что не уснет. Оставалось одно: побродить по городу. И Гулов решительно распахнул дверь…
Он приплелся домой на рассвете и, не раздеваясь, упал на кровать. Все впустую! Он просидел на кладбище ночь, и ничего не случилось! Он видел и слышал, как работали землекопы. Видел женщину — не Фокину, — собирающую украдкой на могилах цветы. И это было все, что он видел…
А через четыре часа его разбудил телефонный звонок. Звонил Лепихов.
— Женя? Загулял… Тебя уже дважды Шмарин спрашивал.
— Шмарин?
Гулов с трудом вспомнил, что на сегодня он договаривался с тем о встрече: Витя Шмарин выдохся бесповоротно, ползая по биографиям пяти покойников, и рвался поделиться результатами в надежде, понятно, что этот крест с него будет снят.
— Ладно, скажи… скажи, я через час буду.
Он действительно пришел ровно через час, успев немного «отмокнуть» после бессонной ночи под душем и выпив крепкого чаю. Шмарин уже дожидался.
Он молча развернул перед Гуловым ватманский лист, закрывший письменный стол от края до края. Сверху вниз он был расчерчен через равные промежутки тонкими прямыми линиями, а слева направо по нему тянулись слегка извилистые жирные полосы разного цвета, в некоторых местах делавшие внезапные резкие изломы.
— Это чего? — оторопело спросил Гулов и услышал за плечом сопение Лепихова: ясное дело, тот не мог прозевать подобного зрелища.
— Схема, — спокойно сказал Шмарин. — Вот эта сетка — года. А тут, — он провел пальцем по одной из жирных линий, — вся биография. По каждому. Родился, учился и все такое…
Гулов мотнул головой:
— Старик, ты даешь!
— Даю, Женя, даю, — спокойно согласился Шмарин. — Ты только не радуйся. Видишь вот эти узлы? — он показал на точки, где разноцветные линии пауком сбегались и разбегались, словно железные дороги на карте.
— Вижу.
— Это перекрещивание биографий. То, чего жаждал Горюнов и ты с ним.
Знаешь, где они все бывали?
В голосе Шмарина зазвучало что-то похожее на плохо сдерживаемый смех, но Гулов по инерции спросил: — Где?
— В бане, правда, в разных залах. В поликлинике. Заславин и Газырь еще, думаю, в пивнухе на автостанции. У Кириченко дочка училась в школе, где директорствовал Халифман: не исключено, что папаша бывал у того на приеме, но точно я это не установил. В универсаме, думаю, тоже встречались. Все, старик. Финита!
— Финита, Витя… — эхом повторил Гулов.
На минуту в комнате повисла тишина. Первым ее нарушил Шмарин:
— Ну, чего дальше делать будем?
— Ты все проверил? — вместо ответа задал встречный вопрос Гулов.
— А ты перепроверь, — обиделся Шмарин. Гулов смолчал.
Подал голос Лепихов:
— Бери эту простыню и шагай к Горюнову. Он такие штуки любит!..
Гулов не реагировал на подначки приятеля. Где-то в извилинах его невыспавшегося мозга мелькнула и спряталась, вильнув хвостиком, как мышь, какая-то интересная мысль, но он никак не мог ее ухватить.
— Ладно, Вить, — сказал он. — Оставь мне это, ладно? Я еще подумаю. А пока ты вот что… Позавчера у винного, ну, знаешь, на Ярославском, машина сбила человека. Насмерть. Похоже, не случайно. Ты узнай в прокуратуре, кто это дело ведет, ну, и поинтересуйся — как там дела…
— Это имеет отношение?.. — спросил Шмарин.
— Имеет, и еще какое! — кивнул Гулов. — Если что — звони мне сюда или домой.
Шмарин ушел.
— Что это еще за сбитый на Ярославском? — осведомился Лепихов.
— Еще не знаю, — сказал Гулов. — Но чует мое сердце… Он широко зевнул.
— Ты чем сегодня ночью занимался? — участливо поинтересовался Лепихов.
— Не тем, чем ты думаешь! — огрызнулся Гулов. — Слушай, я пошел спать. Если Горюнов будет меня очень искать — звякни. Но только если очень, понял?
Вместо ответа Лепихов швырнул в него ластиком.
И эта ночь, проведенная на кладбище, ничего не принесла Гулову нового, но зато окончательно перевернула все вверх дном у него в голове, и когда в два часа дня его поднял с постели звонок Шмарина, Гулов не с первого раза понял, о чем тот толкует.
— Женя! — кричал Шмарин, — ты позвони в прокуратуру Султанову, сам все спроси, если не веришь мне…
— Я тебе верю, — почти по слогам произнес Гулов. — Ты только Христа ради членораздельно, можешь, а?
— Могу! — продолжал кричать Шмарин. — Ты слушай, они там все на уши встали! И ты сейчас встанешь! У них на баранке отпечатки пальцев… знаешь, чьи?
— Мои… — невесело пошутил Гулов.
— Если бы твои, то ладно. А то ведь Заславина!
— Какого еще Заславина? — недовольно проворчал Гулов. И вдруг его обожгло: — Кого?! Они что, спятили? Шмарин заржал:
— Они сами примерно так считают. У Султаныча мозги набекрень. Это ж надо — трупа отпечатки!..
Гулов проснулся окончательно:
— Постой, а откуда вообще — отпечатки пальцев Заславина?
— Так он же сидел, старик! — Шмарин хмыкнул. — Ты что, в схему так и не заглянул?
Гулов почесал в затылке:
— Ты знаешь, честно говоря, не успел… Слушай, ты откуда? Из прокуратуры? Не уходи, я через двадцать минут подъеду…
Спустя полчаса они со Шмариным сидели на скамейке перед входом в прокуратуру города. Ситуация вырисовывалась действительно анекдотическая: на баранке угнанного самосвала значились, как констатировала сконфуженная экспертиза, «пальчики» человека, отдавшего Богу душу много дней назад! Отпечатки сохранились с тех пор, как десять лет назад Заславин угодил в лагерь на три года за пьяное хулиганство и драку с милицией. По словам Шмарина, Султанов чуть не плакал, не зная, что делать с такой уликой. Но взять заключение назад дактилоскопист отказался: в его задачи входило только сличать отпечатки пальцев, а не ломать голову над тем, что это значит.
— А в общем, ничего смешного в этом нет, Витя, — сказал Гулов, когда Шмарин закончил рассказ.
— То есть? — озадаченно посмотрел тот. Гулов помолчал.
— Не нравится мне все это, старик. Не люблю я дурость такую. Ведь вот эти отпечатки — они что, поддельные? Кем? Когда? На кой черт? Или Заславин номер два выискался? Неужели ты не чувствуешь, что тут ерунда какая-то… Ладно, я пойду. Давай завтра созвонимся и прикинем, как дальше жить. Привет!
Гулов побрел прочь, свернул в проулок и через пять минут спустился на берег Пырьмы. В такой час мостки для полоскания белья, выстроенные через каждые десять-пятнадцать метров, были еще пустынными, лишь шагах в ста ниже по течению дремал над неподвижной удочкой рыболов.
Гулов присел на отбеленную годами и дождями корягу, подпер щеку рукой.
В ошибку экспертизы он не верил: не тот случай! Простого совпадения быть не могло. Значит, отпечатки на руле самосвала оставили действительно пальцы Заславина. Мертвого человека?! Гулов даже поморщился. Украли из могилы труп. Зачем-то приложили его пальцы, на которых, видимо, уцелел рисунок, к рулю и затем пустили самосвал на пьяного бригадира… Для чего вся эта немыслимая процедура? Для кого? Ничего не понятно…
Голова соображала туго. Все в этой истории с самого первого дня Гулову не нравилось — и предчувствия, похоже, не обманывали его. Туман не только не редел, но даже еще больше сгущался. Единственное, в чем Гулов был еще уверен, так это в том, что разгадка ждет его на кладбище, но на чем эта уверенность основывалась, что такое он собирался караулить между могил — этого он сказать бы не смог. Гулов напоминал себе рыбака, все так же неподвижно сидящего над удочкой, — с той разницей, что отсутствие улова рыбаку ничем не грозило…
Гулов встал и берегом Пырьмы двинулся в сторону центра. Над ним, над откосом, потянулись галереи гостиного двора, потом показались зады городской музыкальной школы. После школы потянулся пустырь, а еще дальше, на самой высокой точке берега и Пятницка, гордо парил силуэт Успенской церкви: первого каменного строения города. Гулов шел дальше, стараясь не споткнуться об обломки плит и кирпича, много лет сбрасываемых в это место в тщетной борьбе с водами Пырьмы, подмывающими берег.
Не щадя ботинок, Гулов пошел прямо через поле. Он не бывал в этой части Пятницка страшно давно, и сейчас с удовольствием отмечал, что тут ничего не изменилось. Как и прежде, старательно дичась друг друга, расположились на поле трое или четверо художников — судя по возрасту, студентов местного реставрационного училища. Важно вышагивали, время от времени тыча толстыми клювами в землю, вороны и галки. И вид этого невозмутимого спокойствия подействовал на Гулова умиротворяюще. Ему расхотелось топать ногами и злиться от бессилия. В конце концов, найдет же он этих чертовых гробокопателей, не на Луну ведь они улетели! А там, быть может, и загадка отпечатков пальцев разъяснится…
Как и накануне, он пришел на кладбище, когда начинало смеркаться. Сел на облюбованную за неприметность и хороший обзор скамеечку и приготовился ждать.
Землекопов сегодня не было: не оказалось заказов. Немногочисленные посетители спешили к выходу. Со стороны станции долетел свисток электрички. Город постепенно замирал.
Темнело. Гулов таращился в сгущавшийся воздух, твердо решив, что это будет его последняя ночь на кладбище. Завтра утром он разыщет Горюнова, выложит все, что знает, до последнего слова, и пусть начальство решает. Пусть отстраняют, пусть передают дело другому, пусть делают, что хотят, но с него довольно!
Между тем время шло. Гулов поднес часы к глазам, нажал подсветку: второй чае. Он вздохнул. И почти сразу услышал странный глухой звук, донесшийся откуда-то сбоку.
Гулов замер. Спустя минуту звук повторился. Казалось, что неподалеку кто-то резко сбросил на землю туго набитый мешок. Гулов встал и крадучись, согнувшись пополам, двинулся вперед, протискиваясь между могильными оградами и стараясь не показываться на открытом месте. Разобрать что-либо в лабиринте памятников и крестов было непросто, к тому же звук больше не повторялся. Сделав еще несколько шагов, Гулов присел на землю, потому что боялся потерять направление. Он ждал, наверное, минут десять, пока снова не услышал тот же глухой звук, повторенный дважды с интервалом в одну-две секунды.
Все время всматриваясь в темноту, Гулов двинулся по направлению к источнику непонятных звуков. Он прошел, должно быть, метров двадцать, не замечая ничего подозрительного, как вдруг снова услышал все тот же глухой удар, но на этот раз — у себя за спиной. Гулов стремительно повернулся туда, откуда только что пришел. Глухие удары следовали теперь один за другим, с равными короткими промежутками. Однако как Гулов ни всматривался в ночь — никаких признаков движения обнаружить не удавалось. 'Лежа, что ли, копают?' — мелькнуло у него в голове. Удары не прекращались, и Гулов шел на них, как на маяк.
Из-за того, что при движении ему приходилось протискиваться между оградами, его путь не был прямой линией. Однако источник ударов приближался. Сейчас скорее было похоже на то, что чем-то тяжелым размеренно бьют в каменную стену. Трудно было представить, чем в действительности можно производить такой шум.
