Старик опять помолчал.
– - Молодой человек, которого ты видела третьего дня… сам бог привел его ко мне,-- сказал, возвысив голос, старик,-- …этот молодой человек -- сын той женщины, которой приказано вручить деньги, сын Александра Фомича!
– - Но точно ли вы уверены? -- спросила пораженная Настя.-- Через столько лет…
– - Ничего не может быть яснее доказательств, которые я имею. Мать его звали Каролиной. Она выехала из Германии в 18** году, когда мальчику еще не было года, а в 18** мы были там с полком. Он хранит письма, которые остались по смерти его матери; они писаны Александром Фомичом, под ними подпись: Гарин. И писаны к ней,-- утвердительно прибавил старик,-- молодой человек перевел мне их, и в содержании одного я узнал ответ на письмо, которое храню вместе с билетами! Сам бог, говорю, вступился в дело сироты; время, которого я так нетерпеливо ждал, наступило… Но оно наступило поздно… поздно! -- повторил он угрюмым и скорбным голосом.-- Так поздно, что лучше, если б я умер ранее!
– - Но отчего же, батюшка, вы не отдадите ему сколько можете… Или был только один билет? -- спросила Настя, начиная догадываться, каким билетом были уплачены деньги господину Переваленко-Зацепе.
– - Их было три,-- отвечал старик,-- один в четыре тысячи, другой в шесть и третий в пять, всего было положено пятнадцать тысяч, но с процентами, накопившимися в течение с лишком четверти столетия, они составляли довольно значительную сумму, именно столько или несколько более того, что теперь нужно молодому человеку,-- с глубоким вздохом прибавил старик.-- Первым билетом я уплатил по взысканию нового управляющего…
– - Знаю,-- перебила Настя.-- Несчастный, ужасный день! с него начались все наши несчастия. О, зачем я не знала тогда, какую жертву вы приносите, я не была бы так малодушна. Простите, простите, батюшка, я была невольною причиною…
– - Никто не виноват,-- перебил старик плачущую дочь свою.-- Бог знал мои силы: испытание было выше их и я не вынес его! Учись, Настя! перед тобою страшный пример: в жизни человека нет ничего выше и священнее долга и горе нарушителю его!
Старик печально поник головой.
– - Но я думаю, батюшка,-- сказала Настя,-- что если вы отдадите ему остальные билеты, то дело может уладиться.
– - У меня нет их, нет ничего! -- отвечал старик.
– - Но где же другие два билета?
– - Я их проиграл.
– - Как, вы играли?
– - Ему нужно сорок тысяч. Почти четвертой части суммы недоставало, когда я узнал в нем сына моего благодетеля. Несколько времени тому назад я играл в первый раз в жизни -- ты знаешь, по какому случаю,-- и с таким счастьем, что одно воспоминание о нем внушило мне безумную мысль, которая погубила нас! Но тогда я выиграл страшную сумму, а теперь мне нужно было только десять тысяч… всего десять тысяч! -- тоскливым голосом повторил старик.-- И я думал, что если счастье благоприятствовало мне, когда нужно было поправить ошибку ветреника, который завтра же мог повторить ее, то неужели оно откажет мне в своем покровительстве, когда нужно спасти честь и будущность человека! Вот какая мысль была в моей голове. Люди, с которыми я тогда играл, обошлись со мной как с равным; они ласкали меня и приглашали приходить впредь. И я вздумал воспользоваться их благосклонностию. Я пошел к господину Брусилову, который казался мне добрее и благороднее других, хотя все они люди достойные, ничего не могу сказать против них. И действительно: Брусилов принял меня с удовольствием, и не было в его ласке ничего фальшивого или обидного. У него в тот вечер было только двое друзей, и, когда мы посидели и поговорили, он сказал мне: 'Если вы хотите играть, почтеннейший Иван Софроныч, -- я ведь знаю, вы большой мастер играть,-- прибавил он с улыбкой, но такой доброй, что ничего в ней не было обидного,-- то приходите послезавтра: у меня будет много народу… Впрочем, если хотите, то и сегодня можем немного поиграть'. Нетерпение мое было так сильно, что не знаю, как я тотчас же обнаружил его, и мы стали играть. Игра продолжалась долго; я не был в проигрыше, но и не выигрывал; уже стало светать; я поставил несколько больших кушей -- и проиграл около десяти тысяч. Когда мы расходились, один из гостей Брусилова сказал мне: 'Если вам угодно, приходите завтра ко мне: будем играть, и вы, верно, отыграетесь'. Я взял адрес и обещал прийти. И я пришел, и когда возвратился домой, то недосчитался еще в кармане моем нескольких тысяч. Были тут люди, которые проиграли больше моего: они проклинали свое счастье, громко негодовали и чуть не плакали; я молчал; но если б они знали, что происходило в моем сердце! У меня оставался один билет и один вечер… и этот билет и этот вечер должны были решить мою судьбу! я знал, что несколько минут счастья -- и всё будет поправлено, и еще не терял надежды. Я помнил, как в течение получаса выиграл несколько миллионов, а теперь мне нужно было только тридцать тысяч! С теми, которые я еще имел, они составили бы ровно ту сумму, которая была необходима. Пять или шесть часов тому назад я пошел к Брусилову,-- и через два часа последний билет перешел в руки счастливого соперника! Видно, я был очень смущен своим проигрышем,-- окружающие заботливо спрашивали, что со мной; добрый хозяин предлагал продолжать игру, обещаясь подождать, если я проиграю. Но я ничего не сказал и ушел; видно, в то время уже начинался припадок безумия, в котором ты нашла своего отца…'
Окончив свой рассказ, старик долго не возобновлял разговора. Настя также погрузилась в глубокую думу. Она предлагала много ребяческих и несбыточных средств достать деньги, при которых Иван Софроныч только грустно улыбался и качал головой; но наконец любовь и сострадание к отцу внушили ей счастливую мысль: она упомянула о Тавровском.
– - Да, я пойду к нему! -- сказал Иван Софроныч.-- Я подавлю ложный стыд и ложную гордость, когда дело идет о спасении чести человека… двух человек,-- поправился старик.-- Я думаю, я имею право,-- с гордостию прибавил он,-- просить у него заимообразно сорок тысяч: я отыграл ему имение и отдал ему назад на одну карту всё его состояние, когда оно уже было моим!
Дождавшись одиннадцати часов, Иван Софроныч отправился к Тавровскому. Его встретил черный слуга, которого Иван Софроныч робко спросил: дома ли Петр Прохорыч?
– - Пожалуйте! -- отвечал грум, отворяя дверь во внутренние покои.
Старик нерешительно шел и, думая, не ошибся ли мальчик, выразительнее повторил вопрос.
– - Пожалуйте, пожалуйте! -- отвечал черный путеводитель, развязно отворяя дверь в кабинет Тавровского.
– - Да мне не самого барина, а камердинера; нельзя же без доклада к барину? -- заметил Иван Софроныч, желавший сначала посоветоваться с опытным камердинером.
– - Да я к нему и веду вас,-- отвечал мальчик.
'Что такое? Уж не сделался ли Петр сам барином?' -- подумал Иван Софроныч.
Пройдя кабинет, черный путеводитель откинул драпри и вошел с Иваном Софронычем в великолепную уборную.
В ней, перед уборным столиком, величественно сидел Петр. Он решительно разыгрывал роль своего барина, и, вероятно, чтоб довершить сходство, мазался его помадой, прыскался его духами, чесался его щетками и, наконец, с ног до головы оделся в платье Тавровского. Таким образом, Иван Софроныч второй раз присутствовал при его туалете, перебрасываясь с ним словами. Тут же находился другой гость -- человек в потертом сюртуке, с фиолетовым носом и красными ушами. Петр попивал с ним кофе и курил дорогие сигары.
– - Вот, Иван Софроныч! -- сказал, между прочим, камердинер.-- Матушка еще писала, не приеду ли я с вами в Софоново, а выходит, что и сами вы туда не попали… Эх, охота вам было!
Но Иван Софроныч не был в духе продолжать беседу и скоро простился, огорченный неудачею своего посещения: оказалось, что Тавровского нет дома и не будет с неделю. С целой компанией он отправился в маленькое путешествие по Финляндии.
Провожая Понизовкина, камердинер спросил:
– - Где вы живете нынче, Иван Софроныч… или всё там же?
– - Там же,-- отвечал старик.
– - Я всё собираюсь к вам зайти.
– - Заходи, заходи, голубчик… Да хорошо, знаешь, Петруша, кабы ты повестил тотчас, как воротится барин: мне очень нужно его видеть.
– - Повещу, повещу,-- отвечал камердинер, -- Сам приду…
В отсутствие Ивана Софроныча явился Генрих Кнаббе, которому старик назначил в тот день свидание. Настя предложила ему подождать. С невыразимою нежностью и грустью встретил его старик.
– - Я еще не могу сегодня исполнить своего обещания,-- сказал он ему,-- но, если бог поможет, я непременно исполню его. Сколько дней вы можете еще ждать?
– - До пятницы следующей недели (тогда была суббота),-- отвечал Генрих.-- Хозяин мой писал, чтоб я непременно возвратился к пятнадцатому числу. Если в пятницу я не явлюсь к нему и он не получит письма о причинах замедления, он будет беспокоиться. Даже, вероятно, пошлет туда кого-нибудь и напишет кому-нибудь, чтоб разведали, и тогда всё может открыться…
– - Семь дней,-- медленно сосчитал по пальцам Иван Софроныч.-- Наведайтесь и раньше…
– - Что сказал вам Тавровский? -- спросила Настя, когда Генрих ушел.
Старик сообщил ей результат своего посещения. Они оба пригорюнились и с полчаса молча думали.
– - Осталась еще надежда,-- сказала Настя.-- Батюшка! позвольте мне сходить… одной,-- прибавила она, ласкаясь к отцу.-- Я прохожу не более часа.
– - Куда?
– - Не спрашивайте! -- отвечала она, продолжая ласкаться к нему.
– - Дитя мое! -- сказал старик, целуя ее.-- Ты боишься признаться; ты лучше своего отца помнишь обещания! но мы теперь в таком положении, что если б кто решился спасти нас, тот --
– - Вы не шутя говорите, батюшка? -- тихо спросила Настя, вспыхнув.
– - Да, я так думаю,-- отвечал старик.-- Но едва ли найдется такой человек.
– - О, я уверена! -- проговорила Настя и поцеловала отца.
Потом она оделась, снова поцеловала его, просила успокоиться, уснуть и вышла…
Путь Насти лежал довольно далеко. После долгих странствований и расспросов она наконец пришла в Измайловский полк, отыскала Девятую роту, а в ней дом господина Ерофеева, и постучалась в двери ветхого деревянного флигеля. Ее впустила бедно одетая старушонка, и, войдя в довольно неопрятную комнату, Настя увидела еще несколько таких же старух и детей в лохмотьях; старухи попивали кофей, гадали на картах и тараторили.
– - Здесь живет господин Грачев? -- спросила Настя.
– - Съехали, матушка, съехали,-- отвечала одна из старух.
– - Куда же? он оставил вам адрес?
– - А как же, матушка. В Коломну, слышь, переехал, в Паточную улицу, в дом мещанки Афросимовой. Вот, извольте посмотреть.
Старуха подала ей лоскуток бумаги.
Настя очень удивилась, выслушав старуху и прочитав адрес: улица, куда переехал Грачев, была та самая, в которой жила она.
– - А давно он съехал туда? -- спросила Настя.
– - Да уже давненько, голубушка… Да вот, помнится, вскорости после того, как Маремьяне Степановне счастье выпало: барин добрый такой на улице поднял ее полумертвую, домой привез и назначил ей пенсион. А потом он долго с жильцом говорил, а скоро потом жилец и съехал.
Настя не расспрашивала долее. Распростившись с старухами, она поспешно вышла и отправилась в обратный путь. Придя в Паточную улицу, она скоро нашла дом мещанки Афросимовой, который приходился почти против их собственной квартиры, и опять спросила, здесь ли живет Грачев и дома ли он.
– - Дома,-- отвечал ей небритый старик, в котором по ухваткам и бороде нетрудно было узнать отставного солдата, и, отворив дверь в соседнюю комнату, прибавил:-- Пожалуйте!
