздкими латами. Плащи и гербы, шлемы у седел с пышными перьями… Эйлту стало смешно смотреть на все это — будто женщина, которой не удалось выйти замуж, все еще молодится, пытаясь угнаться за юными соперницами и утверждает с полной убежденностью, будто хорошее вино становится со временем только лучше. Аллегория, без сомнения, убедительная, если не подвергнуть проверке изначальное качество самого напитка.
Дожевав булку, Эйлт размял пальцы рук и, сосредоточенно глядя прямо перед собой, направился в самую гущу зевак, не забывая выкрикивать положенные по случаю здравицы и без того сияющему здоровьем, как начищенная феларская монета, молодому монарху.
— Мы здесь, Адлер, — сообщил один из рыцарей, когда они подъехали к слепому магистру, что восседал на коне позади толпы в переулке.
— Хорошо. Отправимся во дворец, господа, там и будем дожидаться его величества.
— Шествие делает остановку у собора, прежде чем начать службу. Мы могли бы успеть присоединиться к ним, — заметил один из рыцарей, — Король, по обыкновению, возложит к ступеням меч своего отца, это легендарное оружие. Тогда момент будет удачен, я думаю, чтобы объявить об исполнении нашей святой миссии.
Все не сговариваясь повернули головы в его сторону. На чьем-то лице играла грустная усмешка, кто-то воздел очи горе, кто-то угрюмо уставился под копыта своего коня. Неприятное молчание нарушил Адлер, которому не раз за последние дни приходилось справлять неприятную обязанность разрушения иллюзий.
— Друг мой, мы благодарны тебе за то, что ты смог ссудить нас новыми плащами и твои кузнецы выпрямили попорченные битвой доспехи. Счастье, что у тебя в Шаргарде остался дом и нам не пришлось вот так явиться в церковь и теперь при дворе…
— Да полно вам, магистр. Любой на моем месте поступил бы так же, — ответил рыцарь, бывший немногим моложе остальных.
— Но положение вещей, к сожалению, велит нам действовать иначе, — Адлер говорил спокойно, стараясь не пустить и капли сожаления в свою речь, — Времена меняются. Теперь вряд ли мы сможем занять место в этом шествии. И подобает ли вообще таким как мы ступать в ногу с молодыми дворянами, чьи отцы предоставили своими жизнями в прошедшей войне возможность на праздность и отдохновение от действительно рыцарских дел? Мне думается нет. Поэтому мы поедем во дворец и будем дожидаться там короля, чтобы в последний раз преклонить колено перед Филиппом, сыном того, кто вел нас когда-то в бой, и скажем ему, что завет отца исполнен. Мы защитили сына от тех врагов, что пережили родителя.
Вместе они двинулись по улице в сторону дворца. В холодный воздух из ноздрей и приоткрытых ртов вырывались облачка пара. Адлер ехал впереди и, постепенно, с отдалением криков восхищенной толпы и ревом труб, начал различать, как с хрипом дышал его сосед справа. Латы стали слишком тяжелой ношей для рыцаря после той схватки у границы, но он не подавал виду. У того, кто ехал слева, немного поскрипывал, когда он приподнимал руку, наплечник — оплошность кузнеца, но за последнее время магистр почти ни разу не слышал этого скрипа. Еще бы, рыцарь придерживал руку у пояса и старался ей поменьше двигать. Он не был в нее ранен. Адлер знал все когда-либо проделанные мечом, стрелой или копьем раны в телах своих друзей наперечет. И если кожа и кости рано или поздно срастались, то раны от клинка такого необоримого врага как старость становились со временем только хуже.
Бедный друг, он уже никогда не сможет взмахнуть мечом. Болезнь вцепилась в походе безжалостной хваткой, которую могут ослабить только мази, втираемые теми, кто позаботится о старом рыцаре на склоне лет. Поэтому он молчит сейчас и не проронил ни слова и тогда, когда в них готовы были полететь камни в феларской приграничной деревеньке, и тогда, когда убийцы драконов, которых сам Создатель послал им на пути, позаботились о продрогших и голодных защитниках веры. И это он, кто отмахивался рукой от назиданий лекарей и всякий раз, когда старуха смерть преграждала ему путь, своей клюкой тыча в изрезанное клинками тело, посылал ее ко всем чертям в бреду хватившего за горло жара гноящихся ран.
Магистр прислушивался, чутко улавливая каждый вздох, пророненный в этом молчании, которое нависло над остатками ордена «Белых Волков». Сейчас до боли было дорого все, ведь ни что иное как расставание ожидало их за воротами резиденции монарха.
Когда они достигли дворца, стража, завидев знакомый стяг, даже не спросила кто и зачем. Капитан гвардии почтительно отошел в сторону, дав знак пропустить. Покуда солдаты отпирали ворота, то заметили, что сварливый вояка, который не особо жаловал кого бы то ни было, кто проезжал здесь, вытянулся, положив руку на эфес шпаги в ножнах. На иссеченном шрамами суровом лице, превратившемся в застывшую маску, густые брови не хмурились, как обычно, а глаза растерянно смотрели на нескольких рыцарей, что проезжали перед ним. Губы зашевелились. Он по привычке считал проезжавших, чтобы занести их количество в книгу, что имелась в сторожке, а после, как полагалось, отметить сколько из них покинуло дворец.
Ворота открыли. Солдаты расступились, продолжая обеспокоено смотреть на своего командира.
Окончив счет, капитан снял свою широкополую шляпу и стоял, закрыв глаза и опустив голову. Пальцы руки сжались, смяв головной убор, и сломали перо. Пронесшийся в открытые ворота ветерок затрепал всклокоченные на его седеющих висках волосы. Стражники переглянулись и, не дожидаясь команды, вытянулись, приставив к плечу алебарды.
— Роксана, что случилось, почему твое лицо печально в такой день? — обеспокоено поинтересовалась придворная дама, полагавшая такую мину не подходящей для столь значимого события.
Женщина, сидевшая в карете напротив, испустила вздох. Она как-то нервно поправила прическу и вернула на место сбившийся локон великолепных каштановых волос. Румяна резко выдавались на бледных щеках красивого лица с тонкими чертами потомственной аристократки. На лбу залегла складка. Бессонная ночь, проведенная у детской кроватки, залегла тенями под крупными синими глазами, краснота от слез на скулах едва скрывалась под толстым слоем пудры. Откуда подруге было знать, что сейчас ей нет дела ни до чего на свете? Когда единственный ребенок, сын, скрываемый от всего двора, был очень плох и она, Роксана, председатель совета гильдии магов ничего не могла с этим поделать.
— Ты даже не сказала мне, что собираешься заказать у эльфийских портных такое шикарное карминовое платье. Это не честно по отношению ко мне. Теперь мой наряд в сравнении с твоим будет выглядеть блекло. Ведь ты же обещала…
Тонкие брови волшебницы нахмурились и ее подруга запнулась.
— Дорогая Эльза, я и не думала что-то скрывать от тебя. Я забыла об этом платье, как вдруг мой заказ принесли вчера, сообщив, что закончили раньше, — попыталась оправдаться Роксана.
— Что? Ты забыла? Никогда в это не поверю! Ты что-то скрываешь от меня. Вот уже месяц, как высший свет слушает мои извинения почему тебя нет на баллах и званых обедах. Сама знаешь, как злые языки любят говорить о презрении магов к дворянству. Только дай повод.
— Пусть говорят, что хотят. Их не переубедить, даже если кто-то все-таки сможет обратить свинец в золото и осыплет всех этих герцогов, графов и маркизов, что носы воротят, едва услышав разговор двух магов о своих делах. И тут же в головах, уверяю тебя, рождается чан с кипящей жижей и пара ведьм с носами, не уступающими кормовой моркови, которые склонили над ним свои горбатые спины, в вожделении перебирая кривыми пальцами.
Карету качнуло, и они остановилась. Снаружи послышалась крепкая брань кучера вместе со свистом бича и стуком палок пажей по чьим-то спинам и головам. Обе женщины обеспокоено посмотрели друг на друга.
— Посторонитесь, ублюдки! — орал кучер, охаживая бичом столпившихся людей, которые плотно набились в переулок, теснимые группой сбиров в серых плащах и шляпах с белыми перьями.
— Куда посторониться!? На шпаги брюхом переть!? — зло ответили из толпы.
