поднять глаза к дверному проему, откуда послышался этот ужасный смешок. Но никто меня и не спрашивал: глаза сами повернулись в нужном направлении, словно притянутые магнитом. В дверях, поблескивая очками, стоял Аркадий Гиршуни собственной персоной. Он кривил лицо тонкогубой ухмылкой и грозил пальцем. Он грозил мне пальцем! Сознание мое захлебнулось, как утопающий, и померкло.
Тип записи:
Не знаю, сколько времени я провел в отключке. Когда я пришел в себя, передо мной все оставалось по-прежнему: пустая комната, мерцающий экран с открытой директорией «Версии», мышка, клавиатура и никакого следа пребывания здесь кого-либо, кроме меня. Я мог поклясться, что непосредственно перед обмороком видел Гиршуни, стоящего в дверном проеме. Но значило ли это, что он действительно там был, а не являлся плодом моей чудовищной усталости, помноженной на страх и неимоверное напряжение?
Одно не подлежало сомнению: если я попробую продолжить, то слечу с катушек немедленно и окончательно. Выключив гиршунин компьютер, я вернулся за свой стол и вызвал такси. Садиться за руль самому в таком состоянии было бы равносильно самоубийству.
Назавтра я пошел брать больничный. Русский врач выслушал, измерил, постучал, посмотрел, прослушал и покачал головой:
— Отдыхать надо, батенька. Всех денег все равно не заработаешь.
— Хрен с ними, с деньгами, доктор, — сказал я. — Мне бы выжить.
— Вот и отдохните пару деньков. Постельный режим и много питья. Питье успокаивает.
— И веселит, — добавил я несколько не к месту.
Дома я и в самом деле лег на диван, включил спортивный канал и ударными темпами выпил бутылку виски. Это позволило мне в течение всего дня думать лишь о том, куда полетит мяч в следующую секунду. И никакого, заметьте, Гиршуни. Вечером добавил, спал чудесно и проснулся свежее утренней розы… нет, скорее, пьяной вишни. А еще говорят, что ходить к докторам бесполезно!
Но реальность, знаете ли, как мяч: сколько ни отбивай ее на трибуну, она все равно возвращается на поле. Будучи достаточно большим мальчиком, я нисколько не обольщался на этот счет. Мое мирное постельное питие представляло собой всего лишь кратковременный отпуск. К вечеру второго дня я выключил телевизор, заварил крепкий чай и попытался проанализировать ситуацию.
Нужно сказать, что горечь похмелья как нельзя лучше соответствовала результатам анализа. Я снова ошибся, снова упорствовал в неправильном понимании событий, снова попусту тратил время и силы, гоняясь за призраками. Почему? Можно было объяснить это параноидальным надрывом психики. Гиршуни, при всей его ничтожности, вырос для меня в фигуру поистине гигантскую. Факт, что любую проблему я отчего-то списывал на его козни, хотя тут же, рядом, на поверхности лежало намного более простое и логичное объяснение.
Ну скажем, отсутствие следов Анны-Антиопы в интернете. Нужно быть полным идиотом, чтобы предположить, что это является следствием кропотливых действий злокозненного суслика. На самом же деле никто не затирал никаких следов, никто не обнулял данных отдела кадров: их попросту не существовало никогда — ни следов, ни данных, никогда, как и самой Анны Гиршуни! Ни ее, ни нежной подруги жизни Машеньки!
Правда же заключалась в том, что Аркадий Гиршуни был один как перст — ни жены, ни детей, ни семьи. Он все это изобрел, понимаете? Все, до последней детали! Хотя нет, видимо, какие-то детали он все же извлек из того, что именуется реальностью: из детских воспоминаний о красивой девочке-соседке, из газетных репортажей, из чужих судеб. Он тащил в свое ужасающее сиротство все, что попадало под руку, добавлял изломанные, затоптанные чужими ногами конструкции собственных несбывшихся надежд и скреплял этот разномастный стройматериал клеем боли и отчаяния. В итоге выходило крепко — во всяком случае, достаточно для того, чтобы я поверил.
Достаточно — для того, чтобы ему самому было с кем жить, кого любить, о ком заботиться. Я вспомнил странный сон о батарейках, который Гиршуни описывал в одной из своих записей. Его придуманные близкие были совсем как живые, со своим характером, со своим прошлым и будущим. Они разговаривали, общались, обижались на него и друг на друга. Все серьезно, все по-настоящему — если только не забывать вовремя менять батарейки. А забудешь — пиши пропало, заметет снегом, поминай как звали…
— Но почему, почему? Почему было не взять то же самое из жизни — из того, что он сам когда-то назвал «кажущейся действительностью»?
— Да потому, что там ничего этого нет, вот почему! Там нет ни жизни, ни любви, ни даже самой простой радости, понимаешь?
— А что же тогда есть?
— Есть ложь, и фальшь, и пошлость, и грубая сила, и гогочущее хамство, и бесчувственное себялюбие, и самодовольная глупость, и снова ложь, ложь, ложь, особенно гадостная на сияющем фоне прекрасного, правдивого, полного чудес мира. Удивительно ли, что Гиршуни выбрал судьбу не человека, а суслика?
— Выбрал? Да кто его спрашивал? Его вынудили, выкинули, изгнали… у него и фамилия такая, подходящая: «меня изгнали»…
Так я сидел перед чайником, чифирил, разговаривая сам с собой, думал, что делать дальше. Предыдущее, в муках выношенное решение подождать демобилизации Анны Гиршуни потеряло свою актуальность по причине отсутствия упомянутой Анны не только в армии, но и в природе вообще. При всей симпатии к гиршуниным бедам, нельзя было отрицать, что в нынешнем своем состоянии он представлял угрозу для большинства людей, которых условно можно назвать «нормальными». Поди знай, когда Милонгера вновь выйдет на свою охоту… Опасного суслика следовало изолировать, и чем скорее, тем лучше.
Вопрос лишь — как это оформить? Поразмыслив, я пришел к выводу, что нужно дать Гиршуни шанс — так будет честнее. Я не пойду в полицию, не поговорив предварительно с ним. Возможно, у него есть что сказать в свое оправдание. Хотя навряд ли он сможет сообщить что-то новое, такое, о чем я уже не подумал бы. Возможно, он попросит, чтобы я дал ему время скрыться. И возможно, я так и поступлю. В конце концов, не такой он дурак, чтобы спустить с цепи свою Милонгеру, зная, что ее инкогнито раскрыто. Возможно, он станет мне угрожать. Но чем? Что он сможет сделать там, на работе, в окружении десятков свидетелей?
Тип записи:
— Гиршуни, — сказал я. — Мне все известно. Мы только что закончили есть и сидели в столовой за нашим привычным столиком у окна. Я специально выбрал именно это время и место. В зале было полно народу, так что незаметно пырнуть меня ножом представлялось решительно невозможным.
— Странно, — отозвался Гиршуни. — Декабрь, а как солнечно. Опять с дождями проблема.
Он смотрел в окно на автомобильную пробку перед светофором.
— Проблема не с дождями, а без них, — возразил я. — С дождями-то как раз хорошо. И никуда они не денутся, прольются. Впрочем, некоторые этого не увидят.
Гиршуни печально кивнул.
— Да, это так. К сожалению.
— Ты слышал, что я сейчас сказал? Не про дожди, а раньше.
