— Я вот и говорю.
— И я должна ждать еще три месяца?
— Дамочка, от подождать никто не умирал, скажите спасибо и живите себе счастливо. И доброго вам дня — не берите в голову всяких глупостей.
Пойди еще отличи, где глупости, а где — не глупости. И непонятно, откуда вдруг взялись дополнительные три месяца, о которых никто не говорил. Не я должна ждать три месяца, а Дана, только нет у нее времени ждать, уходит время. И нервные какие-то все, напряженные, даже в воздухе чувствуется электричество, как перед грозой. Накануне, когда я официально подписала свое согласие и в очередной раз пришла в лабораторию, то все нормально было. А на следующий день мне позвонили и сказали, что надо срочно анализ повторить из-за того, что у них с пробирками путаница вышла. Даже такси прислали. Сегодня утром захотелось блузку надеть с рукавами подлиннее, а то на руках следы от уколов, как у наркомана. Перед людьми неудобно: сами не спросят, а объяснять не станешь. Эта моя подпись странное действие возымела, я сроду такой ответственности не чувствовала, как будто взваливаешь себе на плечи еще одну судьбу. Еще один ребенок, за которого я в ответе, мой третий ребенок, с которым непонятно по какой причине у меня, единственной из пятнадцати миллионов, совпадают генетические маркеры. Интересно, думаю, насколько совпадают мои гены с моими Мааян и Даной. Две девицы настолько непохожи, что все удивляются, когда узнают, что они родные сестры.
В заголовках вечерних новостей, как всегда, дежурные скандалы: бесноватые арабские царьки, проворовавшиеся министры-взяточники, глупые дорожные аварии с фатальным исходом, возня вокруг слива информации в прессу, грызня в парламенте, сводящаяся к извечному вопросу: «А ты кто такой?» Сегодня к неизменному списку добавляется новый скандал в Минздраве. После краткого ролика новостей на экране появляется некто в белом халате на ступенях главного входа больницы Бейлинсон.
— Как нам сообщили из Министерства Здравоохранения, существует реальная опасность заражения вирусом иммунодефицита. Я правильно понял? — спрашивает корреспондент.
— Не совсем…
— Не совсем?! — патетически перебивает диктор в студии. — Как это «не совсем», если Минздрав назначил официальную комиссию, призванную расследовать случай заражения вирусом?!
— Да не о заражении речь, — личность в халате морщится, — а просто путаница произошла.
— Ну, хорошо, — смягчается диктор, — вы можете объяснить зрителям суть того, что произошло?
— Конечно! Мы проверяем качество наклеек на пробирках.
— Наклейки? И что же такого с ними случилось?
— Они упали.
— Что значит «упали»?
— Отклеились…
— И какая опасность существует для общества из-за отклеившихся наклеек? — в голосе диктора сквозит легкий сарказм.
— Не для общества. Нам поставили дефектные этикетки для пробирок, которые плохо держатся на стекле. На следующий день мы обнаружили, что они высохли и упали. Конечно, мы запретили их использование, и вернули всю партию поставщику.
— И это все?
— Мы обязаны заново проверить всех пациентов, посетивших лабораторию в тот день, поскольку среди них обнаружен сомнительный анализ на вирус иммунодефицита.
— Что значит, сомнительный анализ?
— Невозможно дать однозначный ответ — так бывает по разным причинам.
— И что вы предпринимаете дальше?
— Мы поставили в известность Минздрав и еще раз проверили всех подозрительных пациентов. Также мы провели инструктаж среди работников и всемерно повысили уровень принимаемой предосторожности.
— То есть, ситуация такова, что в лаборатории имеется кровь, зараженная вирусом иммунодефицита из неизвестного источника? Я правильно понимаю?
— В принципе источник нам известен, но поскольку невозможно провести идентификацию и повторную проверку, то все результаты считаются недостоверными.
— А какие последствия этот инцидент имеет для пациентов?
— Формально, по инструкции Минздрава все они остаются под подозрением, как потенциальные носители вируса иммунодефицита.
— И последний вопрос: что это за лаборатория?
— Лаборатория детского центра «Шнайдер». — На экране появляется номер телефона для круглосуточных обращений заинтересованных граждан.
Смотрю на Меира, а Меир смотрит на меня. Только теперь, в этот момент до меня доходит, откуда взялись те самые три месяца, которые мне сердечно порекомендовали не брать в голову.
— Ничего не понимаю. Но ведь «ответ отрицательный» и у меня ничего не нашли, так какого черта «под подозрением»!?
Пока речь шла о какой-то абстрактной лаборатории, мне не было никакого дела до их внутренних бюрократических разборок, а теперь, выходит, что я вхожу в группу риска.
— Подожди, не психуй. Тебе официально что-нибудь сказали?
— Что надо ждать три месяца и делать повторный анализ.
— А до того?
— Посоветовали не брать в голову.
— Хороший совет…
— Может мне кто-нибудь связно объяснить, что происходит?
— Сегодня уже поздно к ним обращаться, но у предков наверняка есть какие-нибудь знакомые, — Меир тянется к телефону, чтобы набрать номер родителей, но в тот же момент раздается звонок от профессора из гематологии.
— Как дела, Далит?
— Это я у вас должна спросить про дела!
— Я думаю, вам не о чем беспокоиться.
— Но вы зачем-то позвонили? — мой голос начинает дрожать.
— Во-первых, чтобы вас успокоить, поскольку практическая вероятность того, что именно ваш анализ оказался подозрительным, крайне мала… — он закашлялся.
— А во-вторых?
— К сожалению, в течение трех месяцев мы не можем проводить забор клеток и их пересадку.
— Почему тогда я не должна ни о чем волноваться? Почему недостаточно повторной проверки, и надо ждать еще три месяца?
— Таковы правила и инструкции министерства.
— Значит, опасность все-таки есть?
— Чисто теоретическая… Все всё понимают, но никто ничего не может поделать.
— Но почему? — мне кажется, что я зациклилась на этом слове, но другого у меня не находится.
— Понимаете, когда есть хоть малейшее сомнение в абсолютно однозначной идентификации пробы крови, вступает в действие совершенно другая процедура. И пока риск не исключен…
— Значит он все же не исключен?
— Формально — нет. Мы не можем ждать эти три месяца, но я бессилен что-либо сделать.
Ни три года назад, когда мне переливали чью-то кровь, и ни разу с тех пор я не боялась, что меня могли заразить. Формально… теоретически… практическая вероятность… Она была при родах, когда мне понадобилась кровь, она есть и сейчас. Да какая бы она ни была, эта вероятность — одно сознание того, что вся твоя дальнейшая жизнь поставлена под сомнения из-за какой-то маленькой дурацкой этикетки, на которой не оказалось достаточно клея. Вероятность, переходящая в страх, не только за собственную жизнь, но и за жизнь близких тебе людей… Я ощущаю себя в пустоте, как будто кто-то выдернул меня из реального мира и подвесил в вакууме. Все остальное кроме страха улетучивается, отходит на второй план. Меир произносит какие-то слова, но звуковые волны не передаются через вакуум. Я не подвержена внешним
