спецназа? Абу-Нацер перевел дыхание. Ничего… Сегодня отведу душу. Сегодня кто-то кровью умоется, а кто-то семенем… всему свой срок, каждому свой удел. А что до облавы — то переживем и облаву. Не из таких переделок выходили, слава Аллаху…
Он усмехнулся. Его считали заговоренным, говорили: ты, Абу-Нацер, как кошка — семь жизней тебе дадено, в огне не горишь, в тюрьме не сохнешь; пуля тебя не берет, ракета не валит… Что правда, то правда. Насчет кошки он не уверен — сколько там у нее жизней… а вот он-то сам точно через какие только смерти не прошел; из каких только темных задниц не вывинчивался, живой и невредимый. А в самом деле, не посчитать ли? Шевеля губами, Абу-Нацер начал загибать пальцы. Только прямых покушений на него выходило три. Первый раз в Бейт-Лехеме, когда ехали в машине вместе со Шкаки и его телохранителями, и Шкаки сказал что-то наглое про выкуп, который Абу-Нацер с одного местного торговца взял… что же он сказал-то?.. нет, давно было, не вспомнить; да и не важно, а важно то, что Абу-Нацер не стерпел, плюнул ему прямо в жирную его морду, плюнул и вышел из машины, в ярости неимоверной, вышел, сделал пять шагов в переулок и упал лицом вниз от взрывной волны. Потому что за спиной у него шкакин мерседес взлетел на воздух вместе с самим Шкаки и тремя его псами. Так-то не взлетел бы, сгорел бы, и все дела — вертолетные ракеты невелики; но когда весь багажник набит взрывчаткой, то отчего бы не полетать… Пол- улицы разнесло, несколько прохожих убило, а Абу-Нацер даже не ушибся. Потому что в переулок пошел, а не остался на улице, вот углом и прикрыло. Получается, что дважды ему тогда повезло: когда из машины вышел и когда в переулок свернул. Это что ж, за две жизни надо считать или все-таки за одну? Нет, скорее, за одну… не будем жадничать.
С тех самых пор ездил он только с открытыми окнами и радио не включал — чтобы геликоптер еще издали услыхать. Это-то его и спасло — загибай, Абу-Нацер, второй палец. В тот раз ехал он с этим… как его?.. Халиль, что ли? Может, и Халиль… много их, этих халилей через абу-нацеровы руки прошло… да… Ехали из Рамаллы в Бир-Зейт, Халиль вел, а Абу-Нацер деньги считал, бумажник в руках держал. Как он этот вертолет услышал, только Аллах знает. Но как-то услышал; бумажник бросил, дверцу открыл, и — в кусты на полном ходу. Знал, что времени останавливаться нету. И Халиля предупреждать — тоже. А тот, дурачок, только рот открыл. Так с открытым ртом и сгорел. Жалко было потом. Хороший ведь бумажник, французский, из отличной кожи, подарок на свадьбу. И деньги в нем, и документы, и фотографии. Только нет худа без добра — потом-то, когда бумажник нашли, то подумали на обгорелую чушку, которая от Халиля осталась, что это Абу-Нацер собственной персоной. Кто-то, небось, в Шабаке премию получил. Он премию, а Абу-Нацер — два спокойных месяца, без погонь и облав. И оба довольны — что съел, того не отнимут.
Из этого случая вынес Абу-Нацер важный урок: мертвым считаться выгодно, ведь за трупом никто не охотится. А значит, мало просто выжить; нужно, чтобы никто не знал о том, что ты выжил. Ну а для этого прежде всего надо оказаться единственным выжившим. И это непростое ремесло он отшлифовал впоследствии до уровня искусства. К примеру, в Эйяле… нет, погоди, это было уже потом, а до этого — загни-ка третий палец — за третью смерть, что обошла стороной, за четвертую жизнь, что свалилась с небес в твои удачливые руки. Помнишь, небось, Хадера Маршуда и его сынка, Абеда? Папаша владел многими сотнями дунамов земли возле Твейбы. А коли многим владеешь, то отчего б не продать чуть-чуть? Немного, всего две трети. Так нет ведь, не хотел. Упирался, как старый ишак, пока у Абу-Нацера не кончилось терпение. И ведь знал, с кем торгуется, идиот…
Короче, подписать-то он подписал, но для этого пришлось лишить старика всех пальцев на левой руке и даже мизинца на правой. Но умер он не от этого. Инфаркт, с кем не бывает? И, главное, умер-то уже дома… разве виноват Абу-Нацер в его смерти? Нет ведь, правда? Почему же тогда заявился его сыночек на следующей неделе в семейный абу-нацеров дом, в родное его гнездо в Бейт-Асане, где он с детьми своими играет и жен своих дрючит, где он отдыхает от трудов и сражений в кругу семьи и друзей? Почему? И почему в руках у него был автомат М-16, из которого начал он от самых ворот поливать абу-нацеров двор, пока не расстрелял весь рожок, все тридцать патронов, до последнего?
Все, кто были тогда во дворе, бросились врассыпную, все, кроме самого Абу-Нацера. Он-то знал, что от смерти не бегают. От смерти уходят. И потому он просто стоял и ждал, что будет. А когда рожок кончился, то на залитой кровью земле остались лежать его пятилетняя дочка, несколько куриц, осел, и старуха Лейла — мать второй жены, и больше на дворе не было никого, только Абу-Нацер, слегка забрызганный кровью дочки, но в общем-то живой и невредимый и старший сын Хадера Маршуда, пораженный столбняком от пяток до кончика автоматного ствола. Это и впрямь было похоже на чудо. Потери были совсем невелики, а с тещей так просто подфартило. Дело выглядело конченым, так что дальше Абу-Нацер не торопился. Он оглушил Абеда лопатой — просто так, на всякий случай, для проформы — ведь парень выглядел оглушенным и до лопаты, позвал жен и приказал убрать со двора мертвечину. Потом он позвонил своим ребятам и, ожидая их, спланировал все до мелочей.
Кровная месть — вещь серьезная. Прежде всего необходимо определить ее объем. Род Маршудов был велик — несколько сотен душ. Всех не перережешь. То есть, конечно, можно, но больно уж хлопотно. Скорее всего, следовало ограничиться только семьей нападавшего. С другой стороны, это могло показаться людям проявлением слабости. Значит, требовалось компенсировать малое количество трупов особой, из ряда вон выходящей жестокостью. Изобретательности Абу-Нацеру было не занимать, поэтому то, что в итоге проделали с Абедом Маршудом, его женой и тремя детьми, описанию не поддавалось. Даже бывалые абу-нацеровы хлопцы сблевали все как один. Самого Абеда Абу-Нацер убил последним, заставив до этого смотреть на истязаемую семью. Надо сказать, что парень держался молодцом и потерял рассудок относительно поздно, перед самой смертью.
Зато после этого никто и думать не осмеливался спорить с Абу-Нацером. Вот она, цена жестокости. Убить просто так — да какой в этом смысл? Убийство должно поражать воображение, иначе грош ему цена. Обычное убийство убивает одного человека, только и всего. Жестокое убийство убивает еще и волю живых — всех, кто о нем слышит. Тут главное — детали. Чем больше их и чем они страшнее, тем лучше. Люди любят бояться. Они не станут затыкать уши. Налей им туда крови, Абу-Нацер, налей слезы, выстели им дорогу синими языками удушенных. Пусть боятся. Без страха нет послушания. Люди любят слушаться.
Пятую жизнь он получил в подарок в хевронском заброшенном доме. Сначала там все шло как нельзя лучше. Им удалось подстрелить офицера — редкая удача, большой урон врагу. Надо было уходить сразу, но после такого успеха море казалось Абу-Нацеру по колено, и он решил остаться, чтобы попробовать снять еще кого-нибудь во время эвакуации убитого. Это было ошибкой. Больше ни в кого попасть не удалось, зато враги успели окружить весь квартал. Абу-Нацер приказал тем двоим, что были с ним, оставаться в доме и стоять до последнего патрона, а сам спрятался по соседству. И снова сначала все шло по плану. Солдаты обнаружили его парней, снесли бульдозером дом, и на этом все бы и закончилось. Такие случаи в его практике уже встречались, так что он даже не особо волновался — просто сидел и пережидал пока «Голани» уйдут. Если бы не собака… Откуда она вдруг возникла, эта тварь? Стрелять, понятное дело, означало себя обнаружить, так что пришлось защищаться ножом. Но подлая тварь оказалась не лыком шита. Он и ножом-то толком воспользоваться не успел — полоснул по мерзкой собачьей морде и потерял. Потерял?.. да нет, не потерял — сволочь чуть ли не выкусила у него этот нож вместе с рукой. И сразу к горлу. Абу-Нацер защищался как мог, но тварь была сильнее. С такими-то зубами…
Бр-р… Даже сейчас страшно вспомнить. Он поднес руку к лицу, ощупывая шрамы. Она уже почти держала его за горло… да что там «почти»!.. — она уже просто держала его за горло. Так близко к смерти Абу-Нацер еще не был никогда во всех своих предыдущих и последующих жизнях. Его рука, прикрывающая сонную артерию уже готова была соскользнуть под натиском страшных клыков, как вдруг… вот уж действительно — вдруг! Спасение пришло самым неожиданным образом. На улице разорвался фугас, снес наружную стену, и тварь оставила его в покое. Взорвись фугас тремя секундами позже — не сидел бы он сейчас в этой пещере…
Абу-Нацер закурил. Время к семи. Еще часик-полтора и можно двигать. Сзади снова послышалось легкое похрапывание, но вставать было лень, и поэтому он просто наугад швырнул вглубь пещеры камень поувесистее. Раздался полукрик-полувсхлип, и похрапывание смолкло. То-то же… Помощники у Абу-Нацера сменялись часто. Кто в бою погибал, а кого он и сам укладывал, под тяжелую-то руку… Жизнь нервная, иной раз надо на ком-то раздражение выместить, вот и получается ненароком. Жизнь нервная… это ж которая теперь? До скольких досчитал? До пяти? Значит, надо прибавить еще одну-две, скорее все-таки две, чем одну. Первая — когда он чудом уцелел, отсидевшись в подземном укрытии рядом с Тубасом, а вторая — во время рейда в Эйяль. И в обоих случаях он уходил один, покидая своих помощников, жертвуя ими, как
