каждого своего удара, как бы приготовляясь к снятию своего портрета. С ним играл актер, лицо которого было испещрено черными бородавками; он резко отличался своими унизительными ужимками от гордо-плавных движений своего партнера. Мечиславский не спускал глаз с играющих, как вдруг позади его раздался сиплый голос:
– - Здравствуй, Федя!
Мечиславский неохотно повернул голову: перед ним стоял небольшого роста господин с опухшим лицом; важно драпируясь в коротенький плащ, почти детский, и прищуривая глаза, и без того едва видные из заплывших век, он важно сказал:
– - Послушай, какой я сочинил сюжет для своей новой драмы! чудо! -- И господин с опухлым лицом, гордо закинув голову, продолжал: -- Слушай же, и для тебя есть роль хорошая!.. Объявлена война; жених идет в поход; он приходит прощаться с своей невестой, которая страшно его любит, плачет, не пускает его. Раздается у окон бой барабана. Невеста падает в обморок. Жених, в отчаянии, бежит. Вдруг удар грома; молния ударяет в окно, разбивает его. Раскаты грома усиливаются, ветер воет, окно горит, наконец, стена в пламени, занавес опускается… А что, эффектно? а? -- И сочинитель драмы самодовольно смотрел на Мечиславского, который машинально кивнул головой, не спуская глаз с играющих.-- Первый акт будет называться 'Прощанье и Буря'!.. Второго действия я еще не обдумал; но зато последнее… о-о-о! просто чудо!.. Эй, рюмку! -- закричал он вошедшему слуге и, снова обратись к Мечиславскому, с жаром продолжал: -- Поле сражения, слышен бой барабанов и стрельба за кулисами… вдруг…
– - Извольте! -- проворно крикнул слуга сочинителю, который, выпив несколько рюмок сряду под счет слуги: раз и два, продолжал свой рассказ:
– - Поле сражения, из-за кулис бегут русские и неприятель. А что лучше -- турки или французы? -- И, не дождавшись ответа, сочинитель продолжал: -- Турецкий костюм живописнее на сцене. Но вот что плохо: ведь ваш режиссер не любит меня,-- он уронит мою драму. А, да я отдам ее в бенефис Ноготковой! Поле сражения должно быть очень хорошо обставлено: солдаты, раненые и мертвые, валяются по сцене… недурно бы и лошадей разбросать. Ну да уж куда ни шло! Восемьсот выстрелов, кроме пушек,-- вот главное! Ну, слушайте дальше: на руках своих офицеры тащат юнкера, раненого. Их окружают другие офицеры. Сражение выиграно. Офицер рассказывает о храбрости молодого юнкера, который был в походе его другом и грудь свою подставил под пулю, предназначенную ему. Все приходят в умиление. Является доктор. Хотят осмотреть рану, расстегивают мундир. О, ужас -- женщина!
'Владимир! -- слабо говорит девушка.-- Я твоя Ольга!'
'Ольга!' -- кричит с ужасом Владимир.
'Я умираю! прости!' -- и она подает ему обручальное кольцо.
Жених в отчаянии кричит: 'И я тоже!' -- хватает шпагу, прокалывает себя и падает возле своей невесты. Все плачут, слышен бой барабана… Ура! Множество солдат является на сцену с пленными. Вдали пожар и колокольный звон. Занавес опускается! -- торжественно окончил сочинитель драмы и крикнул: -- Эй, Петруша, анисовки!
И затем он начал сиплым голосом декламировать стихи, махая руками и с жаром ударяя себя в грудь.
Мечиславский ничего не слыхал: он жадно прислушивался к словам видного мужчины, который, рассказывая что-то, упомянул имя Любской. Сочинитель драмы в то время, держа рюмку в руках, важно декламировал, а слуга, стоя с подносом возле него, смеялся, осматривая изорванный локоть его фрака. Весь театр и всё, что принадлежит к нему, знало несчастного сочинителя драм, которые творились в несколько дней, по заказу актрис и актеров. В случае нужды сочинителя запирали в комнату, лишали сапогов, давали перо, бумагу и чернила да графин водки в день для вдохновения. И драма в пяти действиях с прологом в несколько дней являлась в свете, а потом и на сцене. Труды автора мало ценились актерами и актрисами. Рублей двадцать пять, данных в разное время по мелочам и с нотациею, что его драма ни гроша пе стоит,-- вот и всё награждение, какое получал сочинитель за свои труды. Он был принимаем актерами и актрисами только тогда, когда бывал нужен им, а в другое время его грубо выгоняли. Впрочем, эти господа и с лучшими авторами так поступали. Если хотите взять деньги, то надо быть очень осторожным: давая свою пьесу бенефицианту, нужно заранее сделать условие, а не то вместо денег получите в подарок булавку с фальшивыми бирюзами.
Сочинитель драмы, переговорив со всеми, опять подсел к Мечиславскому.
– - Скажи-ка, Федя, неужели Любская пленилась этим молодцом, а?
И он указал на видного мужчину, который, в ту минуту проходя мимо, громко сказал, обращаясь к двум молодым людям:
– - Господа! вечером к Любской: я дома.
Сочинитель драмы страшно засмеялся. Мечиславский вскочил с своего места и как вкопанный остановился, дико глядя на всех. Лицо его приняло мрачное выражение, которое, впрочем, скоро сменилось обычным кротким взглядом.
Мечиславский, склонив голову на грудь, задумался. Он думал о положении провинциальных актрис. Самолюбие женщины страшно раздражено на этом поприще. Туалет есть часть ее славы; а небольшого жалованья недостанет даже и на мытье тонкого белья!
Остаться твердою посреди вечного соблазна мудрено. Мечиславский судил по себе и знал, что сценическая жизнь требует роскоши и удаления всех мелочных забот.
– - Глупа она! -- начал сочинитель драмы.-- Право, глупа! ведь он в дружбе с Ноготковой тож! Жаль, а тут может выйти драма! -- И сочинитель начал декламировать стихи:
Отдай Гирея мне -- он мой!
Мечиславский вздрогнул, провел по лицу рукой и кинулся из бильярдной.
А сочинитель воскликнул с жаром:
Но знай: кинжалом я владею:
Я близ Кавказа рождена!!!
Глава XV
Во время репетиции внутренность провинциального театра представляет жалкий вид. Партер и ложи темны и пусты; самая сцена освещена тускло -- свечами оркестра или лампами. Голубоватый дневной свет, пробивающийся в каждую щелку, ложится полосками по неровному полу; кулисы обнажены; вместо парусинных дерев или дверей и окон видна одна грязная лестница, упирающаяся в потолок сцены, который весь усеян разными блоками, веревками, свернутыми парусиновыми облаками; тонкие доски, как висящие мосты, перекинуты в разных направлениях по ним, покачиваясь, ловко перебегают плотники или декораторы с иголками и лоскутами парусины для починки порванной пещеры или облака; пропитанные маслом ламповщики лениво лазят по лестницам, приготовляя к вечеру лампы. Шум, гам во всех углах; таскают с одного места на другое декорации, выбирают нужную мебель в бутафорской. Бутафорская -- небольшая шумная комната у самого оркестра, наполненная чучелами, чашками, канделябрами, мебелью и всеми принадлежностями уборки комнат; тут же ход в суфлерскую, то есть стул на возвышении: сядьте -- и ваша голова очутится в широком отверстии, выходящем на сцену; туда также сажают под арест провинившихся хористов, а иногда даже и актеров. Остальное пространство под полом занято громадными колесами, рычагами, веревками. Плотники стучат топорами под шумные распоряжения машиниста, поминутно бегающего то наверх, то со сцены под пол.
Под этим-то громом и сумятицей идет репетиция какой-нибудь кровавой драмы или воздушного балета. Из фойе слышны пение, шарканье и задыхающийся голос, повторяющий: раз, два, три! Актеры и актрисы в разнообразных костюмах, кто в шубе, кто в сюртуке, кто в чепчике, кто в шляпке, кто закутанный в шерстяной шарф, шмыгают из кулисы в кулису. Главные актеры с ролями ходят по сцене в разных направлениях и, нахмурив брови, протверживают свои роли, которые держат у носу, с трудом разбирая их в темноте. Слышен страшный крик: 'Место! место!' Тащат кулису; в то же время пронзительный голос декоратора раздается на сцене:
– - Слева! No 1: тень!
Люк раздвигается до половины. Появляется голова рабочего и тотчас исчезает. Если ошибутся, декоратор бежит вниз с страшными угрозами.
Наконец действующие лица репетируемой пьесы собрались на сцену. Режиссер поминутно смотрит на часы и
– - Господа, помните: пять минут осталось, только пять минут!
Дело режиссера обставлять пьесу, стоять за кулисами, выпускать хористов и актеров на сцену по ходу пьесы, которую он держит в руках, высылать актера, когда его вызывают. На репетиции он главное лицо: вычитает из жалованья, если актер не явится в назначенный час, делает выговоры.
– - Все ли собрались? -- кричит режиссер.
– - Любской, Остроухова и Орлеанских нет,-- отвечает суфлер из своей будочки.
Репетиция замедляется.
Между тем за кулисами две низшего сорта актрисы хвастают друг перед другом. Одна говорит:
– - Мне вчера купил шляпку.
– - А мне заказал салоп в двести рублей,-- отвечала Другая.
– - Да, счастливые! -- раздается вдруг поощрительное восклицание третьей женщины, которая, пользуясь темнотою, подслушивала.
К ним присоединился актер с неприятными ужимками, с лицом, испещренным бородавками. Поцеловав ручки хвастающихся и каждой наговорив множество лести, он спросил у одной из них:
– - Ну а здоровье Василья Сергеича?
– - Да, проказник! тебе на что? -- было ему ответом; и слова эти сопровождались презрительным взглядом.
– - О, какие вы злые! а я-то как старался, ей-богу: всякий день всё только про вас и твердил ему!
– - Да, несчастная! воображаю! -- воскликнула опять актриса.
Актер отошел и, обращаясь к другой кучке актрис, горячо споривших, заметил, указывая на прежнюю свою собеседницу:
– - Как вздернула нос-то!
– - Кто? а? -- в один голос спросили все.
– - Купоркина! -- отвечал актер.
– - Правда, что Василий Сергеич хочет на ней жениться? -- вся побагровев, спросила одна из них; прочие громко засмеялись.
– - Чему вы здесь смеетесь?
Этот вопрос был сделан худенькой женщиной в коротеньком платьице, закутанной в большой платок, которая вдруг подскочила к толпе.
– - А, здравствуйте!
И актер, украшенный бородавками, вытянул губы, чтоб поцеловать ей руку.
– - Ай, девицы… ай, урод! -- с сердцем закричала худенькая женщина и затопала ногами.
– - Ну, виноват, виноват; а я вам хорошую новость хотел сказать: Бунин влюблен в вас до безумия; говорит: буду просить руки!
