Она чуть его не ударила. Мериамон не боялась повредить этим царю; просто она боялась собственного характера, боялась, что не сможет остановиться. Она стояла над ним, стараясь выглядеть так внушительно, как только может женщина – маленькая женщина в широкой мантии тени.
– Теперь я понимаю, – сказала она, – какую ошибку допустила, позволив тебе думать, что ты, возможно, сын бога. Плоть твоя вполне смертна. Ты еще можешь умереть.
Он посмотрел на нее ясными светлыми глазами, различая и ее, и ее тень, не боясь ни того, ни другого.
– Я знаю, – ответил он. – Я знаю, что я смертен.
– Нет, не знаешь.
Он потрогал повязки на своем плече. Ему было больно: губы сжаты, лицо восковое под румянцем злости.
– Вот напоминание.
– Ты ничего не слушаешь.
– Значит, я должен стать трусом, – вспылил он, – и бежать от стен Газы, поджав хвост?
– Газа ненавидит тебя. Даже камни обратились против тебя.
Александр ударил кулаком по ложу. Боль потрясла его: он задохнулся, но не мог позволить ей убедить себя.
– Какая ерунда!
– Вовсе нет.
Александр вскочил на ноги. Он стоял возле ложа, разъяренный, лицом к лицу с ней.
– Послушай меня, – сказал он. – Перед нами ворота в Египет. Газа – дом привратника. Если мы оставим в нем врага, то окажемся в ловушке. Мы должны взять Газу. Мы не можем допустить, чтобы она восстала против нас.
– Тогда возьми ее, – сказала она, – и дело сделано.
Она вывела его из равновесия.
– Ты же не даешь мне…
– Ты вполне можешь оставаться здесь. Твои военачальники сами в состоянии вести войну.
– Я должен быть там, – возразил он. – Я им нужен.
– Почему?
– Я царь.
– Ты нужен им живой и здоровый, способный управлять ими.
– Царь управляет с передовой.
– Он может также и умереть на передовой.
Александр неожиданно сел. Не только от слабости. Глаза его были почти черны, а настроение еще чернее.
Мериамон тихонько отошла. Она уже сказала все, что стоило сказать. Он был тем, кем был, – царь и Александр. К тому же, несмотря на всю свою блистательность, он был просто мальчишкой. Об этом многие забывали. Он стремился казаться моложе и меньше, чем был, казаться неуязвимым, но обманывал он только себя, вредил только себе.
Она вспомнила бога из ужасного и прекрасного представления. Было довольно странно потом разговаривать с человеком, который носил его маску, и обнаружить, что он и не молод, и не безумен: стареющий мужчина с тихим голосом и робкой улыбкой. Сначала она подумала тогда, что он похож на нее и что через него говорят боги. Но в нем не было ни крошки божественного.
Александр был больше, чем голос. Бог, владевший Фетталосом, – Дионис, повелитель Азии, – был и в царе, был как бы частью царя. Но даже Дионис имел смертную оболочку, был рожден смертной женщиной. Его безумие было божественным безумием, но он имел оболочку смертной плоти и страдал от недомоганий смертного.
Александру никогда раньше не приходилось думать об этом. Он знал битвы и кровавое лицо смерти. Он пролил достаточно и собственной крови. Но то, что он смертен, то, что может умереть, никогда не приходило ему в голову. Так часто бывает, когда человек – мужчина, молод, когда он царь и любим богами. Боль, которую Александр испытывал теперь, рана, которая гноилась и не хотела заживать, придали всем его поступкам новую глубину.
Он внезапно заговорил, удивив ее:
– Лучше, сказал бы я, быть рабом и копать землю, чем быть смертельно уставшим царем. – И все же, – продолжал он, – когда боги предложили Ахиллу выбирать или долгую жизнь без славы, или славу превыше всех и смерть раньше времени, он выбрал славу. Он умер молодым.
Мериамон вздрогнула.
– Я из рода Ахилла, – продолжал Александр, – и Геракла. Если я захочу прожить всю мою жизнь в один миг, кто ты такая, чтобы разрешать или запрещать мне?
– Никто, – отвечала она. – Ничто. Но мои боги нуждаются в тебе.
– Твои боги, – сказал он, – не мои.
– Они те же самые.
Александр снова погрузился в молчание. Таковы греки: говорят стихами, вспоминают древние имена и ищут себе оправдания. Так делают дети, предаваясь своим детским мечтам. Но этот мужчина-ребенок думал, как бог, как будто весь мир был его игрушкой.
– Аристандр сказал, что я возьму Газу, – молвил Александр.
– Значит, возьмешь, – ответила Мериамон. – С помощью твоих военачальников.
– Я могу сражаться. Доспехи полегче… верхом на коне… Буцефал приучен не задирать голову…
– Буцефал сбросит тебя, если ты настаиваешь на том, чтобы быть идиотом.
– Ты не посмеешь! – вспыхнул Александр.
– Мы с ним договоримся. Ему нравится Феникс. Если ты останешься жив, я хочу их поженить. Нико говорит, что у Буцефала должны быть хорошие жеребята.
– Подкуп.
– Конечно. У твоих людей здесь портится нрав. До воды добираться все труднее. А чтобы добраться до Египта, нужно еще пересечь пустыню.
– А здесь разве не пустыня?
– Сейчас сухой сезон, а вообще здесь страна зеленая и плодородная. Пустыня – Красная Земля. Дорога в Египет идет по пустыне.
– Ты пытаешься отговорить меня.
– Нет, – ответила она. – Пошли за своими военачальниками. Скажи им, что надо сделать. Ты же вполне можешь положиться на них. Или не можешь?
– У меня лучшая в мире армия, – сказал он пылко, – и самые лучшие военачальники.
– Так используй их, – ответила Мериамон.
Александр долго выдерживал ее взгляд, потом резко отвернулся. Он вызвал Никанора, Пилотаса, Кратера, других военачальников и собрал военный совет.
Александр послушался ее, внял ей. Он руководил своей армией с приличного расстояния, сидя на спине Буцефала, и боролся с соблазном принять участие в сражении.
Но соблазн был слишком велик для него. Чем больше работали машины, чем сильнее тряслись стены, тем ближе он подвигался к гуще сражения.
Стены наконец треснули и рухнули, подгрызенные снизу механиками, а сверху ударами таранов и камнями из катапульт. Едва они пали, как Александр был уже внутри. Он оставил коня с прислугой в безопасности, сам же об опасности не думал. Он был на ногах, бежал так же легко, как все остальные, впереди своих войск, как и должно безумцу. Его высокий голос слышался над всеми, подгоняя вперед.
Голос прервался лишь однажды. Александр зашатался и чуть не упал: камень ударил его по ноге, но он устоял. Голос послышался снова. Александр продолжал идти вперед, хромая, опираясь на копье, яростно. Ярость его была цвета крови.
Он взял Газу. Город, осмелившийся перечить ему, дважды ранивший и чуть не убивший его, пострадал еще более жестоко, чем Тир. Его защитники погибли до последнего человека, сражаясь с мужеством отчаяния. Его женщины и дети стали добычей победителей, которые убивали их, грабили и насиловали,
