— Есть, — Гулов перевел дух. — Как мне его посмотреть?
— Никак, — сказал кассир. — Ушел поезд. «Ниндзю» будешь смотреть? Нет — вали…
Удостоверение Гулова возымело мгновенный эффект. Бросив пост, кассир исчез, а через минуту вернулся, предводительствуемый улыбчивым молодым человеком, назвавшимся директором видеоклуба.
Просьба организовать показ 'Бесконечной полночи' персонально для него, Гулова, была принята совершенно хладнокровно.
— Хорошо, — кивнул головой директор после минутного раздумья. — Но вам придется прийти позже, часов в восемь. Пульт у нас сейчас занят… А тогда я вас посажу просто у себя в кабинете — и смотрите хоть до утра… Идет?
Еще не понимая, зачем он все это вытворяет, Гулов пожал ему руку.
Фильм был сделан как летопись одной милой французской семейки, состоящей сплошь из вампиров. Периодически укладываясь в могилы и восставая из них, эти создания сосредоточенно два с лишним часа экранного времени предавались любимой страсти. То безобразная старуха прокусывала горлышко младенцу, оставленному без присмотра беспечными родителями. То нежная девушка в первую брачную ночь впивалась острыми зубками в сонную артерию молодого мужа. То почтенного вида джентльмен пил кровь случайного соседа по купе спального вагона поезда… Вариантов было много, но все они сводились к одному: жертва погибала, ее хоронили — и спустя какое-то время она выкарабкивалась из ямы, чтобы занять свое место в общем строю…
Уже через час Гулову стало скучно. Улетучился шок, вызванный первыми сценами кровопития, и в дальнейшем его уже интересовало только одно: техническое исполнение акта самовоскрешения. Но режиссера-то это как раз интересовало в последнюю очередь, и потому во всей красе этот процесс был показан лишь единожды. На то, свидетелем чего считал себя Гулов, это смахивало так же мало, как возня двух малышей — на поединок боксеров.
Поглядывая на часы, Гулов заспешил домой. Снова принялся накрапывать дождь. Гулов в уме готовился к завтрашнему разговору с Маратом, как вдруг на одном из перекрестков отчетливо почувствовал, что за ним кто-то идет.
Он обернулся. Метрах в пятнадцати позади в пелене дождя покачивалась тень. Кто это — распознать было невозможно. Гулов зашагал скорее — и его преследователь заторопился. Гулов остановился у газетной витрины — и тень замерла. Сомнений не оставалось: за ним следили.
Гулов встревожился. Пока они двигались по центральной, сравнительно оживленной улице. Но вскоре Гулову предстояло свернуть на Макарова и дальше до самого дома путь его лежал по кривым пустынным переулкам, где фонари горят далеко не на каждом столбе. 'Грабить, что ли, меня вздумали?' — подумал Гулов. Впрочем, это мог быть и какой-то из его прошлых «подопечных», решивший вдруг свести с ним счеты. Если его впереди не ждала засада и если этому преследователю не придет на ум баловаться пистолетом — опасности большой пока не было. Ну, а там видно будет.
Гулов свернул на улицу адмирала Макарова. Через два десятка шагов оглянулся. Незнакомец, черным силуэтом вырисовывавшийся теперь на фоне светящейся дымки дождя, двинулся следом. Прежде чем он растворился в темноте, Гулов сумел прикинуть, что за ним идет высокий мужчина, и, по-видимому, один.
Гулов прибавил скорость. Но оказалось, что преследователь способен на большее. Тяжелые шаги зазвучали совсем близко за спиной. Догонявший шагал широко, гораздо шире, чем Гулов. Дистанция сокращалась стремительно.
Гулов пустился бегом. Впереди болтался, больше сгущая, чем разгоняя тьму, одинокий фонарь: под ним и хотел Гулов «провести» незнакомца, чтобы в последний раз оценить противника перед дракой. А в том, что драка состоится, Гулов уже не сомневался.
Вот и фонарь. Пролетев под ним, Гулов притормозил и оглянулся. Вот преследователь на секунду оказался в освещенном круге. Гулову бросился в глаза странный в такую погоду черный тренировочный костюм, обтягивавший могучее тело с буграми мышц. Гулов успел скользнуть взглядом и по лицу незнакомца. И волосы на голове поднялись дыбом. Он опознал того, кто позавчера ночью у него на глазах восстал из могилы.
Забыв о драке, Гулов пустился со всех ног. Шаги за спиной чуть отстали, но затем зазвучали с прежней силой. Чудовище настигало, в том не было сомнений. И охота шла не за тощим кошельком Гулова, а за его кому-то помешавшей головой — это он успел сообразить… Он летел вперед, надеясь только на чудо.
По правую руку из мрака выросло четырехэтажное недостроенное здание: начатый и брошенный за отсутствием средств новый корпус педагогического училища. Гулов в отчаянии метнулся туда. Он уже понимал, что в спринте по открытой местности шансов у него нет никаких. Оставалось только одно: попытаться спрятаться в лабиринте недостроенного дома, отсидеться до утра, а там видно будет…
Но Гулов просчитался. Расстояние между ним и настигавшим его существом было слишком мало, чтобы у Гулова осталось время найти надежное укрытие. Гулов влетел в подъезд и ринулся вверх по лестнице. Он успел подняться меньше чем на марш, когда в дверном проеме показалась могучая тень, немедленно устремившаяся за ним. Расстояние сокращалось. Второй этаж… Третий… Гулов не понимал, на что он может надеяться. С третьего этажа на четвертый каменной лестницы не было: вместо нее лежали досчатые сходни. В два прыжка Гулов одолел пролет и очутился на площадке верхнего, недостроенного этажа. В диком, зверином отчаянии он повернулся лицом к тому, кто гнался за ним. Отступать было больше некуда, оставалось только дорого продать свою жизнь.
Существо в черном тренировочном костюме отделяли от Гулова какие-то два метра. Оно как раз находилось на середине деревянного трапа, по которому только что пробежал Гулов, но тут…
Прогнившее от многомесячного лежания под открытым небом дерево не выдержало. Оно вынесло вес Гулова, но тяжесть этого могучего создания оказалась для него чрезмерной. С треском переломилась доска, и Гулов, как взамедленном кино, увидел соскальзывающие в пустоту ноги, пальцы, тянущиеся к краю лестничной площадки и пролетающие в каком-то сантиметре от нее, исчезающую в черном проеме голову с бесстрастным, как показалось Гулову, выражением на лице… Он услышал тяжелый глухой удар — и наступила тишина. Еще не веря в свое спасение, Гулов осторожно придвинулся к краю площадки, и скорее угадал, чем увидел внизу очертания неестественно вывернутого тела, острые края каких-то строительных конструкций и обломки досок. Пятнадцать метров падения оказались убийственными даже для этого ожившего мертвеца…
Гулов не мог сказать, сколько времени стоял он так, пытаясь уловить признаки движения на дне раскрывшейся перед ним шахты. Его трясло от пережитого только что ужаса. Потом какая-то сила встряхнула его. Он побежал прочь от лестницы, по которой поднялся, преследуемый этим монстром, лавируя между какими-то балками, кучами битого кирпича, рискуя при каждом шаге поскользнуться на мокром бетоне и рухнуть в черные незаделанные проемы, в изобилии разбросанные по недостроенному этажу. Однако судьба берегла его. Гулов благополучно достиг второго подъезда, к счастью, достроенного, — и покатился вниз, перепрыгивая через ступеньку или даже две.
Лишь отбежав от злополучного здания на квартал и твердо удостоверившись, что следом никто не гонится, Гулов немного успокоился. К нему медленно возвращалась способность размышлять. Гулов чувствовал, что в сознании, независимо от его желаний и воли, совершается процесс, конечной точкой которого будет — ясность, полное понимание происходящего. Гулов уже и прежде обнаруживал в себе это странное свойство, эту способность к неконтролируемой внутренней работе, за которой он наблюдал как бы со стороны. Впечатление было такое, словно в совершенно темной комнате кто-то постепенно прибавляет яркости лампе, и она, поначалу еле тлеющая, начинает все четче освещать окружающее: сперва лишь часть стола, на котором стоит, затем — ближайшие стулья, потом дальнюю мебель, стены, и вот уже близок момент, когда в ее беспощадном прожекторном сиянии проступят мельчайшие детали обоев и каждая паутинка в углу…
Он шел домой. Он был спокоен, хотя не сомневался, что в подъезде его ждала засада: те, кому он так мешал, должны были предусмотреть всякое. И потому, подойдя к дому, Гулов не стал искушать судьбу. Он свернул во двор и направился к старой липе, верхняя боковая ветвь которой, как знали все окрестные мальчишки, позволяла, при некоторой сноровке, перебраться прямиком на крышу. Правда, проделывали они это днем, да и весили поменьше, но Гулов очень надеялся, что сумеет повторить их фокус. Обхватив руками толстый шершавый ствол и запоздало пожалев о загубленном костюме, Гулов стал карабкаться вверх.
Ступая пять минут спустя на черную мокрую крышу, Гулов вспомнил, как расстраивалась мать, когда узнала, что им досталась квартира на пятом, последнем этаже. Сейчас же эта неудача была спасением. Проще всего было бы спрыгнуть прямо на балкон, но много лет назад Гулов, еще студент, построил в каникулы мощный козырек из оцинкованного железа. Сработанный на совесть, он теперь становился главным препятствием на пути.
Усевшись на край козырька, Гулов свесил ноги, потом повернулся на живот и начал медленно сползать в пустоту. Он почти весь уже повис в воздухе, удерживаясь только дрожащими от напряжения пальцами, и когда ощутил, что заскользил вниз, резко, словно раскачивая качели, махнул ногами — и рухнул на собственный балкон, опрокидывая ящик с картошкой.
Влезть в комнату через открытую форточку было парой пустяков, и все-таки он сел на пол и, отдуваясь, подумал, что даже под страхом голодной смерти не переквалифицировался бы в домушники. Он выпрямился и, не зажигая света, подошел к своему письменному столу, взял шмариновскую схему и, по-прежнему в темноте, двинулся в ванную комнату.
Там он расположился на унитазе, расстелил у ног исчерченную бумагу и задумался.
Итак, не оставалось ничего иного, как признать, что он, Гулов, действительно стал свидетелем того, как из могилы пятницкого кладбища выкарабкался мертвец. Еще вчера подобное предположение — только лишь предположение! — было бы неприемлемо, невозможно. Еще и сейчас Гулов ощущал внутри себя некую раздвоенность. Одна половина вполне уже примирилась с этим фактом, приняла его, вторая — бунтовала, протестовала, словно ее пытались заставить поверить в то, что дважды два — пять, а солнце всходит на западе и садится на востоке. Но деваться было, в общем-то, некуда. Живые, а точнее, чудом ожившие мертвецы, по неизвестной причине покидающие свое последнее пристанище, были неимоверным, шокирующим, но — единственно надежным стержнем, на который удавалось нанизать весь набор абсолютно несовместимых, не укладывающихся в иную логическую схему, разрозненных событий.
Гулов вспомнил французский фильм про вампиров. В сущности, там тоже требовалось, чтобы зритель хотя бы на пару часов согласился с возможностью показываемого — и только в этом случае все остальное срабатывало. Что ж, он готов — хотя бы и на время — принять эту же схему. Предположим, что мертвецы в городе Пятницке нашли способ выползать на свет божий и жить своей жизнью. Но вслед за этим возникало неисчислимое множество новых и новых вопросов, из которых главнейшими были — как это происходит и ради чего?
Снова в памяти всплыли кадры из французского фильма. Нет, происходившее в Пятницке мало напоминало содержание 'Бесконечной полночи'. Тамошние вурдалаки никого не сбивали автомобилями, не преследовали полицейских и не составляли одну тесную и дружную компанию. Подопечные Гулова, как следовало из схемы Шмарина, не встречались и тем более не знали друг друга. Следовательно, напрашивался вывод, что все они находились в одинаковом положении по отношению к кому-то или чему-то, ставшему настоящей, начальной причиной всех этих странностей.
Гулов понял, что для дальнейших рассуждений ему не хватает знаний: не протокольных сведений, а именно знаний о подобных происшествиях в прошлом и настоящем. К счастью, в городе жил человек, к которому можно было обратиться за такой — и за любой иной — справкой. Иван Данилович Полевой, заведующий городской библиотекой, знал вообще все. Без преувеличения все. А поскольку Гулову он был обязан здоровьем, а может, и жизнью (на заре своей милицейской карьеры Гулов спас его от разгулявшихся амнистированных молодцов, стремительно возвратившихся туда, откуда прибыли), то всегда с готовностью помогал ему в любом, самом запуганном деле.
Прислушиваясь к долгим гудкам в телефонной трубке, Гулов мысленно представлял, как Полевой пробирается из кухни между кипами книг и журналов на звук старого битого- перебитого телефонного аппарата. Живя в одиночестве, в условиях спартанских и даже сверх того, Полевой всю свою зарплату тратил на книги и журналы. На них же уходили гонорары, которыми подкармливали Ивана Даниловича в городской газете и на радио в обмен на самые различные справки и разъяснения. И потому печатной продукцией в однокомнатной квартире Полевого были забиты не только все шкафы, полки и антресоли, но и подоконники, оба кресла, стулья; книги стопками в порядке, известном только Полевому, лежали на полу, отчего комната, кухня и коридорчик напоминали не то букинистический магазин, не то жилище человека, имущество которого описывается за долги.
Но вот Полевой снял трубку, и Гулов узнал его высокий голос:
— Слушаю вас!
— Иван Данилович, добрый вечер! Извините за поздний звонок, но очень срочный вопрос…
— Я вас понимаю, Женя, никаких извинений! — ответил Полевой. — Что вас интересует? Я к вашим услугам.
— Вопрос несколько необычный… замялся Гулов. — Но вы не удивляйтесь. В общем, так. Мне нужно знать о мертвецах, которые оживают…
