– - Да счастливая Настя! да, девицы! -- воскликнуло несколько женщин разом.
Худенькая женщина самодовольно улыбнулась, ухватилась за кулису и начала делать батманы, стараясь задеть ногой актера, который, хохоча, гримасничал и ломался.
– - Место, место! -- крикнули два мужика, тащившие двухэтажную избу. Актрисы шумно разбежались.
На противоположной кулисе ссорились две молоденькие танцовщицы; вокруг них составился кружок.
– - Ты думаешь, что он купец, так я тебе позволю вперед лезть, чтоб тебя все видели! Это мое место! -- кричала белокурая очень недурная собой женщина; но гнев портил ее миниатюрное личико.
– - Да, девицы, да, счастливая! шутка ли, какая важная особа! -- отвечала другая танцовщица.
– - Тише, господа, тише! -- кричал режиссер, а сам прикладывал ухо, чтоб тоже послушать ссору, которая, может быть, кончилась бы трагически, если б в ту минуту не спустилась сверху дверь и не разлучила ссорящихся.
Сцена всё больше и больше наполнялась. Ноготкова, наряженная безвкусно, сидела на стуле у будки суфлера -- место очень почетное. За кулисами больше ни о чем не говорили, как о новой шляпке Ноготковой.
– - Да, счастливая, да, урод, да, девицы!! -- раздавалось во всех углах и на все тоны. Актер с бесчисленными бородавками, присев перед Ноготковой, дивился и умилялся, нахваливая ее туалет.
– - Экая красавица! всё на ней хорошо!
– - Что же, пора? -- крикнула Ноготкова.
– - Любской еще нет! -- отвечало несколько голосов разом из темных кулис.
– - Я не намерена ждать всякую дрянь! -- презрительно проворчала Ноготкова.
Актер с бородавками обрадовался случаю и начал передавать разные сплетни насчет Любской. Ноготкова громко смеялась. Запыхавшись, пришла толстая старая женщина, небрежно одетая, ухватками и лицом очень похожая на торговок, продающих картофель; впрочем, амплуа, которое она занимала, соответствовало ее характеру и фигуре. Ее фамилия была Деризубова. Она подскочила к актеру, сидевшему перед Ноготковой, и со всего размаху ударила его в спину, закричав:
– - А ты, пострел, везде поспел!
Эта грубая шутка всех рассмешила. Актер с бородавками упал в ноги Ноготковой и заохал под общий хохот.
– - Здравствуй, Машка! -- дружески кивнув головой, сказала Деризубова Ноготковой и в ту же минуту стала осматривать ее туалет со всех сторон, делая отрывистые вопросы: -- Что дала? аль подарили?
Ноготкова страшно преувеличивала ценность своих вещей,-- слабость довольно обыкновенная у актрис: они думают возбудить зависть одних и приобресть уважение других, хвастаясь дороговизною подарков.
Появление Любской с Остроуховым привело в волнение всю сцену: каждый спешил посмотреть, как Любская одета. Простой ее наряд никому не понравился.
Режиссер встретил их следующими словами:
– - Вы опоздали, с вас штраф!
– - Две минуты,-- отвечала Любская, смотря на свой часы.
Это возбудило шепот и перемигивание. В кулисах слышались восклицания: 'Да, счастливая! какие маленькие -- в четвертак!'
– - Да как они ей достались? просто дура!
– - Всё равно! -- отвечал режиссер.
– - Вы ошибаетесь: штраф положен за пять минут! -- возразил Остроухов.
– - Ишь какой! так и есть, как бы не так! -- подхватила Деризубова, подбоченясь.-- Мы-то чем хуже ее? небось ни минуты не заставляем ждать.
– - Начинать, начинать! Дамы и гости, выходите! -- закричал режиссер.
С середины сцены хлынул народ -- стало просторнее. Из-за кулис появилось с одной стороны несколько хористок в разнородных костюмах с работою в руках; с другой -- небритые, в сюртуках, хористы.
– - Сделайте одолжение, дайте мне стул,-- вежливо сказала Любская, обращаясь к кому-то из мужчин, стоявших за кулисами.
– - Помилуйте, вы всю сцену заставите! -- подхватил режиссер.-- Нельзя! -- крикнул он в кулису.
Ноготкова, постукивая ногой, насмешливо глядела на Любскую, которая, покраснев, отвечала горячо:
– - Другие же сидят! -- и она указала на Ноготкову.
– - Мало ли что, голубушка! то другие! -- сказала Деризубова, гримасничая, и, подщелкнув языком, прибавила: -- Знай наших!
Любская закусила губы и искала глазами стула за кисами; вдруг из первой кулисы, совершенно темной, явилась фигура со стулом. То был Мечиславский; он неловко поклонился Любской и подал ей стул.
– - Гляди-ка, Маша! Вот-то лабазник! -- сказала Деризубова. Хохот раздался в некоторых кулисах.
Любская побледнела и хотела было идти к Деризубовой; но Мечиславский остановил ее, спокойно сказав:
– - Пусть их тешатся своими грубостями. Оставьте их!
– - Здоровы ли вы? -- спросила Любская, глядя на бледное лицо Мечиславского.
Ничего не отвечая, он поспешно скрылся опять за кулису.
(То было то самое утро, которое встретил он под окнами знакомого нам дома.)
Хотели было начать репетицию; но оказалось, что Орлеанских нет. Это были муж с женой -- первые актеры, хотя супруга имела единственный дар: так кричать, что за кулисами все боялись ее; а на сцене в патетических местах ей иногда даже удавалось голосом своим производить эффект. Она вмешивалась во все сплетни, вечно ссорилась и через своего мужа имела голос у содержателя театра и любителей. Она льстила тем, в ком видела выгоду, и тотчас начинала притеснять их, как только добивалась своей цели. Несмотря на то что у ней было огромное семейство, она имела претензию на молодость и красоту. Как драматическая актриса, играя часто герцогинь и разных важных дам, она приобрела привычку ходить с необыкновенной торжественностию -- мерно, тяжеловесно,-- глядеть важно; но не очень чистые поступки и льстивые слова не соответствовали ее величавой осанке.
Остроухов встретил Орлеанских объявлением о штрафе, которым угрожал режиссер всем опоздавшим.
– - Что! штраф?! -- грозно повторила Орлеанская, подходя к режиссеру.
Режиссер нежно улыбался и ловил руку Орлеанской, чтоб поцеловать, приговаривая:
– - Ей-богу, совладать нельзя: все хотят тянуться за вами!
Орлеанская самодовольно улыбнулась, презрительно посмотрела на всех присутствующих и засмеялась громко.
Режиссер забил в ладоши: все расступились. Орлеанская, понюхав табаку, удалилась в глубину сцены. Ноготкова встала и пошла за нею; они поздоровались. Орлеанская выступила медленно, с страшным топотом, вероятно думая сообщить своей походке величие герцогинь (она должна была играть роль герцогини), и прочла монолог; Ноготкова читала свой, поминутно останавливаясь, и если суфлер ей подсказывал, она кричала:
– - Ах, надоел! я знаю! не сбивай!
Явился Орлеанский с ролью в руках; он стал на колени перед герцогиней (то есть своей женой) и сделал вид, будто подает бумагу.
– - Встань! -- важно сказала герцогиня.
Орлеанский начал читать свою роль; в то время жена его разговаривала с Ноготковой о шляпке и о Любской.
– - Герцогиня! Итак, спеши! -- кричал суфлер.
Орлеанский заметил своей жене, чтоб она или болтала, или репетировала.
– - Что ты меня учишь? Я свою роль знаю, по мне хоть и не репетировать.
Однако ж Орлеанский окончил сцену как следует, а жена, назло ему, пробормотала свою кое-как. Орлеанский должен был прийти поцеловать руку у герцогини, чего он не исполнил, потому что супруга его в то время стояла к нему спиной и болтала. Он пошел было вон со сцены, но вдруг остановился и спросил режиссера:
– - А с вашей стороны дверь будет?
– - С левой! -- отвечал ему режиссер.
– - Да помилуйте, я должен спиною повернуться к герцогине… что вы?
– - Что делать! декорации старые: не приходится дверь иначе, как налево.
Репетиция приостановилась, потому что Орлеанский долго спорил с режиссером об двери.
Когда настала минута репетировать Любской с Мечиславским, последний пришел в сильное волнение; в голове его закружилось, в ушах зазвенело.
– - Герцог! Я исполнил долг свой! -- кричал ему суфлер.
Но волнение Мечиславского возрастало. Он не спал всю ночь и слишком много выстрадал в несколько часов. Силы видимо изменяли ему. Заметив возрастающую бледность его лица, Остроухов подскочил к нему, и Мечиславский, пошатнувшись, упал без чувств на руки своего друга.
– - то с вами? -- с испугом спросила Любская.
– - Ничего, так; дурно ему,-- сказал Остроухое.
Но слово 'Пьян! пьян!' раздавалось всюду.
Режиссер подошел и сказал Мечиславскому:
– - С вас штраф и под арест, по приказанию Ивана Артамоныча.
– - Какой штраф! смотри, он, может быть, уж не дышит! -- гневно сказал Остроухов. И, обращаясь к кулисам, закричал: -- Братцы, пособите!
– - Надо доктора! скорее доктора! -- кричала Любская, заглянув в посинелое лицо Мечиславскому.
– - Выспится! всё пройдет! -- смеясь, заметила Деризубова.
Мечиславского отнесли в уборную. Сделалось смятение. Во всех кулисах только и говорили, что об Мечиславском и Любской. Но скоро сцена очистилась; в оркестре начали настраивать инструменты. Пол улили водой; забегали танцовщицы в коротеньких платьях. Заиграла веселая музыка, и зашаркали.
Мечиславский и Любская были совершенно забыты.
Глава XVI
